***
Это их десятый рассвет. Сынмин считал, потому что Минхо как-то в шутку поклялся после нескольких дней чужого скулежа, что они встретят десять восходов. И Ли искренне не разделял этой любви к ранним подъемам, предпочитая до обеда нежиться в выходные в постели, но ради Сынмина был готов пойти на все. Пойти на преступления против самого себя. — Скоро выпускной. Это было их место, узаконенное на юридических бумагах. Пустующая серпантиновая дорога, с одной стороны спрятанная высоким холмом с гуашевыми деревьями, с другой стороны целиком и полностью открытая для созерцания города. Железные ограждения, спасающие машины от неконтролируемого полета на повороте, теперь выступали самодельной скамейкой. Они любили скамейки. Сынмин услужливо постелил свою спортивную куртку на забор, чтобы Минхо не ворчал на «отморожу яйца», а сам Минхо, в свою очередь, держал в руках термос с горячим кофе, от которого внутренности сворачивались, но зато бодрило. Грядущий день был понедельником, а значит, у них не так много времени, чтобы насладиться рассветом и побежать к ближайшей автобусной остановке. Это — их маленькая традиция, их маленькое перемирие, место, где они становились единым целым, в умиротворяющем молчании признаваясь друг другу в безграничной любви и сакральном доверии. Только вот Минхо устал молчать. Его тишина была пропитана плаксивой ложью, которую за еще один минувший год он почти умело без тошноты сумел проглотить. Он так и не смог признаться Сынмину, так и не смог возненавидеть его по-настоящему. — Я и без тебя знаю, дура, — саркастично, из-за чего Ким засмеялся, а после ловко взял из чужих рук термос, немного робко откручивая крышку. Утренняя тишина, резонирующая с сердечной аритмией Ли Минхо. — Я должен тебе в кое-чем признаться, — после нескольких смело больших глотков ошпарено выпалил Сынмин, в легком отвращении жмурясь из-за крепкого напитка. Минхо умрет из-за него. — И в чем же? — наигранно незаинтересованно, словно малиновые облака казались куда более притягательными, чем немного не выспавшийся парень рядом. Сынмин был до омерзительного красивым, чего до ужаса не осознавал. — У меня появилась девушка. Он не хотел смотреть на него, не хотел переспрашивать, но тело двигалось по неосязаемому, из-за чего Минхо уничтожил себя сам — увидел теплую улыбку на чужих губах, увидел блестящий взгляд, подаренный дурацкому термосу. С такой нежностью, с таким тихим восторгом сознался Сынмин, словно Ли был обязан после этого крепко пожать ему руку. Все, что хотел сделать Минхо, это спрыгнуть с железного ограждения. — Ого, — спустя вечность молчания смог выжать из себя, чувствуя каждой клеточкой кожи фантомную боль, охлаждающую тело. Крепко вцепился пальцами в ткань олимпийки, пытаясь ногтями проделать в ней дыры. — Мы ровесники, но она учится в том университете, куда я уже подал документы. Представляешь? Изначально я написал ей еще в декабре, потому что мне нужна была помощь со всей это волокитой бумаг, а потом мы разобщались. У вас даже имена похожи, она — Ли Миён, а ты — Ли Минхо. «Закрой рот». — Встретились впервые в январе, я так нервничал, потому что никому не говорил про неё. Она оказалась очень хорошей и красивой, когда увидел её, то почему-то сразу вспомнил тебя. Редко встречаешь таких шедевров природы. «Пожалуйста, Сынмин, замолчи». — В общем, мы уже как два месяца в отношениях. Скорее всего, я съеду от родителей и буду жить не в общежитии, а с ней, — и голос его звучал так радостно, что Минхо захотелось застрелиться. — Она живет недалеко от твоего дома, будем видеться чаще! Он никогда не видел его «таким». Таким влюбленным и счастливым, таким правильно веселым, ни разу не раздраженным чем-либо. — Я хочу вас познакомить, — Сынмин наконец-то перевел свой взгляд на Минхо, желая столкнуться с гордостью в его глазах, однако, к своему непониманию, увидел странную смесь прежде невиданных чувств. — Минхо? Замаячили вонючие кадры: он и Сынмин сидят за одним столом в детском саду, нарочно портя друг другу рисунки; он и Сынмин бодаются, как упертые бараны, в начальной школе у входа в кабинет, решая, кто достоин чести зайти первым; он и Сынмин валяются уставшие и до странной радости удовлетворенные после их первой драки с придурками за сохранность котенка; он и Сынмин засыпают в кинозале на последнем ряду, сталкиваясь висками и храпя на все помещение, тем самым отмечая день рождения Минхо; он и Сынмин делят обед Джисона, потому что свои бенто опрокинули друг другу на головы; он и Сынмин встречают свой первый рассвет на этом самом месте. Он и Сынмин, маловероятно, что когда-то после случившегося разговора будут вместе. — Ты меня пугаешь, когда так смотришь на меня, — нервно отозвался Ким, шутливо водя рукой перед чужим покрасневшим от горечи носом. — Обычно, когда ты так таращишься, потом начинаешь рыдать как сучка. Минхо молчал, а после наконец-то вспомнил, как моргать, и отвернулся, тут же жмурясь из-за бьющих по лицу лучей восходящего солнца. Оно больше его не согревало. Кофе в их общем любимом термосе теперь казался по вкусу мочой. Небо, которое они описывали всеми возможными эпитетами, ныне было просто мазней на детском холсте и не больше. — Рад за тебя. Все кости в теле перемололись, чтобы через кричащий голос разума вновь разойтись по своим местам. Минхо примет свое поражение когда-нибудь позже, когда-нибудь не сейчас, ведь они поклялись на мизинцах — защищать друг друга. Минхо защитит Сынмина от самого себя. — Правда? — Ким усмехнулся, а его разбитый собеседник не смог по инерции не улыбнуться в ответ. — Не переживай ты так, ты — мой лучший друг, я по-прежнему с тобой буду общаться. «Вот именно. Я — твой лучший друг», — сам себе в мыслях продублировал Минхо, вспоминая свою роль в чужом спектакле. Он собирал себя по крупицам, перевязывал каждый клочок тела бисером, лишь бы действительно не сорваться с забора вниз. Забрал термос из мягких рук Сынмина, позволяя себе крайнее грехопадение — задержаться пальцами на прохладной коже дольше положенного. Он больше не позволит себе слишком долго взглядом блуждать по таким изумительным чертам лица, больше не позволит себе нежность в виде случайных касаний его колючих волос, больше не разрешит себе смотреть во время чужого монолога на потрескавшиеся из-за ветра губы. Последний раз — последнее касание. — Ты уже решил, в какой университет поступишь? — так нелепо менять темы разговора мог только Сынмин, но Минхо не в настроении винить его в подобном, не в ресурсе подкалывать за такую очевидную глупость. В горле сохло, а поглощаемый спешными глотками кофе не спасал. Минхо было больно, и он хотел, чтобы Сынмину было так же. Его маленький эгоизм, первый и последний, чтобы хотя бы чуть-чуть избавить себя от нестерпимой агонии, заставить парня, что очаровал его так внезапно полтора года назад, подавиться печалью. — Я уеду в Пусан.***
