Чайник кипит пятый раз, а Шастун все ещё спит. Наверное, это глупо бегать каждые пятнадцать минут в комнату, прислушиваться к его дыханию и обязательно трогать его лоб. Макарова, у него нервное истощение, а не простуда! Ты чего, давление руками собралась измерить, кудесница? Может еще кардиограмму сделаешь, припав ухом к его груди?
На книге сосредоточиться не получается. Я кусаю ногти и читаю все новости по хэштегам, связанным с Антоном. Вижу сообщение от Зайцевой. Она спрашивает, есть ли какие-то новости. Я ей сообщаю лишь частичную правду, услышав которую Олька не сдерживает иронию и сарказм. Пишу, что мне звонила Ирина.
Попов записывает кружок в наш чат #питерскаяинтеллигенция в телеге, где, кроме нас двоих, присутствует еще Серёжа Матвиенко. Ребята действительно обеспокоены, поскольку обычно мы обходим Антона стороной в нашем разговоре. Я реагирую нейтрально на новости. Не сильно равнодушно, чтобы не выглядеть плохой бывшей. Сдержанно переживательно, чтобы дать понять, что мне не всё равно.
Близится полночь. Я ощущаю сухость в глазах от бесконечного мониторинга новостей и ловлю себя на мысли, что сама проникаюсь общей паникой о плохом самочувствии Шастуна и его пропаже, забыв, что он находится в моей спальне и мне не составит большого труда узнать, как он себя чувствует. Ага, руку ко лбу приложить. У меня же как раз пятнадцать минут с прошлого променада прошли.
Мне нужно идти спать, но есть небольшая проблема. Точнее, проблема большая. Я бы даже сказала под два метра ростом. Мне придется лечь в кровать к Антону, если я, конечно, чего-то не знаю о своём организме и не начала за эти несколько часов спать стоя. Черт бы побрал мой ремонт! Зайцева была права.
Став полноправной хозяйкой, я начала творить перемены. И теперь моя бывшая комната стала библиотекой. Шкафы, собранные Матвиенко и Поповым, занимают всю стену. Как же мне было жалко ребят, которые из искренних дружеских чувств, согласились мне помочь после двух или трёх моторов. Серёжа долго причитал, что я наглым обманом заманила их к себе (я же отказалась идти на съемки). Зато я была самым счастливым человеком следующие два дня, пока выбирала сортировку для своей библиотеки.
На небольшом столике по-прежнему стоит мой макбук, кредит за который был наконец выплачен. Здесь же лежат многочисленные читательские дневники, которые я взяла за привычку вести, черновик будущей картотеки и печать личной библиотеки, которую я рекламировала в прошлом месяце. Финальным штрихом должны были стать угловой диван и журнальный столик рядом с окном. Стол привезли пару дней назад, и я его даже смогла собрать. А вот доставка дивана задерживается. И сейчас в конкретный момент этот факт раздражает еще больше.
— Ты обустраиваешь квартиру для одиночки, — строго заметила мама, узнав мои планы.
В чем-то она права. Поэтому в нашем бывшем зале теперь стоит огромная кровать, а гардеробная, о которой я мечтала с третьего курса, когда впервые побывала в частном доме у Артема и Тамары, съела добрую половину комнаты. Моя квартира казалась мне идеальной ровно до того момента, пока Антон Шастун не решил захватить мою кровать.
Жертва сном будет самой глупой. Да, конечно, у меня завтра выходной, на презентацию новых книг от одного популярного издательства мне ехать только в понедельник. Но, если я не высплюсь, то завтра Антону грозило не только нервное истощение, но и телесные повреждения.
Делать нечего. Сквозь отрицание, гнев, торг и депрессию я принимаю факт совместного сна в моей мягкой кровати и плетусь в спальню. Новая пижама отметается сразу, потому что она была полупрозрачной и ультракороткой. Страшно подумать, с какими целями мне её вообще дарила Зайцева. Беру шорты с футболкой и закрываюсь в ванной, чтобы переодеться. Водные процедуры и обязательные ритуалы со всеми кремами и сыворотками нифига не успокаивают.
