День, когда я влюбилась в Натали Скаторчио

      В «медовом доме» Шарлотты все особенно трепетно относятся ко дню Святого Валентина. Это день, когда не только возлюбленные могут выразить свою любовь, но и семья собирается вместе, чтобы сказать друг другу немного тёплых слов. Каждый год в этот праздник в общине никто не сидит без дела. Все вокруг дарят друг другу открытки, небольшие памятные подарки, готовят печенье и сладости. У них свой собственный день Святого Валентина. Здесь, в кругу своей семьи, Лотти поставила для себя запрет называть его иначе, как «Второй день благодарения». О влюблённых ей и слышать ничего не хотелось. Больше нет.       Лотти чтит этот праздник так же, как чтит и Рождество, и день рождения, и день Независимости. Но в глубине души что-то заставляет её вздрагивать, как только она смотрит на валентинки, лежащие на её столе. Многие из них оставлены здесь, чтобы Лотти, как почтовая сова, передала их адресату, и личность отправителя осталась тайной. В загадочности была своя изюминка.       Многие валентинки были предназначены ей. Они содержали прелестные фразы, вроде «Спасибо за всё!», «Ты научила нас любить всех и самих себя», «Я тебя люблю»...       Но всё это было не тем. Не правильным. Не таким, как она хотела.       Сердце её таяло, но вместе с ним больно хрустело и разбивалось. Лотти хотелось услышать это иначе. Не от Лизы, не от других своих «воспитанников». Услышать эти три слова, сказанными на ухо хриплым, прокуренным голосом. Услышать их на своих губах, в перерыве между поцелуями. Услышать сквозь недовольное бормотание и почти ласковое «идиотка».       Лотти усмехалась. Каждый раз, как бы больно не было вспоминать её, Лотти всё равно забавляло то, что было с Натали раньше. Все эти частые встречи взглядов, её обиженное лицо, когда Лотти снова смотрела не на неё, а на Трэвиса. Натали была ранима, как ребёнок, но так же неподступна, как раненое животное. Она боялась, что если подпустит кого-то ближе, этот кто-то ранит её ещё больше. Лотти любила её даже такой. Любила, даже если Натали отвергала это.       И когда воспоминания брали вверх, Лотти понимала, что она по-прежнему её любила. Понимала, что чувства, какими бы наивными и подростковыми они ни казались, никуда не ушли. И даже после стольких лет Лотти не переставала мечтать и надеяться, получить от неё весточку, хотя бы маленький намёк на то, что эта любовь взаимна.       Лотти любила день Святого Валентина не так сильно, как вся её семья. Хотя бы потому, что назывался он Днём всех влюблённых, она звала его Вторым днём благодарения, а на деле ей бы хотелось сказать:«День, когда я влюбилась в Натали Скаторчио».       День, когда она влюбилась в Натали Скаторчио. День, когда Натали Скаторчио разбила ей сердце.       Это было в старшей школе. Лотти, как вчера, помнит, что держала в руке кривую валентинку (чего стоило ожидать от шестнадцатилетнего подростка?), сжимала её почти до ломаных линий на бумаге у себя за спиной. Она смотрела, как Натали медленно плыла мимо неё, выходя из школы под руку с Диланом Вайттом, который был на четыре года её старше и который, к слову, не первый раз остался на второй год. Лотти не знала, что чувствовала в тот день больше: съедала ли её ревность или панический страх. Одно она помнила отлично: её безумно разозлил тот факт, что Дилан был едва умнее рыбы, а Лотти училась на отлично(но Натали всё равно досталась не ей).       Натали, вообще-то, никогда ей не доставалась. Были парни, все они сменяли друг друга, а Лотти молча принимала поражение. Умные девочки так и делают, Лотс. Натали слишком любит обдолбанных придурков, а ты до сих пор боишься, что отец узнает, как ты в тайне от него курила одну сигарету на двоих с девушкой, которую мечтаешь поцеловать. У Лотти не хватило смелости сказать ей обо всём, что чувствовала. Наблюдая, как Натали исчезает за дверьми школы, она сжала валентинку в руке, и она хрустнула. Вот так и выбросила она своё собственное сердце, уместившееся в розовой бумажке, на мусорку. Ещё раньше, за год до этого, Лотти впервые позволила себе решить, что Натали она не просто восхищается. Это был всё тот же февраль. Всё то же проклятое четырнадцатое число. Натали сказала:«Киран меня кинул, чмошник. Может, прокатимся куда-нибудь?»       