Минхо никогда не забудет свой пятнадцатый день рождения, когда, сидя в своей комнате на постели, встретил Сынмина в дверном проеме с бутылкой соджу. Приверженец здорового образа жизни тогда насупился, а после глаза заблестели, когда воровато оглядывающийся по сторонам лучший друг достал в завершении из рюкзака две рюмки. В тот вечер они наговорили друг другу слишком много, слишком всего того, что Сынмин на утро и не вспомнил. Минхо никогда не забудет ту сотню комплиментов, то слезливое: «Никто из этих придурков, с которыми ты учишься, не знает настоящего тебя. Только я знаю настоящего тебя». И Минхо, не соображая, что к чему, спросил его: «И какой же я?». И Минхо, до сих пор не соображая, повторял про себя чужое сказанное как мантру: «Нежный». — Нужно до конца недели закончить отчет по проделанной за месяц работе, — на стол слишком грубо упала неописуемых размеров стопка бумаг, заставившая Минхо покраснеть от негодования. Еще бы чуть-чуть, и из ушей бы пошел пар, заставивший бы систему пожарной безопасности сойти с ума в писклявой тираде. — А на кой хрен мне эта башня папье-маше? — поинтересовался Ли, брезгливо пытаясь сдвинуть кучу со страшными и мудреными словами подальше от экрана компьютера с открытой вкладкой с новой серией аниме. — Чтобы была хоть какая-то видимость того, что ты работаешь, а не представляешь себя супергероем в каком-то хентае, — годы шли, а Хан Джисон не менялся. И вот если и выбирать самого вредного человека на земле, им бы определенно стал юноша в круглых очках рядом, с важным видом поправляющий галстук, потому что молодой и красивый, а уже почти начальник отдела. Абсурд. Абсурдно у Минхо, что пропускал большую часть своей жизни как неинтересные страницы дешевого романа. Не успел выпуститься из старшей школы, не успел со слезами на глазах переехать в Пусан, как уже по прошествии четырех лет и полугода стажировки оказался в одном из бизнес-центров Сеула. И, что иронично, каким-то образом собеседовал его Хан Джисон. Их мамы безусловно гордились ими. Такое быстрое взросление, такая почетная работа, и все в кратчайшие сроки, словно только и делали, что сломя голову неслись к работе в офисе. Минхо здесь случайно. Совершенно случайно, потому что по возвращении в Сеул едва не сошел с ума от нахлынувших воспоминаний. Пришлось срочно найти работу помощника менеджера по продажам какой-то там мебели от геморроя, чтобы самому себе его не заработать. — У меня сегодня вечером планы, я не буду бесплатно перерабатывать, делая то, что не должен, — включил в себя важного Минхо, поправляя средним пальцем несуществующие очки на переносице. Его «начальник» возмущенно открыл рот и захлопал ресницами, а после тут же кокетливо улыбнулся и заправил слегка длинные завитые прядки за ушки. — Свидание? — Похороны. Джисон побледнел, а после вновь насупился, когда Минхо не смог сдержать своей нахальной улыбки со злодейским смехом. — Придурок! — и как в старые добрые ударил в плечо, после разворачиваясь на своих ботинках с высокой подошвой, удаляясь подальше от самого непутевого и пропитанного ужасной аурой письменного стола. — Бе-бе-бе, — по-детски вслед бросил Минхо, после с тяжелым вздохом вытаскивая с середины папки одну из бумаг. Прикрыл глаза, потер висок, представил себя с удочкой на рыбалке, немного расслабился. Однако как бы сильно он не пытался представлять себя заядлым путешественником в горах или рыбаком подле тихой речушки, разум его был перманентно проклят. Прикрывая глаза, чувствуя, как вся офисная суета растворяется в едва уловимых нотах любимой песни подростковых лет, Минхо оказывался на той самой дороге, разбитой массивными колесами желтого бульдозера. Он больше не слышал голосов своих коллег, он слышал пение птиц, шум беснующейся листвы на прохладном утреннем ветру, мелодичный смех, пускающий под кожу невыводимый яд. Его ресницы подрагивали из-за целующих кожу лучей восходящего солнца, он растворялся в тех воспоминаниях, в том образе парня, подарившему ему массу боли и массу тех чувств, что вперемешку со страданиями теплились в ребрах. Там спряталась маленькая комнатка, обклеенная плакатами любимых сериалов, обставленная фигурками с аниме-персонажами, с заставленным цветами подоконником, с обвешанной фотографиями стеной. В той комнатке сидели он и Ким Сынмин, чье лицо оказалось размытым, чья безупречная улыбка стерлась в тот самый миг, когда Минхо ватными ногами покинул их последний рассвет. Этот Ким Сынмин лежал рядом с ним на постели, ежистыми волосами щекоча щеки, взглядом сверля открытое видео на телефоне про космос, размеренно дыша и даря Минхо теплые чувства и волнительные желания. Он игрался с его волосами, сдувая застрявшие в прядках крошки чипсов, потому что они предварительно дрались за них, устраивая вокруг себя беспорядок. Минхо дышал той встречей. Теми мгновениями, которые дарили ему силы и по сей день. Когда он открыл глаза, то уже оказался за рулем взятой в кредит машины. Дождь нещадно тарабанил по недавно вымытому стеклу, заставляя дворники содрогаться в конвульсиях и не давать Минхо спутать красный с зеленым. В салоне играл раздражающий лаунж, вмиг сменившийся печальными мелодиями. Он нажал на тормоз, заставляя машины позади себя разрушиться в злосчастных сигнальных воплях. И, ругнувшись на самого себя, вернулся к движению по оживленной трассе, стараясь больше не моргать. Квартира, за которую Минхо платил непозволительно много, не обращалась чудесным образом в комнату родного дома, куда он запретил себе возвращаться. Все в той комнатушке было не так, все пропиталось призраками прошлого и неисчезнувшими чувствами. Минхо не хотел думать о том, что случилось с ним много лет назад. Минхо хотел думать о том, что в свои двадцать пять смог состояться раньше ровесников, смог сепарироваться от родителей и зажить ту жизнь, что ярко навязывали в дорамах. Ему казалось, что он справлялся отлично. Школа оставила на его душе глубокий шрам, но университет умело залатал его лоскутами новых знакомств, первых посиделок в клубах, первых пересдач и первых отношений, что тянулись смрадным флером до сих пор. — Ты сегодня поздно, — щеку обожгло улыбкой и клубничным бальзамом для губ. Минхо натянуто улыбнулся, свободной от рабочей сумки рукой обнимая человека, сумевшего в самые горькие дни привнести в его жизнь что-то сладкое и светлое, напоминающее те малиновые облака, когда ему было семнадцать и жизнь кружилась фейерверками вокруг Ким Сынмина. — Твой начальник опять загрузил тебя? У этой девушки тоже лицо было размытым. Сколько бы Минхо не вглядывался в него, сколько бы заботливо не убирал непослушные волосы, разглядеть так и не смог. Не смог увидеть тех глаз и тех губ, тех слез и улыбок, словно человек, посвятивший ему несколько лет своей жизни, оказался вмиг безжизненным и пустым. Минхо ненавидел себя за ту ложь, что никто не замечал. Эту ложь за сотни километров учуял бы лишь один человек. Человек, с которым он больше не имел никаких связей, ведь вновь выступил инициатором всего самого ужасного, повлекшего неизбежное. — Ужинать будешь? — и голос слышался глухо, словно Минхо тянуло на дно и все звуки оставались на суше миражом. «Балбесина, жрать будешь?» Минхо замер в прихожей, наблюдая ускользающий за поворотом силуэт. Ему померещилось и на напускное хотелось выпалить: «Как ты меня назвал?!» Но Ли тяжело вздохнул, бросая едва слышимое: — Я не голоден. Его жизнь — перекати-поле, бесконечно шастающее по пустыне. Когда-то там был оазис, но жар в груди Минхо иссушил его. Он задыхался, в горле по-прежнему сухо, и, сколько бы кофе не выпил, сколько бы алкоголя в себя не влил, избавиться от першения не мог. Только слезами об упущенных возможностях и несказанных словах. По лицу бил неприятный свет экрана ноутбука с открытыми рабочими документами. Минхо принял решение закончить начатое дома в надежде управиться побыстрее, в надежде почувствовать себя спокойнее, чем в офисе. Однако, как только на его плечи опустились мягкие руки, а макушку ужалили совсем не сухие и совсем не потрескавшиеся губы, стало тревожнее. — Ты свободен в субботу? — с его волосами начали играться, пропитывая кожу каждым небрежным касанием страхом. — Вроде бы да, — отвечал безразлично, стараясь сконцентрироваться на файлах, на тексте, на чем угодно, но вовсе не на том, что он крайние два года дурачил голову своей когда-то одногруппницы, которая ради него покинула родной город и переехала в Сеул. — Ты что-то хотела? — Мы давно никуда не ходили, — немного обиженно, и Минхо передернуло. — У меня есть подруга, мы когда-то учились с ней в одной школе, а потом она переехала сюда. Давно с ней не виделись, и она решила пригласить меня и тебя на ужин в ресторан. Будет со своим молодым человеком, перекурите с ним, думаю, язык общий найдете. Не бросать же тебя одного дома? Ты в последнее время какой-то неважный. Ли сглотнул накопившуюся