Я прокрадываюсь в спальню. Снова тяну руку ко лбу Антона и отдергиваю её. Да, отвали ты уже от него. Если хочешь, чтобы он свалил с твоей кровати, то лоб надо не трогать, а шлепнуть по нему хорошенько. Моё одеяло тоже находится в плену у захватчика, и мне приходится взять плед. Антон прекрасно знает, что я ненавижу спать под пледом и люблю свое одеяло. Вот бы ему сейчас приснилось мое недовольное и осуждающее лицо.
Помню, как Денис предложил на всякий случай приобрести мне раскладушку. Но я отказалась, потому что она не вписывалась в мой идеальный интерьер. Дурында! С другой стороны, вот смеху-то было, если бы я сейчас пыталась её собрать. Зато Шастун бы точно проснулся и был выселен на неё!
Я сажусь на край кровати спиной к Антону. Мне сложно заснуть. Когда мы были вместе, Шастун постоянно смеялся, что мне нужно полежать семь раз на правом боку и шесть на левом прежде, чем я засну. Сейчас в моем распоряжении один бок.
Я опускаюсь на подушку и натягиваю плед до подбородка. Надеюсь, что Шастун не проснется посреди ночи и не перепутает меня с Ириной. Я вздрагиваю от его сопения и слышу, как он переворачивается за моей спиной. Я не дышу. Я одновременно хочу и не хочу, чтобы он сейчас нас спутал и обнял меня. Но этого не происходит. С груди спадает огромный камень. Но вместо камня с ног до головы накрывает волна разочарования.
Я не знаю, куда деть руки. Можно встать с кровати и найти гуся-обнимусь, которого мне подарил Попов, аргументировав это тем, что «всем нужны обнимашки, никто не должен ощущать себя одиноким». Матвиенко там как-то продолжил фразу, опошлив её до невозможности, за что был послан в неприятном направлении. Но я уже не хочу вставать.
Мне неудобно. Я все-таки решаюсь перевернуться. Медленно и аккуратно я перекатываюсь на другой бок и практически шарахаюсь, оказываясь лицом к лицу с Антоном. Я осторожно отползаю.
Бледный свет луны освещает лицо Шастуна. Я по-прежнему не дыша смотрю на его расслабленное лицо. Поддергивающиеся ресницы. Забавную родинку на носу, почти не различимую в темноте, но я её прекрасно помню.
Всё банально и содрано со страниц подросткового романа. Он и я вынуждены спать в одной постели.
— Как ты могла заметить, я не настроен на разговор.
Я испуганно дергаюсь назад и почти падаю с кровати, но Антон вовремя ловит меня. Я цепляюсь за его плечи, и он одним рывком возвращает меня в обратное положение. Ближе необходимого. Расцепив хватку, я снова отползаю. Шастун почти немигающим взглядом смотрит на меня.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю я.
Антон пытается удобнее разместиться на подушке, не отводя от меня взгляда.
— Я знаю, что тебе стало плохо на съемках.
Молчание и пристальный взгляд.
— И ты решила включить режим мамочки? — уточняет Антон прежде, чем я успеваю сообщить о звонках.
— Твое присутствие в моей кровати даёт мне право задавать вопросы, — констатирую я.
— Ты могла лечь в другой комнате.
— Не могла.
— Так противны воспоминания обо мне, что даже не хочешь находиться в той комнате, где когда-то со мной переписывалась? — усмехается Шастун.
— Ты баран, да? — не выдерживаю я. — Хотя, да. По зодиаку ты тот ещё баран. Я же тебе рассказывала про ремонт.
Антон опять поправляет подушку, не разрывая зрительного контакта, и внезапно улыбается:
— Ворочаться будешь?
Я хочу улыбнуться в ответ, но меня накрывает неприятное осознание. Мой взгляд прикован к глазам Антона, опускается по ресницам, прыгает на кончик носа и лишь на долю секунды задерживается на его губах. Он делает вид, что всё как раньше. Словно вчера, и неделю назад, и две недели назад мы с ним также лежали в одной кровати. Но, как бы пафосно это не звучало, как
раньше уже ничего не будет.
— Это ничего не меняет. Спокойной ночи, — проговариваю я и отворачиваюсь.
Всё внутри просит его объятий. Чтобы прижался, поделился моим одеялом. Но Антон сухо желает сладких снов и тоже отворачивается.
***
Когда просыпаюсь, я не спешу открывать глаза. Сквозь сон мне чудилось, что ночью Антон обнимал меня и утыкался носом в мои волосы.