Глаза Лотти засверкали. Она смотрела на протянутую ладонь Натали, которой она приглашала её на переднее сиденье старой машины своего отца. Ей было нечего сказать, кроме как «да», кроме как позволить увезти себя в ночь. Они добрались до черты города. Натали вылезла из салона и ушла в сторону заправки. Лотти ждала её, а на фоне играла тихая «Back to the old house», и сердце будто кто-то жёг раскалёнными углями. Когда вернулась Натали, в её руках были бутылки с содержимым однозначно запрещённого характера. И Лотти уже тогда знала, что ночь закончится чем-то ужасно неловким.       Натали забрала её первый поцелуй. Будь они чуть более безрассудными и смелыми, дело бы перешло грань. Ведь Нат не просто так вжала Лотти в дверь машины. Не просто так задрала её юбку и нахально расстегнула верхние пуговицы блузки. Лотти не просто так сжала её волосы между пальцев и горячо вздохнула в ухо. Им было по пятнадцать. Секс не был интересен. Он не был чем-то недосягаемым. Чем-то, о чём они ещё плохо знали. Но Лотти посмотрела в глаза Натали, и этот взгляд сказал ей, что они не должны. И они не стали.       Вот только, спали они друг с другом или нет, не имело значения. Лотти поняла, что больше дружить с Нат она не сможет.       И с тех самых пор она всегда смотрела только на Натали, слушала только Натали, весь её старый мир больше не имел значения, превратившись в бесконечное помешательство. Лотти нравилось быть первой девушкой в жизни Натали. Ей нравилось чувствовать свою особенность, когда Нат переглядывалась с ней, когда её нога под столом едва задевала бедро Лотти, будто бы нарочно. Лотти рассыпалась в прах, когда Натали поднимала руку к ней, чтобы протянуть свою сигарету. Больше ни с кем она не курила одну на двоих. Больше ни с кем Лотти не была «плохой». Натали любила отбитых. Ей нравились хулиганы, нравились отбросы, вроде Дилана. Но, как Лотти ни старалась, ей не получалось победить их. Она была девушкой номер один для Натали...       Но никогда не была её любовью.       В этом году всё было, как и в прошлом, в позапрошлом и во все года до него. Лотти перебирала валентинки, откладывала те, что она потом раздаст другим, и те, что предназначались ей. Дело это было пренеприятное, ко всему прочему очень долгое. Сладкие надписи, признания в любви сменяли друг друга, и в конце ей уже захотелось отложить это всё и сдаться, но её прервал стук в дверь. В кабинете появилась Лиза. — Шарлотта, ты можешь прийти в столовую? — Что-то стряслось? — Лотти подняла отсутствующий взгляд на неё и вновь выглядела безразлично: если кто и рыдал тут, сидя над открытками, это была не она.       Лиза качнула головой и отмахнулась. — Нет. Ничего особенного. Просто Натали немного... не в себе.       Натали. С тех пор, как она снова была рядом, Лотти не чувствовала себя целостной. Она появилась из ниоткуда. Лотти нашла её, когда она почти умирала. Наркотики разрушили её, уничтожили в ней молодость, прожгли ей сердце. И, само собой, для Шарлотты было важно ухватиться за последний шанс спасти Натали. Не дать ей погибнуть в одиночестве от саморазрушения. Потому что она её подруга, потому что она до сих пор её любит.       Лотти не могла оставить Нат одну, когда у неё больше никого не осталось. Лотти бы обогнула Землю, но вернулась в точку отправки. В место, где она полюбила Натали. В место, где она была дома.       Имя Нат заставило её немедленно встать из-за стола. Взгляд её стал ещё более холодным, но теперь он означал не безразличие. Наоборот, на её лице появилась тень волнения. И Лотти без лишних слов побежала за Лизой.       В столовой царила тишина. Лотти стала подозревать, не обманывали ли её. Но Лиза, следовавшая почти нога ногу с ней, уже куда-то испарилась. Ну само собой.       Сделав несколько шагов, Шарлотта осмотрелась в помещении. Она сразу и не заметила одиноко сидевшую за барной стойкой Натали, которая лежала головой на столешнице. Лотти двинулась к ней, и женщина мигом оживилась, выпрямилась и прижала к телу бутылку текилы, сжатую в руке. — Привет. Как ты? — тихо, почти шёпотом спросила Лотти и села рядом с ней.       