Своди меня на слэшер

      Чонсу откидывает чёлку со лба, выдыхая и пытаясь хоть как-то унять жар в теле, горячую кровь, бегущую по венам, а виной всему — кипящее закатное солнце и обжигающий, дышащий своим жаром в самое лицо ветерок. Испарина выступила на висках, поблёскивая, загар так и липнул. Складывалось ощущение, что на земле развергся самый настоящий ад.       Старый отцовский форд недовольно ворчит — совсем как папа Чонсу, когда он наконец-то смог выпросить машину порулить. Не то, чтобы у него было много опыта, но он безмерно гордится тем, что уже смог получить к своим семнадцати годам права, несмотря на все крайне нервные поездки с отцом вместо практики: один раз Чонсу от нервов чуть не въехал в спереди стоящее авто и услышал о себе много нового от отца, прежде чем тот не сдержался и закурил прямо в салоне.       Чонсу не очень любит вспоминать эти поездки.       Он приоткрывает окно, сетуя на то, что в этой модели форда ещё нет кондиционера, поэтому по-видимому помирать ему от жары. Прикрывает глаза, но даже сквозь веки пробиваются тёплым светом солнечные лучи.       Мелькает тень, спасительно скрывающая лицо Чонсу от солнца. Он лениво жмурится, прежде чем открыть глаза: к его машине, запаркованной у тротура, через жухлый, испепелённый жарой газон скользит Джисок, и подошва его старых кед кажется может расплавиться и прилипнуть, если он встанет на бетонную дорожку, ведущую к небольшому двухэтажному домику семейства Квак — идеал американской мечты.       Чонсу едва заметно улыбается кончиками губ, когда замечает в глазах Джисока явно горящее восхищение:       — Ты сам за рулём? — выдыхает глупый вопрос Джисок, а потом пытается взять себя в руки, сделать не такое обожающее выражение лица. Обходит машину, открывая двери и садясь с другой стороны на пассажирское рядом с водителем. Машина встряхивается от его веса, пружиня на колёсах едва ощутимо. Сам Джисок осматривается, прежде чем вцепится жадно взглядом в Чонсу за рулём. — Тебе реально разрешил отец или ты без спроса? — последнее добавляет чуть тише секретничающим шёпотом с глупым хихиканьем.       Чонсу, преисполненный чужой реакцией, чувствует как сердце бьётся чаще и верит, что духота виновата в его покрасневших щеках и сбившемся ритме сердца.       — Сам, мне разрешили, — он хвастается перед Джисоком, зачёсывая чёлку назад, чтобы хоть немного проветрить лоб и стереть выступившие капли пота. Хочется вообще рвануть прямо сейчас на пляж неподалёку и скинуть там всю одежду, зайти в воду, занырнув поглубже, где солнце не успело пробраться своим жаром. Но у них, точнее у Чонсу, уже были планы на сегодняшний вечер.       — Круто, мне мама даже до магазина довезти её не даёт, — Джисок фыркает, оттягивая ворот футболки и пытаясь хоть немного освежить тело, чтобы ткань не липла так неприятно к разгорячённой коже. Чонсу смеётся:       — Твоя мама просто боится, её можно понять. Особенно после того раза...       — Боже, не напоминай...       — ...как ты въехал на чужой тачке в столб, хотя тебе дали просто посидеть за водительским сиденьем, — всё же заканчивает.       — Это был давно, я был глуп и молод, давай не будем вспоминать, а? — жалобно просит Джисок, чуть канюча и смущаясь, спрятав лицо в ладони. А Чонсу просто не может не поддразнить его:       — Ага, всего полгода назад.       Джисок обиженно ругается и несильно пихает его в плечо. Они шутливо дерутся, но быстро устают от этого из-за невыносимой духоты. Джисок пристаёт к слегка шипящей древней магнитоле и пытается настроить её на подходящую волну, но пока получалось ловить только белый шум. Чонсу меж тем включает фары и нащупывает ногой педаль газа, стартуя всё ещё не так плавно, как хотелось бы, но уже значительно лучше чем на самом экзамене по вождению. Он выкручивает руль, незаметно отирая вспотевшую ладонь о штанину джинс, прежде чем выехать с небольшого спального района в отдалении центра города и свернуть на дорогу, ведущую к выезду.       