Как раньше. Я открываю глаза и понимаю, что укутана в одеяло. Замечаю плотно закрытую дверь в спальню и судорожно выдыхаю. Перекатываюсь на другой бок, зная, что там никого нет, и ещё раз выдыхаю. Обошлось без жертв.
Стараюсь не думать о вчерашнем, потому что это всё мы оставим именно там. Вчера — это прошлое. В прошлом
нам с Антоном самое место. С грацией свободной и независимой женщины из американских драм — тех самых, где главные героини начинают жизнь с чистого листа без того самого — я выскальзываю из-под одеяла. Домашние тапочки куда-то запропастились, скорее всего, вчера оставила их на балконе. Я широко зеваю и еле перебираю ноги в сторону коридора. Открываю дверь, и утро сильной и независимой заканчивается титрами из ситкома, теми самыми которые вставляют сейчас в рилсы.
Шастун не сбежал. Он стоит у плиты и готовит завтрак. Искренне надеюсь, что только себе. Как в замедленной съемке я смотрю на включенный чайник с неоновой подсветкой, начинающий закипать, вафельницу с работающим таймером, ведущим обратный отсчет, и заканчиваю сковородой, на которой, судя по аромату, жарится яичница с купленным вчера карпаччо из индейки. Карпаччо, кстати, сотку за сто грамм стоит. Вряд ли его устраивает разделять сковороду с яйцами.
— Я могу какое-то время пожить у тебя? — спрашивает Антон и разворачивается на меня.
Я медленно опускаюсь на стул и смотрю на него обалдевшим взглядом. Я буквально
матом смотрю на него. Самая тупая утренняя шутка, которую можно шутить после ночи, проведенной в одной кровати с бывшим.
— Врачи сказали, что мне нужно нормализовать сон. В идеале бы и днём спать. Максимально минимизировать стрессы в своей жизни, — с каменным лицом перечислял он.
— А у меня здесь санаторий?
— У тебя меня не будут искать.
— Ты же это не взаправду, да? — не выдерживаю я. Шастун выключает плиту и разворачивается на меня. Запах, конечно, божественный, но в моих планах первым пунктом «учинить скандал». — Антон, и пяти минут не прошло, как ты переступил порог моей квартиры, как мне позвонила Кузнецова. О каком «у тебя меня не будут искать» ты можешь говорить? — раздражаюсь я.
— Ты общаешься с Ирой? — равнодушно интересуется Антон.
— Твою мать, Шастун, из всего мною сказанного тебя только это удивляет?
Шастун складывает руки на груди и отворачивается к окну. Он возмужал. Стал еще мужественнее «со времен белой рубахи», как мы с Зайцевой окрестили её свадьбу. Рукава его черного свитера закатаны до локтей, и даже в этой чертовой детали есть своё очарование. Он не должен здесь находится. Не сейчас, когда всё подживало и покрылось коркой.
Быть любимыми. Быть друзьями.
— Да делай, что хочешь, — произношу я вразрез своим мыслям и встаю со стула. — Я умываться.
Я только что словами через рот дала своё добро на превращение моей квартиры в коммунальную.
Когда я возвращаюсь из ванной, на столе приготовленный завтрак. Я подвигаю к себе черный чай и сверлю взглядом плавающий на поверхности ломтик лимона. Антон осторожно, как дикому зверю, подвигает ко мне тарелку с яичницей.
— Карпаччо стоит сотку за сто грамм, — бурчу я недовольно.
— Я всё возмещу, — обещает Шастун.
— Каждую минуту, проведённую здесь, — всё ещё возмущаюсь я.
Я беру в руки вилку и перевожу взгляд на вафли. Он ещё и ягоды мои из холодильника вытащил. Когда я отвожу взгляд от клубники и голубики, Антон виновато улыбается.
— Напомни, кто из нас двоих высокооплачиваемый комик?
— Я, — без скромности пожимает плечами Шастун. Даже больше констатирует факт.
— Высокооплачиваемый комик, скажи мне, какого хрена ты вытащил из моего холодильника все дорогостоящие продукты? Пытаться подкупить меня продуктами из моего же холодильника, — качаю я головой. — Если что, я вчера позвонила Стасу.
— Хорошо, — кивает Антон. Он расправляется с яичницей и подвигает к себе вафли. — Спасибо.