Натали поёрзала на стуле, погоняла язык за зубами и осознала, что, так или иначе, её уже поймали на месте преступления. Она протянула Лотти бутылку, ожидая, что та станет её отчитывать, а сама облокотилась локтём о стол и подперла им щёку. — Хреново, — честно сказала она. — Бывало и лучше. Нет, на самом деле, не бывало. Нат не помнила, когда в последний раз ей было хорошо. — Расскажешь, что случилось? — Лотти убрала прядь за ухо, поставила бутылку на стол и с вниманием осмотрела Скаторчио.       Натали какое-то время мялась под её настойчивым взглядом почти чёрных глаз. Но затем она сдалась. — Хуйня это всё. Ты приволокла меня сюда, в сборище этих фиолетовых придурков. Ради чего? Чтобы создать иллюзию, что всё это поможет мне? Но ни одна терапия не помогла. Я снова возвращаюсь к одному и тому же.       Лотти учтиво проигнорировала оскорбления. Она подвинулась ближе, её руки легли на ладонь Натали, что она держала у себя на коленях. Скаторчио дрогнула. — Послушай, Нат. Ты здесь не для того, чтобы кормить себя ложными надеждами. Я хочу помочь тебе. И я это сделаю. — Хм, — Натали кисло усмехнулась, смотря на её руки, — странно, что в реабилитационных центрах говорят точно то же самое.       Лотти слегка нахмурилась и поддалась вперёд. — Это не реабилитационный центр. Это не больница. Не тюрьма. Здесь может быть твой дом. Вместе с нами. Люди в нашей семье такие же, как и ты. Жизнь тоже не была к ним справедлива. Но мы есть друг у друга. Ты можешь стать частью этой семьи. Стать частью моей семьи.       Она долго и пристально смотрела ей в глаза, не отрываясь. Её пальцы ласково гладили ладонь Натали. Та только сморщилась в ответ и отвернула голову, чтобы не чувствовать её взгляд на себе. — Я не думаю, что смогу это сделать. Ты сама прекрасно знаешь. Если я заполучу что-то дорогое и хрупкое, я непременно это сломаю. — Мы починим это вместе, — выпалила Лотти, перебивая её, и со стыдом уткнулась глазами в пол.       Натали дёрнула уголком губ, высвободила руку из чужих и выпрямилась. — Прости, Лотс. Но мне, наверное, будет лучше самой справиться со всем этим дерьмом.       Ланьи глаза Лотти распахнулись так широко, как могли. — Но ты не справляешься...       Натали мотнула головой. — Не справляюсь.       Лотти была готова захныкать, как маленький ребёнок, потянула к ней свои руки, желая коснуться лица. И, надо признать, Натали позволила ей это сделать. Пальцы Лотти едва касались каштановых волос, она держала её за обе щеки, ласково поглаживая. — Не отвергай меня, Нат. Ты не можешь так со мной поступить.       Дважды оставить её в день Святого Валентина она просто не имеет права. Это слишком жестоко. Это слишком большая цена за столь долгое ожидание.       Теперь ладони Нат коснулись чужих, она прижалась к ним, как знак своей благодарности. — Лотти, — с укором начала она.       Лотти почувствовала, что готова заплакать. — Не смей, — шикнула женщина, — я не могу оставить тебя одну. Прекрати делать вид, будто одиночество облегчило твою жизнь. Прекрати пытаться доказать, что ты не достойна спасения.       Натали опустила глаза. Её отчитывали, как дитё. В этом и была вся Лотти. С её этой родительской заботой. Лотти, с глубокими глазами, в которых темнее, чем если бы все звёзды на небе погасли. Лотти с её тёплыми ладонями, ароматом шалфея от волос. Лотти, которая никогда ни на кого не злилась по-настоящему, которая не боялась своих эмоций. Которая сейчас сидела и была готова расплакаться. Взрослая женщина, чьё сердце она, Натали, сжала в руках и уничтожила. — Если я чего-то не достойна наверняка, то это тебя.       Лотти замолчала. Но Натали продолжила, подняв на неё взгляд, и даже улыбнулась: — Судьба послала тебе меня, как наказание. Не знаю, за что тебе такое несчастье, но жизнь тебе это только усложнило.       Действительно, Натали чувствовала свою ответственность перед Лотти. Пожалуй, даже больше, чем сама Мэтьюз. Она знала, что все её шалости, все её взрослости только и делали, что доставляли Лотти новых проблем. Не будь Натали с её грузовиком сложностей, Шарлотта бы не была здесь, не уговаривала её двигаться вперёд. И ведь Нат даже не хватило сил, чтобы признаться, что она была простой эгоисткой, поэтому Лотти пришлось унижаться перед ней. — Да, ты права, — неожиданно прошептала Лотти, кулаками потёрла глаза, и кусочки туши осыпались ей на щёки. — Ты права. Это было настоящее наказание. Любить тебя двадцать семь лет.       