Солнце — насыщенно красное, кровавое, целуется с горизонтом, скрываясь за кромкой линии вдалеке и отбрасывая последние слепяще-обжигающие лучи на всё, до чего достаёт. Тени длинные, измотанные знойным летом. Окно опущено, и Чонсу подставляет лицо под ветерок от набранной на трассе скорости; пейзажи за окном сменяются более сельскими, дома редеют, а потом и вовсе пропадают, когда они выезжают за черту города — остаются лишь фермы, раскинувшиеся бесчисленными полями на мили вокруг. Джисок наконец-то ловит какую-то волну, которая почти не шипит, и удовлетворённо откидывается на сидение, тоже опуская окно со своей стороны. Чонсу довольно щурится, заслышав «Johnny B. Good» Чака Берри, и прибавляет на магнитоле звук. Ловит улыбку Джисока и блеск чужих глаз. Шутливый вопрос:       — Куда ты меня везёшь? В лес? Я думал, что мы друзья.       — Просмотр слэшеров тебя ничему не учит, — Чонсу в притворном разочаровании качает головой и на секунду вновь отвлекается от дороги, чтобы заглянуть в чужое, искрящееся нетерпеливым возбуждением лицо — Джисок в предвкушении. — На самом деле я всё это время втирался в доверие, чтобы сейчас осуществить все свои кровавые планы на тебя.       — Долго втирался: целых три года, — смешливый прищур.       — Небольшие недочёты плана — все мы люди, — Чонсу невозмутимо отвечает, расслабленно выдыхая, когда замечает неподалёку знак, показывающий, что через пару километров будет своротка направо в небольшой посёлок. Езда по трассе его всё ещё напрягает, и на каждое неловкое чересчур резкое торможение и встряску из-за пропущенной кочки в голове слышатся упрёки и недовольное цыканье отца, причитающего, что слишком рано ему выдали права.       К тому же рядом сидит Джисок: перед ним ни в коем случае не хочется лажать и выглядеть глупо. Он понимает, что знакомы они достаточно, чтобы не париться из-за этого но... Внутри Чонсу сидит и не отпускает его каждый раз при близости с Джисоком это глупое «но» — неясные, чересчур нежные чувства под рёбрами. Именно эти чувства не давали Чонсу когда-то в прошлом целых полгода подойти и заговорить с Джисоком, хотя они с середины средней школы ходили на один и тот же факультатив по испанскому и зачастую сидели вместе. Вообще история настолько глупая, почти как про Джисока и столб, что и не вспоминать бы её вовсе, однако на Чонсу вдруг находит приятная ностальгия и невозможность смолчать:       — А помнишь, как мы общаться начали?       Джисок рядом с пассажирского хмыкает, стрельнув задорным взглядом:       — Помню. Ты уже тогда был самым высоким в классе. Я тебя из-за этого даже побавивался вначале: вдруг начнёшь буянить, — смешок. — Глупо, правда? Сейчас-то я знаю, что ты даже мухи не обидишь.       — Ну это уж чересчур, — отмахивается Чонсу.       — Нет, правда-правда. Ты выглядел таким потерянным на том факультативе во время итогового теста, что мне тебя даже жалко стало: думал, вдруг расплачешься.       — Это было бы ужасно, — Чонсу сокрушительно выдыхает, качая головой, и включает поворотник, когда наконец замечает нужный съезд с трассы. Тени становятся бледнее, а сумерки стремительно накрывают западное побережье штата, даруя спасительную прохладу; свежий ветерок целует уставшую от жары кожу, слизывая пот.       — Ага, ты бы тогда совсем не увидел ответы, которые я кинул в тебя, если бы начал реветь.       