— Его не удивило, что ты приехал ко мне. Почему?
— Наверное, он догадывается.
— Догадывается о чём?
— О том, что ты — тот человек, которому я могу доверять. И который ничего взамен не попросит. Кроме карпаччо, голубики и клубники, — перечисляет Шастун.
— Майе Олеговне позвонил?
— Да. Она знает, что я поехал к тебе. Ты не против, если она позвонит тебе, если что-то срочное? Я свой телефон выключил.
Я откладываю в сторону вилку и подпираю подбородок пальцами, глядя в глаза Антону. Меня выводит из себя его спокойствие.
— Кто ещё мне может позвонить? Я тебе в секретари не нанималась. Но твоей маме, если что, отвечу. Но это из уважения к ней.
— Я знаю, что вы созваниваетесь по праздникам.
Я внимательно смотрю на Антона, пытаясь понять, чего он от меня ждет.
Наши отношения развивались быстро, насколько вообще уместно это «быстро» в нашей истории, где мы десять лет переписывались в аське. На майские мы отправились на турбазу, где обычно собирались ребята для проведения традиционного «спорного уикенда». Там Антон спонтанно — во всяком случае так он клялся и божился — представил меня своей маме и отчиму, а перед возвращением в Москву отвёз знакомиться к бабушке. В следующие майские выходные мы поехали к маме и Денису.
Мне было приятно внимание мамы Антона. Я не хотела думать, что это было проявлением банальной вежливости. Мы часто созванивались и после нашего расставания с Антоном. Приятной неожиданностью для меня стала доставка цветов в мой день рождения от неё и отчима Антона.
В следующем году на майские в сети появилось общее фото родителей Шастуна с Антоном и Ириной. Я не хотела думать, что это было насмешкой в мою сторону, не весь же мир крутится вокруг меня и пытается издеваться надо мной. Я думала, что на этом наше общение закончится, но нет, с Майей Олеговной мы созваниваемся до сих пор. Она никогда не задает вопросы про нас с Антоном и интересуется исключительно моими делами. И не только по праздникам, но Шастун не должен об этом знать.
— И? — единственное, что я могу выдавить из себя.
Теперь Антон пытает меня пристальным взглядом. Но я не поддаюсь. Беру с тарелки вафлю и отправляю её в рот.
— Считается ли это попыткой контролировать мою жизнь через моих близких?
Сок клубники стекает по моим пальцам, и я облизываю их. Антон ждёт ответа.
— Если получается, то считается. Если не получается — не считается.
— А знаешь,
как проще всего было бы контролировать мою жизнь?
В зеленых глазах напротив вспыхивает гнев. Но я нанесу удар первой:
— Знаю. Достаточно было бы
остаться в твоей жизни. Но уйти оказалось проще.
И незаменимых заменили, и непревзойдённых превзошли, — задумчиво цитирую я, поднимаясь из-за стола. — Мне нужно будет ненадолго уйти. Не скучай, — бросаю я, подходя к комнате.
— Куда? — спрашивает Антон, а голос его лишен всяких чувств и эмоций.
— До торгового центра дойду. Не будешь же ты вечно спать в моей кровати в уличной одежде.
***
Через полтора часа я сижу около своего подъезда, не решаясь подняться в квартиру. У Шастуна были все шансы обзавестись второй недвижимостью в Москве даже без деления совместно нажитого имущества или вступления в наследство. Рядом в бумажном пакете лежали новые спортивные штаны, две мужские футболки, упаковка носков и трусов — подарочный набор, купленный за каждое пропущенное двадцать третье после расставания.
Я держу в руках телефон. Сегодня диван тоже не привезут. Я кричала и слезно умоляла, выпускала наружу своего внутреннего зверя, раскрывала внутреннюю богиню, но всё без толку — поставка со склада задерживалась.
Захожу в соцсети и проверяю новости по вчерашним хэштегам. Все по-прежнему переживают за состояние Антона, мониторят его последнее появление в сети и обсуждают отмену съемок какого-то шоу.
— Антон Шастун, которому вчера стало плохо на съемках шоу «Неигры», не выходит на связь, Стас Шеминов и его подчиненные, участники из шоу «Импровизаторы», выходящем теперь на телеканале СТС, никак не комментируют произошедшее.