Натали приоткрыла рот, слова застряли где-то в горле. Она не издала ни звука. — Сегодня, кстати, годовщина. С днём всех влюблённых, Нат. Прости, но у меня нет для тебя подарка. В этом году я не верю в любовь. — Что ты несёшь... — Разве не очевидно? — Лотти выгнула бровь, приняла вид отчуждения. — Ты не можешь любить меня столько времени...       Натали смотрела в пустоту, говорила не с Лотти, а с этой самой пустотой. — Это невозможно. — Поверь. Вполне себе. — Нет, ты же... я помню, что ты сказала мне про Трэвиса в девяносто шестом!       Для справки, это был день, когда Лотти со всей силы пнула мусорный бак в школе, увидев Натали в компании Трэвиса Мартинеса. Чтобы выкрутиться перед Нат, ей пришлось соврать, что дело было в мальчишке. — Это было из-за тебя. — Я бы заметила, что ты любишь меня, Лотти, я не могла не заметить!       Лотти тихо засмеялась. Это было даже забавно: то, как она отрицала очевидное. — Слушай, ты думаешь, я ради смеха тебе это сказала? Думаешь, мне прикольно от этого? Если ты не хочешь замечать правду, Нат, то тебе придётся, разве что, выколоть себе глаза, чтобы не видеть то, что и так очевидно.       Лотти как-то невзначай пожала плечами.       У Натали дёрнулась бровь, она подняла голову и сухим голосом произнесла: — Я не хотела, чтобы тебе было больно, но ты всё равно выбрала меня.       Лотти смотрела на неё, как на безумную. — Что это значит?       Натали обвела комнату взглядом, остановилась на бутылке текилы и отпила из неё, потому что в горле всё как-то пересохло. Лотти проследила за ней, а потом и сама хорошенько приложилась к алкоголю. Такие диалоги вести на трезвую голову она категорически не может. — Я думала, что мне только кажется, будто с тобой что-то не так. Надеялась, что, если я дам тебе понять, что мы не сможем быть вместе, ты оставишь все попытки и не будешь по мне убиваться. Пиздец, как же я ошиблась.       Лотти сглотнула. — Так ты всё это время знала? — Не уверена, что все детали, но иногда я замечала, что ты смотришь на меня не так, как на других...       Лотти замолчала. У неё покраснели щёки, как у школьницы на первом свидании. — Что хуёвее того, мне нравилось, что ты смотришь на меня по-особенному. И мне хотелось, чтобы ты как можно дольше была рядом.       Натали снова взяла бутылку себе и сделала глоток. — Ну вот, пиздос, теперь ты слушаешь какой-то ёбаный бред.       Казалось, Лотти больше не злилась на неё. Она чувствовала некое облегчение. Было хорошо впервые сказать о том, что убивало тебя несколько лет. — Лотс? — Да, Натали?       Натали поставила бутылку обратно на столешницу и наклонилась вперёд, будто собиралась поведать ей тайну. — Любовь придумали в аду.       Лотти приподняла брови, метнула в неё своим обычным взглядом, какой выдавала всегда, когда Натали ставила её в тупик. Натали какое-то время смотрела на неё мрачными, испытующими глазами, но потом расслабленно засмеялась. — Ты бы видела своё лицо!       Лотти скривилась. Она всё ещё не понимала, что так рассмешило Натали. — Да ладно, Лотти, расслабься. Мне просто было интересно увидеть, как ты отреагируешь.       Лотти по-прежнему сидела с суровым видом. Поэтому Нат, закатив глаза, привстала со стула и оставила поцелуй на её щеке. Она почувствовала, что Мэтьюз тут же сменила оборонительную позицию, и напряжение ушло из её тела так же быстро, как и появилось. Но Лотти просто так не сдаётся. — Натали? — Да, Лотти?       Лотти утянула её в поцелуй, который означал месть и второй шанс на победу. У Натали не было никакого оружия (да и желания, если говорить честно), чтобы противостоять её чарам. Лотти нравилось быть девушкой номер один для Натали, и Натали нравилось это совсем не меньше. В школе, после неё, даже здесь, целуясь с ней за барной стойкой, Натали это нравилось. — Только посмей назвать это адом, — уже чуть позже прошептала ей в губы Лотти, сжимая пальцы на вороте платья.       Натали хмыкнула. — Самый сладкий ад на свете... — Самый жестокий рай.       Вообще-то, можно было назвать это лишь одним единственным словом. Оно отпечаталось на их губах, сияло в их глазах и стучало где-то под рёбрами. Это было слово: Любовь.