Чонсу немного обижается на Джисока, потому что не любит выглядеть слабым и жалким в его глазах, но тому видимо в удовольствие вспоминать тот случай. Чуть поджимает губы, а потом ойкает от неожиданности, когда Джисок щипает его за напряжённые мышцы плеча. Недовольно ворчит:       — Джисок.       — Не обижайся, я в шутку, — извиняющееся касается тыльной стороны руки Чонсу на руле, а самого Чонсу от этого касания прошибает внутренне: вот любит Джисок сначала вести себя как придурок, а потом сделать что-нибудь этакое, отчего в голову начинают лезть несбыточные мечты, сильно отвлекающие от дороги. Он чуть не пропускает нужный поворот, когда машину потрясывает на кочках полусельской дороги, а сумерки окончательно накрывают землю.       Джисок затихает, больше не задавая вопросов о том, куда они едут, и в салоне повисает приятная тишина вечерней дороги. Скорее всего Джисок уже и сам догадался, куда они едут, как только свернули сюда — в конце концов об этом месте ходило много разговоров и историй в старшей школе: этот автокинотеатр за городом был популярен как раз именно за счёт таких же подростков, как Чонсу с Джисоком, а семейные пары с детьми о нём даже и не подозревали. Причиной всему, конечно же, были сами фильмы, развертывающие свои сюжеты на огромном полотне — зачастую слэшеры по вечерам, а ночью уже что-то порнографическое: по крайней мере по слухам было так.       Запретный плод тяготил, а сама атмосфера уединения от взрослых где-то на природе поздним вечером в машине заманивала своей привлекательностью. Чонсу почему-то подумал сразу про это место, когда смог впервые отпроситься у отца покататься на машине вечером — говорить, куда он на самом деле собирается, Чонсу, естественно, не стал. Узнай они, мама непременно начала бы охать и вздыхать, а отец разозлился.       Джисок рядом шевелится, выглядывая из окна, когда за деревьями замечает мелькающий огромный экран. Магнитола вновь начинает шипеть, что ожидаемо — в такой местности едва ли будет ловить хоть одна радио волна — и Джисок сдаётся, выключая её. Не выдерживает:       — Что за фильм?       — «Мэтью». Про него уже недели все болтают, и я решил, почему бы и нет? — Чонсу пожимает плечами и они наконец съезжают с дороги в сторону автокинотеатра, встав в уже сформировавшуюся небольшую очередь у кассы. Они быстро преодолевают её, и Чонсу платит за двоих, несмотря на протесты и пререкания Джисока. Наконец занимают место в четвёртом ряду. Чонсу выключает фары и ставит машину на ручник, глуша двигатель. Ворчание старого форда стихает. Сквозь открытые окна слышны негромкие разговоры из машин поблизости и тарахтение двигателей в очереди позади. Чонсу проверяет часы на запястье — тоже старые и отцовские. До начала сеанса десять минут. Выдыхает и устраивается на сидение поудобнее, чувствуя вечернюю зябкость, тянущую с окна, поэтому поднимает его наполовину. Очертания Джисока в полутьме немного смазываются, слышно лишь только, как тот ёрзает на своём месте, а потом неловко выдыхает:       — Прохладно.       — Извини, — Чонсу полностью закрывает со своей стороны окно, вспомнив, что Джисок вообще-то тот ещё мерзляк и ненавидит холод. Ко всему прочему Джисок не всегда продуманный, поэтому не удивительно, что Чонсу замечает мурашки на чужой бледноватой коже. В одной майке наверное и вправду свежо. Чонсу суетится: — Подожди, — и изворачивается, схватив с задних сидений свой бомбер, который оставил там на случай, если с заходом солнца сильно похолодает. Отдаёт Джисоку, и тот с благодарностью его принимает, надевая и почти утопая в бомбере Чонсу.       Они вновь замолкают, погружаясь в уютную тишину, и посторонние звуки наконец тоже стихают, когда фильм медленно берёт своё начало. Чонсу чуть морщится на особо жестоких сценах, зная, что вся кровь и повреждения ненастоящие, но когда главный герой хватается за лезвия бензопилы, чтобы остановить её в критический момент, это выглядит... Ух. Отвратительно.       