Кошечки, сука, собачки

Кощея пришивают обратно. Точнее, умоляют пришиться с грустными глазами, а он и не против. Он знал, что так будет. А Вова? А Вова кабанчиком прибегает парой часов позже Зимы. Разобраться с вовиными проблемами было не так сложно, особенно — когда мотивацией был он сам, жалко ползающий на коленках. Помоги, Кощеюшка, от тюрьмы спастись, да и брата выручить, чтоб его не забили тут свои же — я тебе всё, что угодно сделаю. Ну, Кощей в лагере, ещё в школьном, уяснил — сладкое надо оставлять на потом. Не учёл Володя того, что, спасаясь от шконки, он себя заключил в тюрьму похуже — в Кощеево логово. Переговорив с парочкой людей, подмаслив кого надо — Кощей стал буквально хозяином его жизни. С главой местной милиции порешали так — пусть полгодика где-нибудь перекроется, потом уж и дельце прикроют. С пацанами на улице было и того проще — напиздел им что-то про 'ответившего за свои грехи кровью' Адидаса, вытащил из кутузки Турбо — и вот, они уже готовы опять за ним бегать. Безмозглая свора. Придумал тысячу и одну причину, почему сейчас не стоит трогать Маратку — и того и правда не трогали, только в спину плевались, знали, что если ослушаются — всем пиздец. Нелегкая жизнь у того была нынче — брат пропал, девчонка в могиле. Так и ходил с ОКОДовцами, своих оплакивал, только тень от него осталась. Чисто по-человечески Кощею его было даже внезапно жаль — не заслужил пацан такого. А вот Вову было не жаль. Вова заслужил. Кощей же его правда любил. Когда-то давно, очень давно, когда жизнь была ещё не такой искореженной и неправильной, когда отец ещё был жив, когда небо было ярче, а трава зеленее. Но Вове это не нужно было — он, скотина, и смотрел на него своими глазами глубокими так, что расцеловать его хотелось, руками по рукам водил и «ни на что не намекая» рассказывал, мол, в Америке пидоров хоть за людей начинают считать, но вот когда Кощей к нему чуть поближе прижимался, отворачивался, словно кокетничая. Вовке тогда пятнадцать было, а Кощею только-только девятнадцать стукнуло. Вова смешно удивлялся, почему девчонки, за которыми он ухаживал, ломали то руки, то ноги и начинали от него шарахаться. Потом тюрьма, потом Вовкина армия — это из Кощея всё человеческое до конца и вышибло. Обживаясь первое время у Кощея дома, Вовка, дурачок, правил не понимал. Думал, что они всё ещё друзья. Какие друзья, Володенька, раз ты меня отшил? Во всех смыслах отшил, причём, раз при попытке поцеловать по морде дал и в армию свалил. Ломался весь такой неприкосновенный по-началу, нос воротил. Но Кощей ему правила быстро обьяснил, после того, как в первую ночь, проведённую в одной кровати, Вова от всех его поползновений-поглаживаний отбрыкивался и шипел. Тогда сил объяснять не было — хотелось его просто в охапку схватить, обнять, исключительно в качестве грелки, и уснуть. А утром Вова на кухню свалил, сразу как пронулся. — Володенька, — говорил на ухо, подойдя со спины к стоящему у плиты парню и прижав к чужому трепыхающемуся кадыку свой любимый ножичек. — слушай и запоминай: ты здесь не человек. Ты здесь собачка. А хорошая собачка, если она хочет быть жива, сыта и в тепле, а тем более — если хочет, чтобы её щенков не утопили, должна слушаться своего хозяина. — ножичек чуть сильнее давит на горло, острым лезвием оставляя красный след. — Погавкай, Володенька. — Не дамся я тебе. — дерзил, а двинуться всё равно не рисковал. — Пошел нахуй, сам гавкай. — Неправильный ответ, мой мальчик. — убрав от горла ножичек, той же рукой обхватывает чужое тело. А вот второй — хватает чужую кисть и прижимает к горячей, уже начавшей шипеть маслом сковордке. Самому больно — раскаленное масло брызгает, пачкает