слюну, но в горле все так же сухо. — Все хорошо, — по привычке отчеканил. — Сходим, как скажешь. Послышался радостный смех, совсем не тот, от которого уши Минхо сгорели бы во всех оттенках красного. Нет, он не любил свою девушку. Она была ему хорошей подругой, человеком, которому он мог довериться чуть больше, чем кому-либо, партнером, с которым он мог переспать и забыться в поцелуях. Но в этом не было любви, и Минхо ненавидел себя за этот театр. Минхо всего лишь хотел почувствовать себя любимым, но невозможно ощутить то, чего не можешь дать сам. — Ну чего ты такой грустный? — его за плечи начали раскачивать в разные стороны, и Минхо не сдержал усмешки, тут же чувствуя, как его на мгновение отпустило напряжение. С ним все хорошо, он убеждал себя в этом каждый день. У него диплом с переменным отличием, работа с достойной зарплатой, машина в кредит, съемное жилье и девушка, прошедшая, по её мнению, с ним огонь и воду. Он обязан был быть счастливым. — А как зовут подругу? — Ли Миён. Минхо не в порядке. Никогда не был в порядке. С тех самых пор, как пять часов плел браслеты из бисера для мальчика, который ему в голову врезался в детском саду. Никогда не был в порядке, ни тогда, когда Сынмин хватал его за руку, чтобы он по забывчивости не вышел на дорогу на красный, ни тогда, когда Сынмин доставал из его волос куски грязи из-за шутливой драки, переросшей в серьезную, ни тогда, когда Сынмин обрабатывал его разбитую губу, ни тогда, когда Сынмин назвал его нежным. Ни тогда, когда Минхо светил фонариком, пока Сынмин циркулем карябал на скамейке: «М + С = любовь до гроба». Он прикрыл глаза, поджимая губы, испытывая то самое, что заставило его одним студенческим вечером в баре по пьяни солгать своей девушке о чувствах, которых никогда в нем и не было. — Хорошо, мы придем.***
Минхо надеялся, что ошибся. Каждое утро до субботы просыпался в чужих объятиях, каждое утро до субботы испытывал все больше и больше отвращения к ненавязчивым касаниями своей девушки, каждое утро молился, что Ли Миён это случайный набор букв, а не человек, чье имя однажды разрушило его жизнь. — У тебя все хорошо? — в голосе девушки слышалась справедливая претензия, и Минхо не имел права срываться на ней, винить её в чем-то, ведь в их отношениях лгуном был он. — Да, — Минхо отвечал резко и скудно, стоя напротив зеркала и поправляя галстук. В отражении он видел не офисного клерка, сумевшего чего-то да достичь, а семнадцатилетнего школьника, примерившего отцовский костюм. — Я вижу, — с явным сарказмом и сквозной обидой, из-за чего Минхо почувствовал себя еще больше виноватым, чем бы мог в сложившейся ситуации. Ему нельзя было возвращаться в Сеул. Он обманчиво надеялся, что работа поможет ему избежать последствий когда-то несказанных слов, но крупно ошибся. В какой раз ошибся, ведь не он математический гений, не ему было суждено складывать цифры и находить решения сложным уравнением. Он сам был уравнением. Минхо знал, что в отношениях очень важно разговаривать, обсуждать все обиды и недомолвки, идти на компромисс. Но было бы ради чего. Когда в голове Минхо всего на мгновение промелькнула мысль о возможности увидеть «его», мир стал блеклым и вновь скучным. Минхо опять перемкнуло. Перемкнуло и раздавило насмерть, словно вновь проехались желтым бульдозером. Он потерял себя в надежде найтись в знакомой улыбке и приятном до дрожи в руках смехе. — Я покурю, а ты иди, — скомандовал Ли, когда, припарковавшись у входа, покинул машину, стискивая в руке пачку сигарет с зажигалкой. — Не мерзни, опять дождь начинается. Его безусловно послушались, с явной болью недопонимания скрывшись за входом в помещение, оставляя наедине со своими мыслями. И дождь действительно начался, из-за чего пришлось прятать фитиль сигареты под ладошкой, не боясь обжечься. Семнадцатилетний Минхо, что презирал алкоголь и сигареты, наверняка уже задохнулся никотином и возмущением. Минхо никакой не крепкий. Он «нежный». Стало холодно, и почему-то захотелось заплакать. Минхо довел себя до этого состояния сам, окунулся с головой в эту пучину бесконечных душевных терзаний, изнуряя себя с каждым годом все больше и больше, без возможности отпустить того, в кого безвозвратно влюбился. Потому что первую влюбленность нельзя предугадать, её нельзя контролировать. Она случается сама, убивая или оживляя, снося все на своем пути, исполосывая тело как меридианы глобус. Сигарета потухла, заставляя Ли с раздражением зарычать. Он только полез в карман накинутого поверх костюма осеннего пальто, чтобы отыскать среди ключей и жвачек недавно брошенную зажигалку, как кто-то услужливо преподнес к кончику сигареты яркое пламя бензиновой зажигалки, чтобы после пафосно хлопнуть её крышкой. — Вам не вредно курить? Вы уже в столь преклонном возрасте, это может Вас сгубить, — Минхо удивился такой наглости, но рот был занят сигаретой, а глаза в упор смотрели на носки испачканных туфель, лишь бы не слепнуть от мерцаний уличных фонарей и собственных никчемных слез. — Как и почти пятилетнее молчание. Оно тоже вредно для сердца, сосудов и легких. Все голоса — белый шум. Минхо хотел раствориться в дожде и стечь грязевой лужей в канализацию, лишь бы от него отцепились и оставили в ворохе собственных мыслей. — У меня был лучший друг, — уши Ли начинали что-то улавливать. — Мы дружили с самого детства, много ругались, много дрались, не могли говорить по душам без литра алкоголя в организме и не лгать друг другу в самые важные моменты. Мы были придурками. Минхо обхватил пальцами фильтр, чтобы сделать более долгую горькую затяжку, лишь бы она сожгла его горло к чертям. — Мой лучший друг был закрытой книгой, которую я пытался много лет открыть всеми инструментами из кладовки моего отца, но получалось дерьмово, — голос стал громче, голос стал казаться знакомым. — В какой-то момент я пожалел о том, что не выкинул эту книжку к чертям из своей жизни, лишь бы её никогда не было, лишь бы я не тратил столько сил, чтобы её прочитать. Ли наблюдал за спадающим с кончика сигареты пеплом, что большими кусками падал на мокрый асфальт. — Но потом эта книжка действительно куда-то пропала, и я искал её везде, — Минхо против воли вслушивался, думая о том, что ему везет на неадекватных людей в жизни. — Я обошел каждый книжный, каждую библиотеку, каждую школу и университет, но найти её так и не смог. — Вы нашли её? — по-прежнему не смотрел на поехавшего болтуна, но уже включился в разговор. — Нашел. — Прочитали? — Нет, но уже смирился, что никогда её не открою инструментами и словами. Мне остается только взяться руками за обложку и разорвать её, чтобы узнать содержание. — Разорвете? — Я хочу укусить тебя за нос, Ли Минхо, — его рука дрогнула, а сигарета неловко выпала из трясущихся пальцев, падая на новые туфли. — Разбить лицо, вырвать волосы, сделать хоть что-то, чтобы ты научился говорить словами через рот, а не общаться с людьми лживыми взглядами и молчанием. Минхо увидел призрака. Минхо вынырнул из-под толщи воды. — Добрый вечер, — поздоровался Сынмин, крепче сжимая одной рукой ручку зонтика. Ли потребовалась минута, чтобы разглядеть в юноше напротив себя своего лучшего друга. Человека, в которого он безответно влюбился. Человека, из-за которого потерял самого себя. — Идем, нас ждут, — Ким не дал Минхо набрать воздуха в отравленные дымом легкие, чтобы сказать хоть что-то. Как в тот весенний вечер у скамьи, так и сейчас, взял все в свои слабые руки, приказывая Ли делать то, что ему хочется. Потому что Сынмин никогда не ошибался в отличие от Минхо. Весь вечер Минхо смотрел на нетронутую еду в красивой тарелке, краем уха вслушиваясь в громкие разговоры своей девушки с Ли Миён. Он возвращался в жизнь только в те моменты, когда слышался мелодичный смех Сынмина. Но это было невечным мероприятием. Смех Сынмина заканчивался там, где начинался зрительный контакт с бледным