Чонсу пытается незаметно посмотреть на Джисока: тому обычно нравятся слэшеры и вся подобная жуть. Встречается с ним взглядами, и уголки губ Джисока приподнимаются. Он смешливо фыркает:       — Страшно? — и выглядит при этом совершенно спокойным. Ладно, возможно, Чонсу переоценил пределы своей психики, и сейчас ему вправду немного неуютно, но признаваться в этом — ни за что. Не перед Джисоком и уж явно не тогда, когда он сам привёз их на этот фильм. Поэтому он сглатывая, качая головой:       — Да нет, нормально. Противно просто...       Что-то касается его руки и Чонсу сильно вздрагивает от неожиданности, на фоне — душераздирающий крик героя из фильма. Джисок увереннее берёт его за руку, беззлобно комментируя       — У тебя пальцы такие холодные. Тебе точно не холодно? Давай я отдам тебе бомбер...       — Нет! — быстро отказывается немного даже отчаянно. Пытается придумать оправдание кроме того, что ему действительно стало жутко от дурацкого слэшера: — Я просто... Просто... Такое иногда бывает, всё в порядке, — шумно выдыхает через нос.       — Ладно, — с промедлением говорит Джисок, кутаясь в бомбер. На мгновение сжимает ладонь Чонсу в своей сильнее, не разцепляя их руки: — Я рядом, не бойся, это всего лишь фильм. Если какой-нибудь свихнувшийся Мэтью и вправду выбежит сейчас из леса, мы тут же надерём ему задницу.       Чонсу, что удивительно, чуть успокаивается от этих слов, пытаясь абстрагироваться от сцен фильма и не представлять всё так ярко в своей голове. Однако не может не добавить:       — Я не боюсь если что.       — Я знаю, — легко соглашается Джисок без иронии в голосе, но Чонсу всё равно ему не верит. Только если самую малость.       Фильм продолжает развиваться, и вот несчастный Мэтью спустя десять лет уже с крюком вместо одной руки и отчимом. В фильм то и дело врываются резко кадры окровавленных бледных лиц — психозы Мэтью — и полуэротические сцены: то женская рука ползёт вверх ближе к ширинке джинс, то герои делят на двоих бокал алкоголя, а потом обнажаются в полумраке.       Чонсу неловко, и он облокачивается на холодное стекло со своей стороны, чтобы остудить горячую голову. Бросает взгляд на соседнюю машину, выхватывая случайно через боковое окно чужого авто силуэты: целуется парочка старшеклассников. Полураздетых. За широкой спиной парня мелькает обнажённая девичья грудь, и Чонсу вздрагивает на этот раз не из-за очередного убийства в фильме, а потому что стыдно. Очень. Он заливается краской и спешит отвернуться, впериваясь взглядом в фильм, но там снова кому-то реалистично перерезают глотку. Остаётся осторожно взглянуть на Джисока, чтобы передохнуть от творящегося вокруг.       Джисока, который всё ещё держит его за руку.       Он выглядит спокойным как удав до сих пор, и заметив взгляд Чонсу на себе, несильно сжимает его ладонь в ответ. Может... Может Чонсу будет лучше смотреть на Джисока, а не на экран? Ну потому что Джисок — единственно безопасное и приятное здесь среди всего пошлого и кровавого.       Может Чонсу вообще стоит...       Они продолжают смотреть фильм, и Джисок где-то с середины начинает негромко смешно комментировать некоторые эпизоды, передразнивая героев так, что порой Чонсу сложно удержаться от смеха. Возможно Джисоку надоело наблюдать за каждым его вздрагиванием на очередной сцене убийства (коих много, даже чересчур), а может попросту стало скучно.       