рукава пиджака. Но он терпит — воспитание того стоит. Вова сгибается невольно, пытается вырваться, кричит от боли. Наивный. Кощей его к плите прижимает и продолжает руку держать. На долго его не хватает — Вова сильный малый. Пока что. Вова тогда отлетел на другой конец кухни, упал на пол, руку к себе прижимая. Офонарело смотрел так, не верил. Звуки боли издаёт, пальцами машет из стороны в сторону. — Кто тут скулит, как собачка, а? — немного отлетевший от плиты Кощей быстро координируется, одёргивает лацканы пиджака и направляется к Вове. У того глазёнки так смешно-судорожно дёргаются, видно, пытается что-то острое найти. — Говори, что хочешь! Чётко — что я должен тебе, чтобы не сесть и чтобы Марат жив остался? — жмётся к стене ближе, рукой машет, смотрит с отчаянным вызовом. — Жопу чтобы подставил? Давай, один раз — я вытерплю. — Вовочка, ты, кажется, своего положения не осознаёшь. Ориентировки на тебя лежат у всех отделений полиции этого города. Я договорился с кем надо, полгодика пошкеришься — дело прикроют. Но ты пока даже из города выехать не можешь, машины все проверяют. Даже на улицу выйти не можешь — у полиции ко мне давно вопросики, так что за моим подъездом следят, — как же он безбожно пиздит, аж хочется самому себе награду за актёрское мастерство вручить. — после всего того, что ты натворил — особенно тщательно. — Что. Ты. Хочешь? — паузы после каждого слова делает, сурово так спрашивает, хотя губы подрагивают и слёзы на глазах. Руку, видно, жжёт сильно. — Ты эти полгода поживёшь у меня, и будешь послушным мальчиком. А иначе, — Кощей перехватывает красные вовины пальцы, а тот даже выдернуть их не пытается — понимает, что так будет ещё хуже. — будет больно и неприятно. Возможно, не только тебе. Следующие несколько дней Вова питался раз в сутки и спал на ковре рядом с кощеевой кроватью. Самая малость, в качестве дрессировки. У Кощея была идея ещё и тапки в зубах заставить носить, но понял — пока не время. Пока его надо просто приучить к пониманию кнута и пряника. Всё остальное своё свободное время, которого было в достатке, Вова либо немо палил в телевизор, либо здоровой рукой перебирал какие-то старые, оставшиеся в квартире ещё от отца, книги. Кощей против не был — надо ж ему хоть чем-то себя занимать, пока он решает важные вопросы. Молчал, ничего не просил и ничего не говорил даже тогда, когда Кощей про пацанов рассказывал. По особенно холодным ночам так забавно сжимался в дрожащий клубочек, пытаясь согреться. Отопление шалило, иногда в квартире было совсем как на улице. Но на утро Вова упрямо шмыгал носом, ничего не отвечая на кощеевы пожелания доброго утра. Выкобенивался. На четвертую ночь Кощей решительно заебался, лечить Вовкину простуду не было никакого желания — якобы случайно сбросил на пол одно из одеял. Тот укутался весь сразу, и, кажется, вот-вот бы заснул, но мужчина был из стратегов: — Вовочка, это ж моё. А ну, отдай! — тянет за край сильно. Из-под одеяла раздаётся недовольный стон. — Никто не запрещает тебе попроситься на кровать. Я ж не живодёр какой-то, уж найду место для котика под боком. — Зоофил ты сраный, вот ты кто! Кошечки, сука, собачки, может ещё мышью меня назовёшь? — рука у него уже прошла, что ли? Откуда такой борзости-то набрался? Сдаваться без боя не хочет — ладно, будут ему бои. Только не прямые. Бог с ним, одеяло на полу оставляет — пусть думает, что выиграл. На следующий день Кощей возвращается со сборов, когда Вова смотрит телевизор. Хороший мальчик — сидит на полу. Хватило ему подбитой на второй день брови. — Здорово, Вовочка, а я с новостями. Представляешь, какое совпадение — отпиздили Маратку по пути из школы. — Вова вскакивает сразу, — В