Минхо. Он ненавидел себя с каждой секундой все больше и больше, все гуще и гуще, мечтая слиться с тем гуашевым лесом возле их места или же затеряться в облаках. Прокручивая в голове тираду сумасшедшего, Минхо сходил с ума от осознания — он все разрушил сам. Пытаясь защитить лучшего друга от собственных чувств, сорвался в неизвестном направлении, оборвав все то, что сам плел из жемчуга долгие годы. У Сынмина в голосе легкость, по крайней мере, так подмечали остальные сидящие за столом. Минхо слышал скрипы, слышал, как внутри его когда-то лучшего друга все запредельно натягивалось, подобно струнам гитары, которую он ему когда-то подарил на Рождество. — Ты работаешь с Джисоном? — Минхо не заметил, как за столом остались только они вдвоем. По всей видимости, их спутницы отлучились в дамскую комнату, чтобы обсудить куда более трепетные и важные моменты без взглядов двух тупоголовых парней, с которыми их свела судьба. — Недавно была встреча одноклассников, пришло не так много людей, я не ожидал его там встретить. Он рассказал мне, что ты вернулся в город и работаешь в его отделе помощником менеджера. Я не знал, что у тебя появилась девушка, но Хан настойчиво предлагал мне с тобой встретиться. Ты сам его знаешь лучше меня, он всегда хотел нас помирить. — К чему ты все это говоришь? — Минхо не заметил появившуюся бутылку дорогого вина на столе, а потому как только рукой её случайно задел, когда потянулся к вилке, то тут же передумал ужинать, отдавая предпочтение крепкому алкоголю в своем бокале. Сынмин молча наблюдал за тем, как бордовая жидкость заполнила сосуд до каемок. Проследил слегка взволнованным взглядом за тем, как не научившийся пить за все минувшие года Минхо принялся залпом осушать содержимое, становясь в его глазах разбитым и смешным школьником. — Давай сбежим, — на резком выдохе выпалил Сынмин, когда Минхо прошелся языком по губам, слизывая остатки вина. Теперь в его горле не было сухо. — Давай. Ни капли сомнения. Все стало слишком легким и воздушным, все стало малиновыми облаками. Минхо шустро встал из-за стола, едва не роняя соседний стул, пока Сынмин забирал у белой скатерти бутылку с недопитым вином. Сделав несколько шагов поодаль от столика, Ли сообразил первым — вернулся обратно, чтобы из бумажника достать несколько купюр, предположительно способных покрыть все расходы за этот вечер. Может быть, он законченный ублюдок и лживый парень, но мама воспитала его джентльменом. — Идем, — шикнул Сынмин, хватая Минхо под локоть. Ли вино в голову выстрелило за пару минут, а, может быть, дело было в голосе Ким Сынмина. Минхо продолжал уперто стоять у стола, пытаясь ручкой, вытянутой из внутреннего кармана пиджака, накарябать на салфетке: «М + С = любовь до гроба». Сынмин предположил, что Минхо извинился за сорванный вечер и предупредил возлюбленную о внезапном уходе. Сынмин перестал предполагать, потому что почувствовал слишком приятное телу раздражение, когда широко улыбающийся Минхо начал тыкать ему в лицо салфеткой с идиотской надписью, чувствуя себя самым смешным человеком на свете. Он никогда не видел, чтобы Минхо улыбался так широко, как в это мгновение. Смеялся так звонко и, возможно, на грани нервного срыва, но хотя бы смеялся, пока они быстро шагали по испачканным дождем улицам, будто украли из ресторана не бутылку вина, а дорогой сервиз, и за ними погонятся не их девушки, а стая полицейских. Сынмин не пил, в его организм попало ровно ноль никотина и алкоголя. Он всегда таким был, и «всегда таким» его знал человек, которого он впервые за минувшие годы смог схватить за руку, крепко стискивая пальцы. Сынмину нужен был его лучший друг. Сынмину нужен был его Ли Минхо.***
Это их одиннадцатый рассвет. Минхо никто не разрешил садиться на жердочку, потому что его состояние было тяжело охарактеризовать вразумительным, потому Ли облокачивался на ограждение, пряча лоб в сложенных на перекладине руках. Забыл свое пальто, возможно, где-то по дороге уронил бумажник с водительскими правами, а еще наверняка растоптал к чертям все доверие своей девушки к его персоне. Слишком поздно, чтобы быть таким легкомысленным. Но не его вина в том, что пришлось повзрослеть слишком рано. Не его вина в том, что жизнь сыграла с ним в злую шутку и бросила вызов на честность, принуждая закопать себя в фальшивости. — Воды? — почувствовал, как ему в ухо начали тыкать пластиковой крышкой бутылки. — Минхо, тебе нужно попить. Мы пока сюда бежали, тебя два раза стошнило. — Слезь с забора, ты тоже пьян, — неразборчиво и немного сонно. Минхо молился, лишь бы все не было сном, а потому старался стоять на ногах твердо. — Я, в отличие от тебя, не дурею от одного запаха этилового спирта, — и сколько бы лет не прошло, они такие же идиоты в компании друг друга. — Я, в отличие от тебя, не говорю своему лучшему другу в лицо, что меняю его на девушку, — в свою очередь ответил Минхо, а позже сдался и опустился на колени. Сынмину пришлось соскочить на ноги, чтобы помочь Ли встать и облокотиться задницей на ограждение. — Я тебе так и сказал? — Ким крепко удерживал его за плечи, стараясь не позволять упасть обратно на землю. Голова Минхо жила отдельную жизнь от тела, качаясь из стороны в сторону. Возможно, пьян в стельку, а, возможно, впервые искренен с самим собой. Впервые расслаблен за все утекшее из их рук время. — Я сплю, — невнятно бросил Минхо, пытаясь тяжелыми руками убрать от себя цепкие тяпки Сынмина. — Какая разница, что ты сказал? — Ли наклонился вперед, слишком близко, чтобы не стукнуться лбом о чужой. — Какая разница, какое дерьмо ты высрал из себя, если моя голова услышала именно это? Шептал в чужие губы. Терял самого себя. — Что я сказал тебе, Минхо? — такой Сынмин бесил его, так по-привычному раздражал, что захотелось вмазать ему со своей дури. — Цитата, конкретика, что-то будет? Ты бросил меня после того разговора и перестал выходить на связь, в школу так и не заявился, тебя не было даже на вручении аттестата. Что я сказал тебе такого тогда, что ты, не обсудив все со мной, взял и ушел? Ким успешно сохранял самообладание, ведя себя так, словно его сухие губы не обдавали горячим дыханием. — Да ничего ты мне не сказал, — Минхо слегка отпрянул, чтобы накрыть щеки Сынмина своими крошечными ладонями и слегка сжать их. Ли хрипло засмеялся, наконец-то своим расфокусированным взглядом нашел чужой, слишком трезвый и слишком серьезный для несерьезных них. — Ни-че-го, — голос задрожал. Минхо повело. — Ничего ты мне не сказал, Сынмин. Все было хорошо, все было нормально, — так старательно убеждал он его, стараясь не думать о том, насколько по-дурацки смотрелся со стороны. Как Сынмину хватало сил и терпения позволять Минхо вытворять с ним такие вещи — загадка. — Но ты ушел, — заключил Сынмин, а ладони на его лице сжались сильнее. В итоге Минхо отпустил его, поднял руки в знак капитуляции и сделал еще один неосторожный шаг назад, чтобы едва не полететь за ограждение. Благо Ким вновь схватил его. — Ушел, потому что захотел уйти, какая теперь разница? Мы встретились, классно провели время, рад, что у тебя все хорошо с этой, как её там… — Коты уходят из дома, когда им пора умирать. Минхо подвис, а после сказанного Сынмином бреда на улице стало до смешного тихо. Ли потребовалось секунд тридцать, чтобы обработать произнесенное несколько раз. — Я, получается, котик? Теперь Ким понял, почему Минхо так отчаянно отказывался от любого спиртного, когда они были вместе. Возможно, Сынмин и не помнил его такого, когда им обоим удавалось дотронуться падкого и погрузиться в расслабленный диссонанс. Однако теперь, будучи относительно трезвым и созерцая такого разбитого и нуждающегося Ли Минхо, Сынмин понимал — они все потеряли. — Мур-мяу, — игриво промурчал Минхо и стукнул ручкой чужое плечо, а после заливисто рассмеялся. — Пока ты не сошел с ума окончательно и не отключился, — Сынмин