В любом случае время плавно переваливает за десять вечера, а фильм явно близится к концу, когда рыжая красотка, которую держит в плену главный герой, стоит полуобнажённая в душе и неожиданно находит крюк, который вполне можно воткнуть в маньяка. Джисок молчит уже десять минут и наконец неожиданно выпускает ладонь Чонсу из своей, поворачиваясь к нему с чуть виноватым лицом:       — Ты не против, если я закурю?       — Ты куришь? — Чонсу удивляется, потому что никогда ещё не улавливал от Джисока едкого запаха никотина, который всегда долго держался на вещах. Чонсу знает это, потому что вся верхняя одежда отца тоже пропитана этой вонью.       — Не сигареты, — Джисок кривится, и Чонсу, зависнув на секунду, кивает. Лёгкую травку покуривала половина школы по выходным, и он никогда не видел в этом чего-то дикого. Джисок щёлкает зажигалкой, приоткрыв окно, а потом замирает и начинает стягивать с себя бомбер: — Я его лучше сниму, а то пропахнуть может...       — Нет, не надо. Оставь, — Чонсу касается его запястья, останавливая. Плевать, что пропахнет на самом деле. Чонсу, конечно, мало не покажется, если мама или отец учуят сладковатый запах от его вещей, но сейчас всё равно. Он не хочет, чтобы Джисок снова мёрз. — Я всё равно собирался постирать его, так что всё нормально.       Джисок кивает и оставляет бомбер на плечах, опуская стекло полностью и поджигая косяк. Тянет вязкой сладостью, и Джисок специально выдыхает дым в открытое окно, чтобы тот не задерживался в салоне. На профиль его мягко ложится лунный свет, углубляя тени на лице и делая его более очерченным. Красивый.       Чонсу лишь на секунду бросает взгляд на экран, где главный герой страстно целуется со своей полураздетой пленницей, и вновь зависает на Джисоке. Тот, ощутив это, ловит взгляд Чонсу. Они молчат с минуту, а потом Джисок усмехается. Едва-едва уголками своих полных губ и спрашивает:       — Хочешь?       Чонсу внутренне ломается, замирает, а потом кивает. В голове одна мысль наталкивается на другую, всё путается, и нет ничего связного. Вырывается лишь скомканное:       — Только немного...       Опустевшую голову заполняет запоздало полупаническое «отец убъёт, если узнает», но и оно заглушается, уходит на второй план, когда чужое внимание концентрируется на нём. Джисок подсаживается ближе на самый край своего сидения, просит:       — Наклонись, — прежде чем затянуться и осторожно положить свою ладонь на шею Чонсу, притягивая. У Чонсу сердце ёкает и замирает, а мир сужается до одного единственного лица. Он зажмуривается, когда они чуть сталкиваются носами. А потом Джисок почти целует его — выдыхает в приоткрытые губы, и кружащая сознание дымка проникает в лёгкие, ударяет спустя пару секунд в голову, размягчая всё тело и мысли. Чонсу замирает, застывает в этом мгновении, боясь пошевелиться. Даже не открывая глаза, он знает, что Джисок улыбается: — Понравилось?       И это прошибает даже сильнее, чем травка.       — Да, — он говорит, и губы его едва-едва касаются щекотящим движением чужих. Делает вдох, собирает всю решительность, смелеет, а потом целует улыбку Джисока, скользит по его мягким губам, осторожно вбирая и готовясь к тому, что вот сейчас он получит не звонкую девичью подщёчину, а недружественный кулак в челюсть. Но... Ничего такого не происходит.       Джисок, кажется, только этого и ждал, оживая, отвечая с жаром, пока в фильме рыжеволосая красотка кричит, умирая в муках. Чонсу на мгновение вновь скашивает взгляд в сторону экрана, выхватывая брызги крови на лице актрисы, прежде чем снова прикрыть глаза и сосредоточиться на Джисоке.       Впервые за весь фильм он не вздрагивает на сцене убийства.       Джисок тушит косяк, а потом шевелится, отстраняясь, и Чонсу искренне думает, что сделал, что-то не так, но Джисок лишь снова мягко улыбается ему.       