больничку поехал, вроде, даже до сотрясения. Не знаешь, кто бы это мог быть? — Кощей лыбится, ну очень уж ему нравится эмоции на чужом лице рассматривать — Не трогай его! Мы же с тобой договаривались. — смотрит волком — О чём? Родной, я-то всё помню. Я говорил: будешь послушным — не убьют твоего брательника. А ты ой как меня расстраиваешь, и то — всего-то в больничку отправили. Ты мне ноги должен целовать, за то, что он ещё вообще ходит на своих двоих. Немалых усилий, так-то, стоило — Какая ж ты… — Вова себя останавливает, не договаривает. Кощей руку к его лицу тянет, обхватывает почти нежно скулу пальцами. — Я, Вовочка, твой благодетель. — водит пальцем по губам. — Я твой хозяин и твой спаситель. И тебе следует понять это побыстрее, пока у меня ещё остаётся терпение. — оттягивает чужую губу и грязный, в уличной пыли палец, воняющий сигаретами, в рот суёт. — Оближи. И Вова послушно, влажно проходится язычком. А в глазах такой стыд, такая боль — любо-дорого смотреть. Возбуждение накатывает. — Мо-ло-дец. А теперь на коленочки. — елейно приговаривает, второй рукой ему на плечи давит, принуждая опуститься. — Хороший мальчик. Скажи: «гав». Кощею впервые в жизни кажется, что он может кончить от одного только взгляда. Нет, перед Кощеем волей судьбы на коленях стояли часто - то бабы, желающие держаться поближе к влиятельному человеку, то мужики — обычно, перед довольно неприятными убийствами. Но вот вид Вовы, стоящего на коленях — что-то за гранью возможного. — Гав, блять. — пощёчина прилетает с такой силой, что Суворов едва не заваливается на бок. Почти неделя на каше на воде — неудивительно, что сил почти нет. — Ты не понял, Вовочка. Собаки не ругаются матом. Собаки слушают команды и ходят на поводке. — одним движением расстёгивает и вытягивает ремень из шлёвок. — Это, конечно, не совсем ошейник, но на первое время подойдет. Обязательно озабочусь этим вопросом потом. — так приятно, оказывается, без видимого сопротивления трогать чужую тёплую шею. Затягивает ремня на ней чуть крепче чем нужно, натуральной удавкой, держит свободный край в руке как реальный поводок, садится на диван, вытягивая руку, чтоб не выпустить край из рук. — Кость, пожалуйста, прекрати. — и уже видно, что Вова на всё готов, лишь бы прекратить этот блядский цирк, раз аж на использование его имени решается. Но нет уж, правила игры теперь устанавливает Кощей. Так что резко дёргает ремень к полу, вынуждая встать на четвереньки и причиняя боль. — Псина всегда должна слушаться своего хозяина. Давай-ка ещё раз. — легонько стучит себе по бедру и одновременно тянет за ремень, — Ко мне! — и Вова ползёт униженно прямо к его ногам. Всего несколько движений, за счёт маленького расстояния — но с какими усилями. видно, что слёзы уже начинают по щекам скатываться. Кощей смотрит восхищённо. — Какая умница. — одуревше совершенно звучит, на вдохе. — Давай, мой хороший. Голос! И раздаётся нелепая попытка повторить собачий лай. Вову аж потряхивать начинает от унижения. Это разъёбывает больше, чем крики командиров, больше, чем предсмертные всхлипы сослуживцев. Его, человека военного, унижает сраный алкаш. Друг детства, блять. Сдался, наконец. Кощей почти стонет, но всё же продолжает глумливым голосом: — Правильно! Правильно, правильно, молодец! Послушный щеночек, хороший. — треплет его по волосам русым, реально, как собаку дворовую — А хорошим щеночкам что положено? Правильно, хорошим щеночкам положено угощение, — в этот момент Вова впервые задумывается о том, что убить себя — в целом не такой уж и плохой вариант. Интонация чужого голоса резко меняется с возбужденно-театральной на возбужденно-деловую. Сука, такая вообще существует? Вот