Искры

      Снаружи Энджел Даст кажется ярким, почти ослепляющим, а еще невыносимо шумным. Он искрится этой химозной пошлостью, этой удушливой фальшивостью. Но Хаск умеет смотреть, а что важнее — умеет видеть. Он держит лицо Энджела в ладонях и пристально заглядывает ему в глаза. Искры осознанности в них, к сожалению, не наблюдается.       Хотя Энджел полон самых разных искр. И каждую из них хочется жадно ловить и завороженно рассматривать, нырять за ними на самое дно этих глубоких глаз, где от огней остаются лишь тлеющие угли. Там выцветает яркость, выветривается напыщенность и приторно-сладкий запах духов и перегара. Хаску хочется содрать блестящую обертку с человека напротив и коснуться этого дна, где кроваво и больно пульсирует что-то отдаленно напоминающее живое сердце.       Энджелу же хочется целоваться. Он обиженно дует губы, когда Хаск не дает приблизиться. — Любишь сразу переходить к делу, без поцелуев, котик? — хихикает Даст. В его смехе Хаск различает нотки запрятанной истерики. — Энджел, не нужно, — вздыхает тот в ответ. Энджел прикусывает губу и отводит взгляд, в котором на жалкий миг мелькает неуверенность. — Что не нужно? — куда менее манерно спрашивает Даст. — Целовать тебя? — Я не об этом, — качает головой Хаск. — Не нужно, если ты не хочешь. — Выглядит так, будто я не хочу? — Выглядит так, будто ты не знаешь, чего сам хочешь.       Энджел возмущенно цокает языком и отстраняется, снимая со своего лица теплые ладони. — Ты в мозгоправы заделался? — огрызается он, слезая с чужих коленей. Но не уходит. Он остается рядом, усаживаясь на край дивана, так близко, что можно ощутить его тепло. Хаск считывает в этом всем немую просьбу не уходить тоже. Да он бы и не смог оставить такого Энджела сейчас — с опущенной головой и сгорбленной спиной. Неожиданно уязвимого. — Я лишь пытаюсь все сделать правильно. — Да что с тобой, сука, нет так?! — взрывается Энджел. — Правильно? В аду? Ты себя вообще слышишь? Я, блять, сам тебе в руки лезу, а ты…       Хаск кладет ладонь на чужое бедро, обрывая гневный монолог. Даст несколько раз моргает, уставившись на чужие пальцы, сжимающие его кожу. Хаск ослабляет хватку, гладит Энджела со всей возможной, так тяжело дающейся ему нежностью, но не ведет выше, оставаясь в рамках условного приличия. — И куда ты так торопишься? — хмыкает он. — Я же не тяну тебя в койку.       Энджел наконец-то поднимает взгляд. Смятение и недоверие читаются в его лице так явно, что Хаск даже находит это очаровательным. Он в целом находит Даста очаровательным, но это уже детали. — Мне казалось, — Энджел сглатывает ком в горле, а голос предательски надламыватся, — что я тебе нравлюсь. — Нравишься, — согласно кивает Хаск. Ладонь Даста ложится поверх его собственной и заставляет погладить чужое бедро чуть откровеннее. Хаск пытается осторожно убрать руку, но Энджел держит крепко и неожиданно переплетает их пальцы. У Хаска сбивается дыхание. — Тогда почему? — Глаза у Энджела подозрительно блестят.       Вместо ответа Хаск подносит их сцепленные пальцы к губам и осторожно, словно боясь спугнуть, целует тыльную сторону ладони Даста. Энджел рвано вздыхает. А после слов Хаска: — Я не тяну тебя в койку, как раз-таки потому, что ты мне нравишься, — и вовсе всхлипывает. — Я ни черта не понимаю, — признается Даст и роняет голову Хаску на плечо. Тот проводит по щеке Энджела, массирует затылок. В этом жесте ни капли эротизма, только какая-то неловкая, чуть грубая забота. — Я не знаю, как иначе это объяснить, — говорит он. — Мне кажется, что с тобой нужно очень… — Хаск запинается, подбирая слово, — бережно? — Со мной не обязательно бережно, — усмехается Энджел куда-то в чужое плечо. Его горячее дыхание опаляет шею и у Хаска бегут мурашки до самого загривка. — Обязательно. — отвечает он и крепче сжимает чужие пальцы. Энджел придвигается еще ближе, укладывает ладонь Хаску на грудь, выводя замысловатые фигуры. — И почему ты не хочешь тогда, как ты говоришь, бережно меня трахнуть?       Хаск со свистом выдыхает. — Энджел, ради кого-нибудь уже… — глухо смеется он. — Если бы я хотел просто кого-то, как ты говоришь, трахнуть, то пошел бы в бордель. Но я сижу тут, с тобой. А час назад я лечил твои гематомы, пока ты приходил в себя после кошмара, из которого вернулся. На что это похоже? — На импотенцию? — язвит Энджел. — У тебя были все шансы, пока я был в твоих руках такой беззащитный и такой голый. — На близость, — фыркает Хаск, игнорируя выпад. — Это похоже на близость, Энджел. И последнее, чего бы я хотел, так это «трахнуть» тебя. Рассматриваю ли я возможность секса? Да, но не сейчас, когда тебе так херово. А только тогда, когда ты будешь готов сам. — Почему для тебя это так важно? — Даст упирается лбом в лоб Хаска. Его блестящая обертка с шуршанием разрывается, обнажая израненное нутро. — Потому что мне важен ты? — Хаск ловит себя на том, что улыбается Энджелу. Его собственная глубина, до спазма в горле опустошающе-одинокая, отзывается на зов глубины Даста — тревожной и тянущейся к любому проявлению нежности. Хаск дышит через раз, ощущая на своем лице сбившееся дыхание Энджела. — Ты дашь мне наконец-то поцеловать тебя? — шепотом произносит Даст. Этим он больше не пытается отблагодарить Хаска за подаренное тепло и отдать единственное, что у него есть — себя, он, наоборот, хочет взять еще. Еще немного искалеченного добра.       Хаск доволен проделанной работой. Он снова берет лицо Энджела в ладони и в этот раз тянется за поцелуем сам.       Прикосновение губ неожиданно мягкое и осторожное, особенно на контрасте с тем, как крепко Даст хватается за плечи Хаска, словно за спасательный круг, как дрожит осиновым листом, снова взбираясь на чужие колени. Хаск укладывает ладони на трясущуюся спину Энджела, роняет того на себя, разрывая поцелуй. Руки Энджела тоже дрожат, обвивая со всех сторон. Даста натурально колотит на нем, и сквозь неразборчивое шипение Хаск различает собственное имя. Что-то внутри до боли сжимается, когда к шипению добавляются всхлипы. Хаск крепче обнимает Энджела, целует того в висок. И это становится спусковым крючком для начала полноценной, так тщательно подавляемой истерики.       Хаск думает, что любой, даже самый «голый» наряд Энджела, продул бы в откровенности данному конкретному мгновению. Ему-таки удалось коснуться чужого дна, раздуть из тлеющего уголька пожарище, да такое, что впору и самому в нем сгореть.       Энджел Даст кажется уязвимым, практически разбитым вдребезги, а еще очень тихим, когда слезы сплошным потоком льются по его щекам. Хаск сцеловывает их — он всегда ценил искренность. — Я тебе все еще нравлюсь? — голос Энджела совсем не узнать. Бархатистые манерные сладкие нотки сменились надрывом, — вот таким? — Таким — даже еще больше.