тяжело вздохнул, доставая из кармана своей куртки телефон. На экране блокировки тут же шторкой всплыли все пропущенные, но Ким, без толики сомнения, смахнул их, открывая приложение, чтобы вызвать такси. — Я не бросал тебя, — Ким немного вздрогнул, когда пьяный Минхо перестал бить его по плечу, а, наоборот, начал поглаживать, размазывая оставшиеся дождевые капли. — Я не менял тебя ни на кого, я не собирался все прекращать, ты был нужен мне тогда и после. — Коты реально уходят из дома, когда собираются умереть? — Минхо… Сынмин оформил заказ и внимательно посмотрел на друга. — Если я обидел тебя, то прости меня, — слишком серьезно произнес Ким, а в глазах Минхо замаячили намеки на ясность. — Если я чем-то ранил тебя, то мне жаль. Если ты ушел от меня из-за того, что я плохо к тебе относился, то я больше так не буду. Если это из-за того, что я укусил тебя за нос, когда нам было по пять лет, то я больше не буду кусать тебя за нос. Замолчал, понимая, что бросил в ударе пылких чувств. Пару секунд, и оба хрипло рассмеялись. Бесконечный абсурд. Их тупые отношения, оставшиеся скорбной эпитафией на школьной лавочке. — Отвези меня домой, — все, что смог промямлить прорвавшийся сквозь алкогольную пелену голос разума Минхо. — Я указал адрес до своей квартиры. — Отлично, твоя Ми Лиён не будет против? — нарочно исковеркал. Сынмин обреченно вздохнул, с немым раздражением наблюдая за абсолютно раздолбанным в хлам парнем. На горизонте показалось солнышко, лучами бьющее по пьяному затылку, создавая вокруг головы Минхо божий ореол. — Мы больше не живем вместе.***
Шторы в небольшой спальне с трудом позволяли уже проснувшемуся солнышку пробраться в помещение, чтобы коснуться голых ступней Минхо. Последний убито спал на мягкой кровати, запутавшийся в одеяле и в смятой простыне. Сопел на всю квартиру, изредка причмокивая губами и что-то бурча себе под нос, периодически сталкиваясь с подушкой в робком поцелуе. Сынмин сидел рядом, прижав колени к груди. Ему удалось урвать себе пару часов сна, пока Минхо не нанес ему тяжкое телесное коленом в пузо. Теперь пришлось удерживать безопасную дистанцию и в сокрушительном молчании наблюдать за тем, как красивая спина, обтянутая белой рубашкой, медленно возвышалась и опускалась под стать равномерному дыханию. Минхо изменился, и Сынмин был готов искусать себе все ладони, лишь бы не признаваться себе и обществу вокруг в очевидном — изменился в лучшую сторону. Стал крепче и шире, чуть-чуть вытянулся в росте, а черты лица стали более скульптурными, колючими, словно об них можно было ненароком пораниться. Все, что Сынмин мог делать в тот вечер, когда они сидели друг напротив друга за столом, — это бороться с нестерпимым желанием молча сверлить друга взглядом, сгорая внутри из-за несправедливости. Он всегда считал Минхо красивее себя. Это было прописной истиной, которую он оставил на себе в виде подаренного когда-то браслетом из бисера с жемчугом. Сынмин никогда не забудет, как тянул за собой за руку маму в школу, чтобы пальцем начать тыкать в Минхо и вопить: «Мама, он такой красивый! Я тоже буду таким красивым, мама?». И Минхо не видел в себе той красоты, которой Сынмин захлебывался ежедневно. Парадокс их убогих отношений, заранее предрешенных окончиться самым комичным образом. Сынмин помнил, как Минхо прознал, что он сидел на диетах. Ли не ругался на него, с кивками принял глупое решение своего друга скинуть десять килограмм, чтобы нравиться девчонкам. Минхо не убеждал Сынмина в том, что это плохая идея. Минхо бесцеремонно приходил к нему домой каждое утро, здоровался с чужими убегающими на работу родителями и проходил на кухню, чтобы приготовить завтрак из того, что было, из того, что принес из своего холодильника. Минхо кормил его своими кулинарными шедеврами две недели, а потом напомнил Сынмину про его диету и улетучился шустрым шагом в ближайшую забегаловку за стрит-фудом. Сынмин возненавидел его за это и с новообретенной ненавистью напрочь забыл про глупое решение ограничить себя в приемах пищи. Ким многое хранил из их прожитой жизни. Каждый день черной гелиевой ручкой оставлял на страницах своего личного дневника, боясь забыть, надеясь однажды перечитать, чтобы найти в себе силы двигаться дальше. Ему нравилось то, что Минхо был таким только рядом с ним. Открытым, громко смеющимся, не боящимся сказать лишнего, честным. Почти честным. Сынмин не был идиотом, чтобы не заметить, как в их первый рассвет что-то щелкнуло. Что-то точно тогда улетело со склона, разбилось вдребезги, и нечто так и не отыскали, не восстановили. Сынмин почему-то был уверен, что их первый рассвет как-то пагубно повлиял на Минхо, почему-то сделал его злее привычного, ведь иначе как объяснить ту черную полосу в их жизни, когда почти каждый второй день заканчивался ссорами и драками? Сынмину хотелось винить Минхо в том, что что-то поменялось. Что-то поменялось в них двоих. Что-то случилось в тот момент, когда Сынмин начал пальцем показывать на восходящее солнце, трясти сонного Минхо за плечо, а потом… А потом вспомнил, как завис. Как они оба зависли, потому что в то мгновение Сынмину не уперлось никакое солнце. Он видел, как оранжевые пятна начали украшать безупречное лицо его друга, как в темных-темных глазах наконец-то появился хоть какой-то свет, как радужка окрасилась в цвет горького шоколада с фундуком, как губы мягко расплылись в самой до дрожи приятной улыбке. Сынмин тогда едва не упал с ограждения. Случившуюся картину не мог выкинуть из головы до сих пор, потому что был слаб перед такой красотой. Был падок на такого Ли Минхо, открытого, обнаженного в своих чувствах, что во взгляде читались и на губах прописывались. Сынмин испугался, так сильно испугался, что даже был рад — Минхо стал ядром всех их скандалов. Но даже после этого они продолжали встречать рассветы, и с каждым рассветом Сынмин все больше и больше убеждался в том, что колючий мальчик рядом с ним, на самом деле, был самым нежным, что с ним когда-либо в жизни случалось. Отделаться от таких наваждений не был в силах. А затем декабрь и Ли Миён, ворвавшаяся в его жизнь вместе с университетом. Врезалась в его голову, сместила центр тяжести на себя, и Сынмин растерялся в неясных чувствах и подростковых интересах, желая попробовать то, что не мог попробовать с кем-то другим. Был уверен, что не мог. Все закрутилось само по себе: интерес, пробуждающийся от одних неловких соприкосновений руки во время прогулок, а после и нечто большее, кружащее голову. Сынмину казалось, что он поступал честно по отношению к себе, ему казалось, что он сделал правильный выбор, что обыграл систему и решил уравнения. Он забыл про минус. Про тот минус на десятом рассвете, когда опрометчиво решил сознаться Минхо в своих первых отношениях и потерял его в ту же секунду, потому что отчего-то был убежден, что честность в этом вопросе не разрушит то, что побуждало его приходить к этой дороге каждое случайно выбранное календарное утро. И после всего случившегося нужно ли было Сынмину то число, выявленное в ходе неверно понятого уравнения? Он остался с ним существовать, будучи не до конца уверенным в том, что действительно ошибся. Убедился в том, что просчитался окончательно, тогда, когда Минхо его за щеки схватил и начал пьяный бред лепетать. Потому что ладони Минхо были созданы для того, чтобы греть щеки Сынмина в самые холодные осенние рассветы. И Ким едва не расплакался от одной только мысли, что все действительно было так. Что глаза Минхо никогда ему не лгали. Ни на первом рассвете, ни на одиннадцатом. — Хватит храпеть, — Сынмин раздраженно стукнул Минхо по спине, когда тот решил сотрясти стены новым хитом, достойным премии Грэмми. Ли опасливо прекратил издавать какие-то звуки, и Ким испугался, что своим крепким ударом выбил из него последний дух. — Я хочу пить. Все поддельное раздражение растворилось в мягкой