Он осторожно перебирается через коробку передач к Чонсу на колени, случайно стукнувшись головой о крышу салона и болезненно зашипев. Чонсу не сдерживает тихого смешка и помогает тому устроиться, шумно выдыхая от чужого веса на себе. В происходящее до сих пор едва верится, когда Чонсу стискивает ладонью чужой бок под собственным бомбером, ощущая перекатывающиеся мышцы и очертания пресса, а Джисок затяжно его целует, углубляясь. Гладит Чонсу по скуле большим пальцем, перебирает приятно короткие пряди волос, заставляя таять от ощущений. Отстаёт от влажных покрасневших губ и покрывает тёплыми поцелуями лицо: нос, щёки, виски. Чужие кончики волос щекотят Чонсу, когда Джисок касается его шеи под челюстью, чуть прихватывая зубами кожу. Всё это — кружит голову, путает сознание, а выдох превращается в короткий, невольно вырвавшийся стон.       Джисок отлипает от него, стаскивая с себя бомбер и опять закидывая его куда-то на задние сиденья. Он выглядит покрасневшим взъерошенным и ничуть не лучше Чонсу. Сам Чонсу смущён, особенно тем, как чужая ладонь осторожно опускается на его бедро совсем близко. Джисок спрашивает негромко, на грани слышимости:       — Ты... Хочешь? — тоже смущается.       Джисок вдруг кажется отчего-то очень растерявшимся и нервным после своего вопроса, поэтому Чонсу ласково целует его в щёку.       — Да, но... — признание выходит неловко-неумелое, но искреннее и оттого ещё больше сбивающее с толку. У Чонсу правда от Джисока под глазами взрываются звёзды, а от касаний кожа к коже — клубок мыслей путается сильней так, что уже ничего не разберёшь. А ещё страшно.       — Я тоже... Тоже хочу, — негромко добавляет Джисок и отводит взгляд. Он ловит его ладонь и переплетает их пальцы, сжимая крепче.       Чонсу решается: утягивает в поцелуй, и Джисок негромко стонет, вцепившись одной рукой для баланса в руль. У них не так уж и много времени — фильм подходит к концу...       Джисок выдыхает, уткнувшись лицом в шею Чонсу, когда приходит. А ещё обалденно скулит, когда слишком хорошо — это отпечатывается в памяти надолго. Чонсу вздрагивает, слыша финальную музыку: потихоньку машины включают фары и начинают разъезжаться. Авто по-соседству урчит, когда его владелец заводит двигатель.       Времени всё-таки не хватило...       Чёрт.       Чонсу растерянно выдыхает, пытаясь растолкать Джисока и вытолкнуть его в конце концов на соседнее сиденье. Тот поддаётся с неохотой и даже как-то лениво, поправляя сползшие на бёдрах джинсы. Обеспокоенно замечает:       — Чонсу, но ты же ещё не...       Чонсу прекрасно ощущает, что он «ещё не», но сейчас не время думать об этом. Получается, честно говоря, паршиво.       Он находит какую-то старую тряпку под сиденьем, которой обычно отец протирал стёкла от пыли, и вытирает об неё руку, прежде чем повернуть ключ в зажигании. Форд ворчливо заводится, а Джисок немного насупленно молчит всё время, пока они выезжают из автокинотеатра одни из последних. Фары ярко освещают дорогу и заставляют кусты и деревья отбрасывать резкие тени в темноте летней ночи. На трассе ощутимо спокойнее: их так не подбрасывает на кочках, и машин мало в такое время.       Когда Джисок касается его бедра, Чонсу от неожиданности вздрагивает, чуть не выворачивая резко руль в другую сторону. Выдыхает и с новой силой вспоминает о том, что именно происходило каких-то десять минут назад.       — Давай я?.. — рука Джисока скользит выше по бедру, и Чонсу несильно шлёпает по ней, жалуясь:       — Нет, не сейчас Джисок, иначе я повторю твою судьбу и мы точно врежемся в ближайший столб. Меня за такое отец убьет.       И Джисок всё-таки послушно отступает, убирая руку, хотя всё внутри Чонсу воет и ноет, чтобы он эту руку, наоборот, вернул и скользнул ей ещё выше, к ширинке.       