А я бы прокомментировала. Я задираю голову и обессиленно качаю головой. Взгляд цепляется за знакомый силуэт. Ну не офонарел ли? Стоит и курит на моём балконе.
Я хватаю пакет и иду домой. Я этому Шастуну сейчас такую реабилитацию устрою. Ключ попадает в замочную скважину не с первого раза. Я тщетно пытаюсь умерить свой пыл, но это не удается. Ключ поворачивается, я толкаю дверь, скидываю обувь и вбегаю на кухню, где Антон закрывает за собой балкон.
— Ты с дуба упал что ли, я не пойму?
Он вздрагивает от моего голоса.
— Тебя пол страны ищет, а ты решил покурить у меня на балконе.
Я подхожу к нему и резко выхватываю пачку из его рук. Мну её и выкидываю в мусорное ведро. Я прячу лицо в ладонях и не оборачиваюсь к нему. Слышу, как он подходит ко мне со спины.
— Я думаю, что курение тоже стоит минимизировать, — стараюсь я говорить ровным голосом. Мой затылок обжигает горячее дыхание Антона, и я прикрываю глаза, умоляя сердце возобновить свой ход. — В пакете около двери вещи. Переоденься.
— Мне бы душ принять, — голос Шастуна тоже дрожит.
Я разворачиваюсь, оказываясь с ним лицом к лицу. Как прошлой ночью. Смотрю только в глаза.
— Хорошо. Сейчас найду тебе полотенце.
Он отстраняется, позволяя мне пройти. Только бы не пошел за мной в гардеробную. Только бы не пошел. Там тесно, и эти летающие в воздухе искры точно попадут в цель.
Антон уже собирается войти следом, когда я впечатываю ему в грудь первое же полотенце. Брови изумлённо сдвигаются к переносице.
— Что-то хочешь сказать?
— Да, оно розовое, — возмущается импровизатор.
— Боже, Шастун, это сексизм! — складываю я руки на груди. — Что за предрассудки? Ты половину сезона на ТНТ снимался в розовой толстовке. Или ты планировал устроить променад по моему району в этом полотенце?
— В твоих фантазиях, — обиженно кивает Антон.
— В моих фантазиях парни в
розовых полотенцах не ходят.
Я выталкиваю его из гардеробной и выхожу в спальню. В надежде, что он свалит, наконец, в душ, я сажусь на край кровати, стягиваю с волос резинку и, прикрыв глаза, массируя кожу голову, запустив в волосы пальцы. Я устало вытягиваюсь поперек кровати.
Матрас прогибается под чужим весом, и я в ужасе открываю глаза. Антон возвышается надо мной. Мы снова оказываемся лицом к лицу, и меня начинает раздражать эта тенденция. Его тяжелая цепь выскальзывает из выреза свитера и раскачивается, задевая мой подбородок.
Я понимаю, что не дышу. Всё происходящее не поддаётся моему контролю. Я не хочу его отталкивать, потому что мне нравится этот густой воздух, пропитанный его бешеной энергетикой.
Незнакомой, дерзкой, мужественной. Зелень его глаз вязкая, как топь.
Опасная, бездонная.
— Конечно, в твоих фантазиях парни ходят в
белых рубахах, — хрипло шепчет Шастун.
— Иди мойся, Казанова, — я толкаю его в грудь и быстро принимаю сидячее положение. — Вечный любовник и вечный злодей-сердцеед, — закатывая глаза, добавляю я.
— Оно невкусное.
Антон выпрямляется. Я хмурюсь, когда вижу, что он облизывает губы. Он не выглядит побеждённым. Он уверен, что играет в поддавки.
— Чего ты несёшь?
— Я же сердцеед. А сердце твоё невкусное. Его только в коньяк вместо льда добавлять.
Я показываю ему средний палец.
— Всё бы тебе что-нибудь в коньяк добавить. Тебе Шепс давно сказал, что бухать надо прекращать. И это… с Поповым тоже прекращай общаться. Заумные речевые обороты тебе не идут.
Антон кивает. Он разворачивается, чтобы уйти, когда я окликиваю его:
— Шаст, — он нехотя поворачивается на меня. Я смотрю в его глаза. —
Лучше ледяное, чем разбитое.
— Точно, — Шастун поджимает губы и кивает. — Ты же у нас мастер спорта по любовному пинг-понгу, — кидает он и уходит в ванную.