у Кощея, видимо, да. — Отсоси мне и я подумаю над тем, чтобы Маратика пиздили с чуть меньшей силой. — перебирает в руке волосы на затылке. У Кощея в голове только удовольствие. Господи, как же он очаровательно краснеет, переступая через себя только с мотивацией спасти несчастного братца от нелепого убийства на улице. Дрожащими руками тянется к ширинке, стягивает штаны, трогает наконец-то возбужденный, чуть ли не до боли, член. — Попробуешь выпустить зубы, я тебе их все выбью, не сомневайся. — почти шепчет мужчина. Вова неумело заглатывает, и в глазах у Кощея почти темнеет. Как же он долго этого ждал. Как же долго он дрочил в ванной, представляя того в разнообразных позах. И вот — чемпион по боксу, военнослужащий, отличник, бывший универсамовский авторитет, да и вообще прекрасный парень на все руки Владимир Суворов стоит перед ним на коленях, вынужденный выполнять любое его желание. По своей непроходимой тупости вынужденный. Кончает Кощей быстро. Секса у него давно не было, а никто настолько же желанный ему вообще никогда не сосал — не было попросту таких людей. Даже за волосы никого особо тягать не пришлось — сам справился. Только в конце, чувствуя, что уже вот-вот, прижимает, заставляя Вову членом буквально давиться и утыкаться лицом в жёсткие лобковые волосы. Лишает последней возможности дышать — нос-то почти наглухо заложен из-за слёз. Дёргается, мычит, бьёт руками по бёдрам, пытается отстраниться — не выходит, Кощей всё равно ему почти в глотку кончает. Отвратительно до ужаса, Вова сплюнуть хочет эту гадость — боже, куда угодно, и плевать, что последует за этим. Но и тут Кощей силу применяет. Прижимает свои руки к красному, мокрому, измазанному в слюнях-соплях-слезах-смазке лицу, закрывая и рот, и нос, и тем самым заставляет проглотить. Смотрит на движущийся кадык, и всё равно ещё пару секунд не отпускает — Вове кажется, что вот-вот он начнёт терять сознание, перед глазами пляшут черные точки. — Ум-ни-ца. — Когда его отпускают, Вова валится на пол, загнанно глотая воздух. А Кощей сидит сверху, на диване, заправляется — довольный такой. Любуется результатом своей работы. Какой же Вова милый в своем самопожертвовании — а Маратика ведь, на самом деле, даже пиздить не пришлось. Но об этом Вова узнать, конечно, не мог — телефон пришлось отключить и теперь Кощею приходилось бегать в ближайший автомат — но оно того стоило. Только через пару минут, когда сладкие его ушам полувздохи-полувсхлипы спадают по своей интенсивности, снова хватается за край ремня. — Пойдём, умоемся. В честь того, что ты сегодня такой хороший мальчик — можешь даже на своих двоих. — и тянет на себя, вверх, несильно, почти игриво. Приходится вставать. — Сосёшь ты, конечно, так себе, но над этим мы ещё точно поработаем. Когда заходят в ванную, Вова пытается в зеркало не смотреть — отвернуться. Слишком позорно себя такого видеть. Слишком больно и слишком страшно. Жёстко хватает одной рукой за талию, второй за челюсть: заставляет держать лицо прямо. Через плечо в зеркало рассматривает. И обманчиво-мягко почти мурлычет на ухо: — Я всегда знал, что ты очень способный, Вовочка, посмотри, какой ты красивый сейчас. — и Вовочка вынужден смотреть на себя, только что потерявшего свою честь. Больно. — Доволен? — сипит. Во рту всё ещё неприятный вкус чужой спермы. — Не представляешь насколько, родной. Наконец-то ты узнал, где твоё настоящее место. — Кощей оставляет гадко-влажный мажущий поцелуй на щеке. — Пойду чайник поставлю, сегодня ты чаю с конфетками точно заслужил, пёсик. И когда Кощей выходит — Вова лишь трясётся, пытаясь смыть не перестающие идти слёзы холодной водой. На шее всё ещё болтается кощеев ремень.