Оставшуюся дорогу они молчат. Неловко. Джисок только вздыхает, прислонившись виском к прохладному стеклу и смотря куда-то в тёмную даль, которую прорезает свет тусклых фонарей при приближении к их городку. Наверное, ему даже более некомфортно чем Чонсу сейчас, и не удивительно, когда в трусах неуютно мокро, и влажное пятно проступает даже на джинсах. Ну и как ему теперь в таком виде показываться перед мамой?       Чонсу сворачивает на знакомую улицу и припарковывается напротив дома семьи Квак — там, где они начали свою небольшую поездку в начале сегодняшнего вечера. Чонсу вновь подхватывает свой несчастный бомбер с задних сидений и отдаёт Джисоку со словами:       — Повяжи на поясе, чтобы видно не было.       Джисок кивает и, чуть привстав с сиденья, повязывает бомбер, чувствуя себя увереннее. Снова затихает и кладёт ладонь на ручку, собираясь выйти, но что-то его останавливает. Чонсу вопросительно смотрит на него, и Джисок, ловя этот взгляд, выдыхает, неожиданно подсаживаясь ближе и вцепляясь смазанным поцелуем в губы. Выходит неловко, они стукаются зубами, но у Чонсу всё равно внутри живота всё переворачивается и трепещет. Ощущения троекратно усиливаются, когда он понимает, что они прямо напротив дома Джисока, и его мать может увидеть их в любой момент, если выглянет в окно и чуть присмотрится, будучи в очках.       Отчасти поэтому он отстраняет от себя Джисока почти насильно, но с явным сожалением:       — Всё-всё, хватит, мне ещё надо как-то домой возвращаться...       И впервые после всего произошедшего между ними сегодня Джисок заливается хохотом. Смеётся он немного по-дурацки, но звонко, ярко и очень заразительно, щуря глаза.       — Мы теперь встречаемся, да? Тогда будешь драться с каждым, кто назовёт меня педиком, а? И рюкзак мой таскать? А на руках? Меня? Похищать вечером через окно как в фильмах? — безграничное счастье плескается во взгляде Джисока: переливается калейдоскопом и отсвечивает отблесками, от которых в пору щурится, а Чонсу только смотрит на него абсолютно влюбленным взглядом, и, честно, согласен на всё перечисленное, на всю чушь, которую взбудораженно перечисляет Джисок, хихикая. Хотя надо бы послать его подальше со всеми вопросами, следующими после первых двух — так, на всякий случай.       — Я вроде хотел быть твоим парнем, а не личным рабом, — Чонсу пытается сделать недовольное лицо, но получается плохо, когда Джисок вновь громко смеётся, а потом совсем неожиданно звонко чмокает его в щёку и быстро вылазит из салона, пробормотав довольное:       — Увидимся завтра, детка, — прежде чем почти бегом преодолеть расстояние по газону до дверей дома и быстро заскользнуть внутрь. Чонсу видит, как свет в прихожей чужого дома загорается, а потом скользит тень силуэта женской фигуры и самого Джисока чуть повыше сквозь окна.       — Дурак, — бормочет Чонсу, облокачиваясь на руль. Сердце бешено бьётся от счастья, и хочется кричать на всю улицу о том, как ему хорошо. Но сейчас... Сейчас стоит немного утихнуть, заткнуть этот крик и остыть. Иначе домой он сегодня не вернётся — не в таком состоянии, когда ему всё ещё тяжело в промежности, точно.

* * *

      Джисок напротив потягивает молоко через трубочку из небольшой коробки и слушает что-то, воткнув в ухо один из наушников, подключённый к плееру. Чонсу знает: Джисок сейчас перезагружается на единственной длинной перемене спустя четыре урока и несколько контрольных тестов почти на каждом.       Первую половину обеденной перемены Джисок всегда обычно молчит, лениво ковыряясь в еде и слушая музыку — переваривает всё произошедшее и каждый раз уговаривает себя не психануть и не уйти тут же домой. И лишь спустя как минимум десять минут он оттаивает и начинает поддаваться на взгляды Чонсу, на все его попытки привлечь внимание, завязать разговор. Начинает усмехаться, весело щурить глаза, и всё — Чонсу пропадает, выпадает из этой жизни для всего остального мира.       