просьбе нежным голосом, и Сынмин юрко вскочил с постели, чтобы босыми ногами пробежаться до кухни за стаканом воды. Когда он вернулся, то увидел сидящего на краю кровати Минхо, почему-то слишком активно потирающего слезящиеся глаза. — Минхо? Сынмин почувствовал, как кровь застыла. Если Минхо прямо сейчас плакал, то у него большие проблемы. — Линзы, сука. Чуть вскоре они сидели за небольшим кухонным столом, в громком молчании помешивая каждый в своей кружке сахар в кофе. Оба пили кофе без сахара, но мешать что-то нужно было. — Я думал, ты меня как в сериалах разденешь, переоденешь в свою одежду и уложишь спать, а я проснусь, и на тумбе будет стакан с холодной водой, аспирин и записка с пожеланиями. Минхо выглядел отвратительно. На лице полосы от подушки и галстука, все тело скованно в движениях из-за стесняющей рубашки, а ногам явно плохо из-за облегающих брюк. — Ты в каких сериалах такое видел? — М-м-м, в любых? Сынмин хмыкнул, слегка улыбаясь. Сделал несколько глотков напитка и почувствовал ностальгию. Рядом с Минхо любой кофе всегда горький и крепкий. — Черт, моя голова сейчас лопнет, — Ли старался звучать отстраненно, словно не он часов семь назад мурчал и отказывался сознаваться в чем-либо. Словно не он бросил свою девушку, оставил ей деньги, потерял кошелек и свое пальто. — Таблетки в том ящике, — Сынмин достал ложку из кружки и указал ею в сторону нужного шкафчика, пачкая каплями напитка стол и пол. Чистоплотного Минхо приятно передернуло от привычной неряшливости Сынмина. — Не принесешь? — А сам? Секунда, и Сынмин все же прошелся за таблетками, чтобы слегка трясущимися из-за легкого волнения руками достать пару пилюль и протянуть Минхо. На кухне воняло приевшейся им недосказанностью. — Получается, ты с ней не живешь, да? — первый начал Ли, спустя какое-то время после лекарства приходя в себя. Сынмин поежился. — Давно уже. Минхо слегка вскинул брови, поджимая губы в явной обиде. Клубочек чувств внутри него начал постепенно раскручиваться. — Она работает далеко отсюда, поэтому переехала жить в другое место, или?.. — Мы давно расстались, — Сынмин, как и на десятый рассвет, решил смелости ради отпить немного кофе, словно вместо кофеина там где-то растворился крепкий виски. Очередная тишина. Минхо ждал, пока Сынмин закончит слюнявиться с кружкой. — Когда ты уехал в Пусан, мы повстречались с ней еще какое-то время, а потом разошлись, потому что она не глупая и все для себя поняла еще тогда, когда увидела меня разбитым из-за тебя, — Ким прикусил губу, наблюдая за бликами пробивающегося в кухоньку солнца напитке. — Тяжело встречаться с геем, особенно когда думаешь, что он не гей и у вас вполне себе могут быть натуральные крепкие кинематографичные отношения, понимаешь, о чем я, да? Ли молчал, не в силах посмотреть на Сынмина. Он осмысливал сказанное, пытаясь сформулировать хоть какой-нибудь адекватный вопрос. — Но, — продолжил. — Миён, как позже выяснилось, вообще никакие отношения не нужны. Она девушка карьеры, любовь, семья и дети её не интересуют и не интересовали от слова совсем, поэтому мы остались друзьями и начали пользоваться друг другом на случаи каких-нибудь семейных и общественных мероприятий, чтобы нам обоим было спокойно существовать в своих мирках. Сынмин осторожно зубами содрал корочку с губ, после крепче сжимая кружку. Сердце его гулко забилось в груди, а случившаяся умертвляющая тишина добивала и кружила голову. Ким фактически сознался в своей ориентации своему лучшему другу, с которым имел неоднозначные отношения с самого начала. И все же недосказанность была губительна, ведь Минхо по-прежнему закрытая книга, неспособная дать читателю конкретики. — Ясненько, — Ли шустро покончил с напитком, громко ставя керамику на стол. В голове его в пляске сходились сотни мыслей, но одна была громче и приятнее всех — сколько бы лет не прошло, они оставались друг для друга лучшими друзьями. Рядом с Сынмином было так же спокойно, как и пять лет назад. Что-то теплое от такого разговора разлилось внутри, медом растеклось по телу, даруя забытое расслабление, позволяющие отпустить все страхи на пару мгновений, прежде чем цементом застыть, возвращая к реальности. — Что по поводу тебя? — скрипучим голосом нарушил тишину Сынмин, жалея о том, что кофе остыл и стал еще противнее. Тревога. — Я и Минами уже два года вместе, — хрипловато ответил Минхо, по-прежнему стараясь не смотреть на Сынмина. — Она японка? — изумился Ким интересному имени. — Угу. Зазвенела ложка в пустой кружке. — Вместе учились в одной группе, потом все как-то само закружилось. Сейчас снимаем жилье в районе станции Миасагеори. Она планировала на следующей недели вернуться в Пусан к семье на месяц, за женитьбу и детей ничего не говорит, да и мы пока еще, если честно, не готовы. Сынмин фальшиво заинтересованно замычал, все не зная, как спросить Минхо о самом важном. И думая над тем, как правильно задать вопрос, вдруг встрепенулся, когда Ли встал из-за стола и отнес кружку в раковину, чтобы после похрустеть костяшками пальцев и посмотреть в сторону прихожей. Он вновь собирался уйти. — Рад был встрече и тому, что мы вроде как все обсудили, — в груди заныло. — Мне пора домой, меня, наверное, ждут, — и грустно усмехнулся. Сынмин не хотел его отпускать. Не тогда, когда в их сложных отношениях промелькнул намек на ясность. Не тогда, когда они не обсудили самое важное. — Минхо… — Я не менял номер телефона, — перебил Ли, а после несмелыми шагами двинулся к выходу из квартиры. — Тогда почему я не мог до тебя дозвониться? — Потому что я тебя заблокировал, Сынмин. Лицо, что долгие годы напоминало смешанные краски грязных оттенков, наконец-то прояснилось в глазах Минхо. Он вновь позволил себе согрешить, взглядом задержавшись дольше привычного, чтобы после улыбнуться и вновь исчезнуть. Ему нужно было время, то самое, которое он проспал все пять лет. Время, чтобы все осознать для себя окончательно. Понять, что между ними происходило и почему им двоим было так больно.***
И Минхо действительно отправился домой. Домой. В последний раз он видел родителей полгода назад, когда только вернулся в Сеул. Не хватило смелости переступить порог родного места, потому сошелся на встрече в дорогом ресторане. Хвалебные оды, вопросы о девушке и нелепые отмазки от просьбы познакомить свою спутницу с самыми близкими в его жизни людьми. Отмазок больше не было. Минхо не был способен парировать любому вопросу. Вновь сидел на своей кровати, что теперь ему казалась необычайно узкой и крохотной. А ведь когда-то он и Сынмин ютились на ней вдвоем, утопая и совсем не думая о том, что между их телами должно быть расстояние хотя бы в тридцать сантиметров. Ничего больше не имело значения. Теперь между ними расстояние в тридцать миль. Эта комната не изменилась, пусть Минхо и старался с годами коверкать её облик в своей голове бесконечно, то убавляя градус, то сдирая плакаты со стен. Она все такая же. Ким Сынмин все такой же. Его визиту были рады все члены семьи, включая трех забавных котов, которых Минхо однажды бросил так же нелепо, как и своего лучшего друга. Все было неизменным, все словно кричало о том, что можно вздохнуть, расслабить плечи, прилечь головой на мягкую и знакомую подушку, забыть о работе, об отношениях, о боли в груди и высохших на щеках слезах. Жизнь в то самое мгновение, когда Сынмин поднес пламя зажигалки к его сигарете, будто дала Минхо безлимитную возможность — дать себе ушедшее когда-то время на рассуждения. На принятие по-настоящему взрослых решений, на передышку. На самого себя. На паузу. Становиться действительно взрослым оказалось больно и неприятно, но Минхо пообещал собственному отражению, что попытается справиться. Пришлось начать с самого сложного — с разговора с человеком, который искренне любил его и млел от мыслей о теплом будущем. Тяжело оказалось быть настоящим, проговаривать