Паруса

Тишина. Первая, страшная, ничем не нарушаемая тишина бездны. Прежнее — миновало. Томас Эндрюс, за секунду до ужасающего, оглушающего скрипа, последнего стона гибнущего корабля, погружается в небытие. Опоры нет, и это очень похоже на полет — только не в небесах, среди облаков, как свойственно вольным птицам. Это — падение. Дыхание гаснет последним сполохом, и мистер Эндрюс боится — хотя думал, что страх, тот, живой, страх перед болью и смертью, отступил еще в затопленном курительном салоне — а на часах все так же почти двадцать минут третьего… Ни руки, ни тело не слушаются, и свет — последний, — тоже скоро мелькнет и растает, навсегда. Глупости какие, отстраненно думает Томас Эндрюс, разве здесь, в рваном пограничье жизни, бывает светло? Свет есть величина физическая, из материального мира… — Мистер Эндрюс? — голос, прорезавший тишину, кажется смутно знакомым. Часто моргая и прислушиваясь к темноте, Томас Эндрюс озирается, но ничего не может разглядеть. — Простите, я… Ничего не вижу. — Да-да… — голос звучит все ближе и ближе, и Эндрюс припоминает, перебирая, кому он может принадлежать. — Вы скоро привыкнете. Но мрак рассеивается слишком медленно, мерцая и переливаясь странным, не из этого мира, сиянием. С трудом понимает — он сидит на скамье. На прогулочной палубе, прямо над тем самым курительным салоном… Поднимает голову к палубному фонарю. Думает о том, что надо бы проверить лампы накаливания или переменить их на шестнадцатисвечовые. Одергивает себя, вспоминая, что ни ламп, ни свеч… Засыпанную осколками льда палубу все еще немного покачивает. Голос, доносившийся откуда-то издали, наконец сгущается и материализуется до старшего помощника Генри Уайлда, оказывается, сидевшего все это время по левую руку мистера Эндрюса. Характерный прищур, открытая улыбка — несмотря ни на что. — Не найдется ли у вас папиросы? — задает странный вопрос Томас Эндрюс, заранее предполагая ответ. Но старший помощник капитана «Титаника», не переменившись в лице, спокойно отгибает лацкан форменной шинели и протягивает господину инженеру портсигар. — Благодарю вас, — сдержанно кивает Эндрюс в ответ. Он ощупывает полы собственного шерстяного пальто, завязанный под подбородком плотный узел галстука. Он не планирует интересоваться, что именно произошло: уж наверняка Уайлд не знает больше, чем он сам. Так какой в этом смысл? Густые клубы отменного папиросного дыма растворяются, чуть искрясь, в танцующем свете палубных фонарей. — Думается мне, сэр, вы успели как раз вовремя, — старпом поправляет форменную фуражку с кокардой «Уайт Стар Лайн», вглядываясь в темноту, клубящуюся над ними, высоко-высоко, где некогда были звезды. — Успел? — повторяет Эндрюс как сквозь плотную занавесь, до него не сразу доходит смысл сказанного. — Да, сэр, успели. Поговаривают… Простите, поговаривали, — Уайлд смотрит себе под ноги, — Что это привилегия моряков — видеть такое. И оглядывается вокруг, будто в ожидании. Томас Эндрюс тоже оглядывается, но пока слишком много не разглядишь — темная палуба, а за ней… Не море. Но что-то там да есть… Он прикрывает глаза, покачиваясь. Думает о том, что слишком сильная амплитуда, и корректировка двигателей бы не помеш… Трет веки, пробуя отогнать прочь наваждение. Уайлд хлопает себя по плечам, словно пытается согреться. Мостик. Интересно, кто там, на мостике?.. — А, м-м, мистер Уайлд… Капитан Смит, он… Первый офицер «Титаника» разводит руками. — Без него никак нельзя, сэр, — смотрит, словно виновато. Ничего не может пояснить, — А-а! Вот и оно. Тревожно вскинув взгляд вверх, вслед за собеседником, в первые мгновения Томас Эндрюс ничего не видит, как ни старается. Но старпом продолжает всматриваться в кипящую смоляной чернотой высь, и легкий гул доносится откуда-то из эпицентра этого низкого «неба». — Начинается… Сейчас начнется! Томас Эндрюс не успевает ни удивиться, ни даже толком подумать о том, что еще должно начаться этим страшным вечером. Тишина, до того вязкая, до озноба, в долю мгновения раскалывается чудовищным скрежетом, хрипом, лязгом металла. Что-то ломается, лопается, гнется и трескается одновременно. Охваченный ужасом Эндрюс едва удерживается на месте — но только потому что старпом Уайлд все еще спокоен, как утес над пустынным берегом. Скрежет, словно ножовкой, наживую по барабанным перепонкам, постепенно становится все тише, и сверху слышится новый звук, что-то сродни хлопанью крыльями гигантской птицы. — Что же… Это ведь… Боже правый, это же… — Фок и фок-марсели, сэр. Так точно! Сердце инженера сжимается в неверии — такого не может быть! И тем не менее — вот оно, сейчас… Восхищенный, старпом Уайлд смотрит, как полотно за полотном разворачиваются исполинские паруса над палубой «Титаника». — Что это? Что это, я вас спрашиваю? — возвращается дар речи к Томасу Эндрюсу, и он наконец вскакивает на ноги. Смотрит во все глаза и не верит им. Старший помощник Уайлд улыбается. Грустно и пронзительно — как и следует. — Это его душа, сэр. Держитесь крепче! Еще папиросу?