Порой, когда у Джисока неожиданно игривое настроение, Чонсу становится немного страшно, но в тоже время живот поджимается от предвкушения. Ну потому что в такие моменты Джисок любит его дразнить: подопрёт щёку ладонью и уставится на него в упор, при этом под столом коснувшись мыском старого кеда лодыжки Чонсу, его коленки или даже бедра. Прямо в столовой, где куча народу помимо них. Чонсу решил, что либо их спасает то, что они сидят в самом углу столовой, куда мало кто суётся, либо всем плевать.       Ещё одно любимое занятие Джисока в таком настроении — наклониться поближе и говорить Чонсу негромко какие-нибудь непристойности. Не всерьёз, конечно, а только ради того, чтобы заставить чужое лицо и уши гореть от смущения — тяжело жить, когда у тебя слишком живая фантазия.       От зависания на Джисоке Чонсу сегодня отвлекает Сынмин, который плюхается со своим обедом к ним за стол, подползая ближе. Шмыгает носом, потому что только с больничного — летом вроде болеют одни дураки, разве нет? — и смотрит на них двоих немного заговорщически:       — Слушайте, это правда, что вы недавно ездили на «Мэтью» в автокинотеатр за городом?       Чонсу непонятливо хлопает глазами, кивнув и даже отвлёкшись от своего обеда. Джисок тоже решает не оставаться в стороне, видимо уже полностью придя в себя, и вынимает наушник из уха, с любопытством поглядывая на Сынмина.       — Смотрели, было дело. А что такое?       — Да блин, так некруто получилось: мне передали кассету с этим фильмом, я пока на больничном был, сел смотреть, когда родители на работу ушли, а там конец обрезанный. Плёнка видимо повреждена, — Сынмин сокрушённо качает головой, а Джисок усмехается чужому горю. — Мне всё конец не даёт покоя, я едва выздоровления дождался: его всё-таки поймала полиция или как? Я у парней со своего класса поспрашивал, но они либо ту же кассету смотрели, что и я, либо вообще фильм не видели. Права-то ещё никто не получил, чтобы самому съездить посмотреть...       Чонсу понимающе кивает: Сынмин учится в классе на год младше, и вряд ли кого-то из его одноклассников родители вообще пускают за руль. А если и пускают, то только под строжайшим контролем, чтобы потом не выплачивать штраф чуть что.       Их стол погружается в молчание, и Чонсу честно пытается вспомнить какой был конец фильма, но воспоминания стопорятся где-то на середине сюжета, а потом... Чонсу заливается краской: о таком Сынмину, естественно, ни он, ни Джисок не расскажет — рано ещё, да и вообще сюжета фильма мало касается...       — Так что: поймали всё-таки? — Сынмин не выдерживает и вновь тормошит их вопросом, нетерпеливо вглядывается в лицо то одного, то другого.       Чонсу откашливается:       — Ну как тебе сказать... — замолкает, мучительно пытаясь что-нибудь придумать или вспомнить, но едва заметно вздрагивает, когда ощущает, как что-то касается его коленки под столом — Джисок. Тот сидит как ни в чём не бывало, подперев щёку и пряча от Сынмина лукавую улыбку в ладони, видимую только Чонсу. Помогает это в сложившейся ситуации мало и только вызывает поток воспоминаний с окончания вечера. Чонсу снова чувствует, как его щёки нагреваются: — Честно говоря, фильм был немного скучным, я и не помню даже, чем там всё в итоге закончилось...       — Не до этого как-то было, — неожиданно вставляет Джисок и резко интересуется облупившимся покрытием на столешнице под отчаянно-обвиняющим взглядом Чонсу.       Сынмин вылупляется на них в полном непонимании. Бормочет:       — То есть как это — не помните?..