вслух севшим голосом те мысли, которые сжирали его заживо все годы, но оно того стоило. Стоило того, чтобы нежное и израненное им самим же тело Минхо наконец-то ощутило покой. Минами уехала в Пусан. Минхо не давал никаких надежд, пусть и едва ли не слезно извинялся за то, что бросил её в тот вечер в ресторане. Сокрушался в чувстве вины, словно просил прощения не за случившуюся субботнюю нелепость, а за что-то большее. За то, что никогда не любил. Пауза. Ноябрь приближался к концу, а Минхо не заметил, как квартира, за которую он отдавал чуть ли не половину своей зарплаты, начала медленно сыреть из-за отсутствия его вещей. Больше холодный свет их спальни не разрезал его глазницы, теперь теплый свет гирлянд родной комнаты успокаивал его перед сном, словно своим сиянием напевал неслышимую колыбельную. Ему словно снова семнадцать. Родители радовались возвращению сына в родное гнездо, пусть и переживали из-за трудностей в его сложных отношениях со своей спутницей. Однако они ошибались, с Минами все было легко и просто, белоснежно, как альбомный лист. Все сложности начинались там, где в память врезалось: «М + С = любовь до гроба». Он так и не разблокировал Сынмина, давая себе время. Еще больше времени. Офис оказался куда ближе к родному дому, чем Минхо предполагал, а потому машина бездельно простаивала у дома. Ли наблюдал за ней из-за окна своей комнаты, ненароком вспоминая желтый бульдозер и детские желания Сынмина разъезжать на нем по улицам мегаполиса, удивляя людей. Вся жизнь Ли Минхо — одно сплошное воспоминание о Ким Сынмине. Жить в темпе «дом — работа, работа — дом» надоело слишком быстро, пусть раньше Минхо и не был привередлив к подобному образу жизни, благодаря которому умело справлялся с тяжестью в груди. Его Римская империя — Ким Сынмин. — Далеко собрался? — женский теплый голос неподалеку растворялся в аромате скорого ужина. Пограничное состояние Минхо удручало всех вокруг. Одно время ему казалось, что он — в центре пустыни, в другое — утопал в бездонном океане. Не было золотой середины. Не было того самого оазиса. — Хочу сходить на спортивную площадку, — он стоял в прихожей, изучая через зеркало свой уставший вид. Впервые с момента встречи с Ким Сынмином решил развеяться не в офисе и не в стенах комнаты. — Потренируюсь там, а то растерял форму, — Минхо устало хлопнул себя по щекам, подмечая лиловые круги под глазами и не самый приятный глазу вид кожи. Он взрослый. Он должен быть взрослым. — Придешь к ужину? — Если сердце не остановится, то буду. — Сынок! Рассмеялся, а после обулся и схватил телефон с тумбы, тут же замирая. Он сознался Сынмину в том, что заблокировал его, но что поразительно, после своего признания не увидел никаких попыток друга найти альтернативы связи с ним. Они все еще толком не поговорили, все еще не развеяли все сомнения, зародившиеся в их разумах на первом и десятом рассвете. Минхо сам все испортил. Минхо сам все исправит. Нажав несколько кнопок, а после тут же погасив дисплей экрана, Ли швырнул мобильник в карман спортивной куртки, застегивая молнию так сильно, что при желании разрезать ножницами не получилось бы достать телефон. Его ждала тренировка на спортивной площадке. Небольшая разминка, растяжка, несколько упражнений на ноги и руки, он должен был вернуть свое тело в ту форму, в которой ему комфортно было существовать. Его ждало многое, и тем самым многим оказался юноша его лет, стоящий с волейбольным мячом посреди поля, своим озорным взглядом поглядывая на натянутую им же сетку. Минхо застыл перед калиткой. — Что ты тут делаешь? — едва шевеля губами спросил он, не веря в то, что Сынмин оказался в этом месте случайно. — Моя мама сказала тебе, что я приду сюда? Вместо ответа — мяч в лицо, который Минхо не успел отбить. Кровь тут же вскипела, в голову ударили воспоминания, в груди расцвели бутоны забытых школьных чувств, когда с точно такого же действия начиналась неминуемая драка. Еще этому предшествовал довольный смех, заставляющий щеки пылать. И этот момент оказался неизменным, Сынмин рассмеялся так же, как и пять лет назад. Так же тепло и радостно. К черту эту паузу. — Сыграем? Они сыграли. Забывая на время о всех противоречиях и переживаниях, сыграли так, как играли давным-давно, словно ничего того, что с ними случилось, никогда не было. Когда Минхо особенно сильно подал мяч, обжигая свою ладонь и чужие предплечья, что так умело приняли грубую подачу, тогда-то до Ли все дошло. Тяжело дышали, не замечая, как проводили свой первый закат. Осознанный, в такой же тишине, ныне громкой и значащей. — Минхо, — Сынмин прогнулся под сетку, чтобы подойти к Ли и внимательно осмотреть его с ног до головы. Ладони, уши, лицо, шея — все алело. — Надо было мячом зарядить тебе по лицу, — невнятно прошептал, пытаясь отдышаться. — Знаешь, почему я так настаивал на том, чтобы ты ходил со мной на волейбол? — вместо сотни других важных вопросов спросил сбитым голосом Сынмин. — Потому что тебе всегда было проще избить меня мячами, накричать при всей команде за медлительность, облить водой из бутылки и шутливо выгнать из зала, чем сказать о том, что я тебе нравлюсь. — Потому что ты тупой и слов не понимаешь с самого детства, я выбрал самый оптимальный способ, — все так же тяжело дыша отвечал, стараясь справиться с болью в груди из-за холодного вечернего воздуха. Стоп. — Что? — В первый раз ты начал избегать меня из-за того, что у меня появилась девушка, — Сынмин поднял с земли мячик, изучая его текстуру. — Во второй раз ты ушел от меня из-за того, что я рассказал тебе, как ситуация обстояла на самом деле. Я буквально сказал тебе о том, что я гей, а за несколько часов до этого пытался узнать у тебя причину, по которой ты подумал, что я тебя бросил. Ты, кстати, дышал мне тогда в губы, держал меня за щеки, а потом бил по плечу и кокетливо хихикал. Минхо присел на корточки, опуская голову как можно ниже. И все же он никогда не станет по-настоящему взрослым. — После второго раза я терпеливо ждал, когда ты выйдешь на связь и дашь мне хоть какой-то намек. Миён рассказала мне, что у тебя с девушкой какое-то недопонимание и вы на время разошлись. Я посчитал это странным, я многое считал странным… — Минутку. — И вот мне пришло уведомление о том, что ты меня разблокировал. Я как раз собирался на площадку у твоего дома, чтобы потренироваться. Не знал, что ты теперь живешь здесь, но встретил. Уже, если честно, не удивляюсь тому, что все эти совпадения случаются. — Сынмин. — Я знаю тебя с самого детства, понимаешь, о чем я, да? — Сынмин в понимании Минхо не был бы Сынмином, если бы не начал рубить с плеча всеми тирадами, выдавая одну глупость за другой. Как делал, впрочем, всегда. — Я знаю тебя лучше твоих родителей, лучше твоей девушки, и иногда мне кажется, что даже лучше самого тебя, — продолжил, подходя к Минхо. Присел напротив него, протягивая мяч в руки. — Нападающий в волейболе не может быть нападающим без связующего. Мне всегда нужен был человек, способный связывать меня с внешним миром, в котором мне было тяжело существовать в одиночку. Тебе всегда нужен был человек, в руки которого ты мог доверить себя, чтобы он защитил тебя. Напал вместо тебя, — Минхо поднял голову, разбитым взглядом уставляясь в чужой. Почувствовал, как ему в руки принялись настойчиво пихать передутую их чувствами резину. — Теперь твой черед быть нападающим, Ли Минхо. А я буду связывать тебя с внешним миром, в котором ты запутался из-за того, что не смог сказать всего несколько слов. — Каких слов? — и прикинулся идиотом. — Давай сходим на свидание. Пальцы Минхо крепко стиснули мяч, а губы поджались. Он так сильно любил этого лохматого идиота напротив, так сильно ненавидел себя за то, что не был в силах справиться с тем, что обрушилось на него тогда, много лет назад. Каждый чертов день надеялся на то, что все наваждения его отпустят. — Знаешь, что такое алекситимия? — глупо перевел тему Сынмин. — Знаю, это неспособность словесно выражать чувства, — отчеканил как по методичке Минхо. — Тебя вылечить от этого? Ли всерьез задумался, из-за чего свел брови к переносице. Они о высоком, о чувствах, о подростковой глупости и несказанных словах, а он о том, каким образом ему поставили такой сложный диагноз и сколько будут стоять рецептурные препараты. — Свидание будет в аптеке, — заключил Сынмин с тяжелым вздохом, наблюдая за тем, как друг всерьез погрузился в мыслительный процесс, оттягивающий осознание слишком хорошей для них двоих реальности. И все, что вывело Минхо из его раздумий, — это теплая ладонь на щеке, слегка массирующая чувствительную кожу. Легонько похлопали, а после отпрянули, чтобы встать на ноги и двинуться к выходу с площадки. — Я тебе позвоню, — бросил Сынмин напоследок. Минхо продолжил сидеть на месте еще несколько минут, прежде чем сдвинуть фокус внимания на мяч, несколько раз прокручивая его в своих руках. Только сейчас он заметил свежую надпись, написанную водостойким маркером: «М + С = любовь до гроба». — Ты тоже больной, Сынмин, — заключил Ли, прежде чем стукнуться несколько раз лбом об резину. С того разговора все стало слишком странным, но до тошноты приятным телу Минхо. Он не спал всю ночь, чтобы до конца разобраться в односложном ребусе Сынмина, чтобы наутро все для себя решить и написать лучшему другу о том, что это лишь недопонимание и на самом деле никто Минхо не нравится, он просто эгоистичный ублюдок, застрявший в пубертате. И прежде чем он решился на дубляж своих пятилетних страданий, Сынмин опередил его звонком и просьбой прийти на их место. Минхо еще никогда так быстро не заказывал такси в своей жизни. Они снова здесь. Это их двенадцатый рассвет, их заключение, их счастливое число. — Ты опоздала, дура, — с улыбкой произнес Сынмин, когда Минхо взглядом попрощался с уехавшей машиной. Короткий смешок, а после слегка робкие шаги навстречу к парню, что грел в руках термос. Ким не сидел на ограждении, боялся, что без Ли сорвется вниз. Это место — концентрация всех чувств, которые был способен испытывать Минхо. Они беспощадно нападали на него в эти мгновения, раздевали до гола, заставляя стесняться и смущаться чего-то такого естественного, правильного, нужного. Смотря на Сынмина, мягко растворяющегося в малиновых облаках, смотря на Сынмина, повзрослевшего, но оставшегося таким же безмятежно глупым, все, чего вмиг захотел Минхо, — это… Поцеловать его. Так, как давно хотел. Так, как мечтал перед сном и представлял себе в те моменты, когда Ким ругал его по делу, губами своими проговаривая всякие оскорбления, за которыми следовали идиотская забота и вопросы о самочувствии. Минхо действительно хотел поцеловать его. — Солнце еще не встало, — немного обиженно и сонно ответил, потирая тяжелые веки. Сынмин все знал и тоже молчал. Они оба будто боялись признаться во всем вслух. «М + С = любовь до гроба». Они отравлены с детства алекстимией, что запретила им словами обмазывать друг друга любовью. Им было проще подраться, чем обнять друг друга, было проще оскорбить, чем произнести комплимент. — Ты опоздал с признанием, — завершил Сынмин, глупо улыбаясь, и последнее разбило Минхо окончательно. — Тебе прям так остро нужно, чтобы я всю эту бессмыслицу закончил своим признанием? — в привычной манере заежился. — Теперь ты нападающий, а не я, — со смехом, но с читаемым страхом во взгляде. Минхо долго смотрел на него в упор, ожидая некого чуда. Прокручивал в голове всю их жизнь, что протекла так незаметно, что спрятала в себе столько значимых моментов, которых не случилось из-за страха сознаться в очевидном. Его глаза заслезились от осознания того, что он действительно может сказать это. — Я влюблен в тебя. Крепко сжал кулачки, а после зажмурился, боясь увидеть в лице Сынмина что-то такое, что заставило бы сердце сгореть дотла. Один. Два. Три… — Вообще-то я ждал признания вины за то, что ты украл мой бульдозер. Глаза Минхо широко распахнулись, он только успел сосредоточить всю боль и злость в кулаке, как его тут же грубо схватили за лицо, врезаясь губами в его собственные. Потребовалось слишком много времени, чтобы понять, как именно Ким Сынмин отреагировал на его победу над тяжелой болезнью. Они победили алекситимию. Минхо чувствовал, как его губ мягко и осторожно касались, медленно пуская пульсации по всему телу, отравляя неокрепшее сознание окончательно. Когда добивающим шепотом Ли услышал взаимность, тогда-то и почувствовал себя вновь живым, слабо двигая губами в ответ, растворяясь в этом моменте, подобно сизым малиновым облакам на небосводе. Лицо укололо лучами, и Сынмин отпрянул, наблюдая во взгляде Минхо дрожащие блики, те самые, которые увидел их в первый рассвет. Сердце его дрожало точно так же. Он действительно влюбился в него тогда и убедился в этом вновь. Так неправильно было прятать это все внутри себя, так неправильно было идти на поводу у громкой ругани Минхо и игнорировать что-то такое заметное, что мельтешило бликами перед их лицами. — Еще раз, — тихо потребовал Минхо, расфокусированным взглядом смотря на те губы, что секундами ранее сминал собственными. И Сынмин не мог ему отказать, потому что сам предписал им их смертный приговор. «М + С = любовь до гроба».***
Сынмин никогда не привыкнет к тому, что тот кусок их подросткового возраста крайне красиво и гармонично поселился в его квартире. То, как полупустые стены бережно укрыла гирлянда, то, как над кроватью появилось несколько постеров, то, как на пустом подоконнике рядом с завянувшим кактусом оказалась триада растений. Не привыкнет к тому, что теперь на диетах сидеть нельзя, что в холодильнике всегда еда, а утро начинается не с давящего чувства одиночества и безграничного сожаления, а с того, что Минхо сидит рядом и смотрит на него своими заспанными глазками, то ли смерти желая за нанесенные в процессе сна увечья, то ли доброго утра, потому что… Потому что любит. Открыто, бережно, до противного возвышенного, до такого тошнотворного, что порою лицо сгорает от того, насколько это непривычно. Непривычно то, насколько Минхо, оказывается, действительно нежный. Ласковый во всех аспектах, до мурашек по коже тактильный и нуждающийся во внимании. Непривычно то, что им потребовалось слишком много времени, чтобы прийти к этому. Прийти к тому, что они больше не лучшие друзья-враги, а люди, которые всецело поглощены друг другом и, кажется… счастливы? Сынмин определенно мог в этом себе признаться, потому что сколько бы не сетовал на запоздалые приходы Минхо с работы, на самом деле, был очень рад тому, что до банального просто «ждет его». Ждет, чтобы обнять, укусить за щеку, классически подколоть и увидеть хмурый взгляд, позже спускающийся на его губы. Он ни разу не испытывал подобного с другими. Не испытывал того, что истерило в его голове, когда Минхо, тот самый Минхо, которого он еще в начальной школе по красоте сравнил с Аполлоном, так требовательно смотрел на его губы, молча спрашивая разрешения, потому что они все еще ужалены алекситимей. И сейчас, лежа в постели и наблюдая за тем, как за письменным столом Минхо, бесконечно ероша свои волосы, пытался расправиться с рабочими обязанностями, Сынмин не мог свыкнуться с желанием — подойти и обнять. Что он и сделал. За окном больше не протекала жизнь, она размеренно шла своим ходом, плавно, подобно сыплющемуся снегу с неба. Сынмин со спины обнимал сидящего Минхо, подбородком раздражения ради продавливая в его макушке вмятинку. И Минхо не раздражался с этого, как было с его бывшей. Он утопал в теплом и мягком, в малиновом облаке, чувствуя себя любимым, чувствуя — он может дать эту любовь в ответ. Они — нежные, больные молчанием, бестолковые до разговоров и до дурацкого влюбленные друг в друга. По-настоящему счастливые. По-настоящему: «М + С = любовь до гроба».