имя твое на себе вырежу

      хрустом сломанных костей в ушах кричит лишение звания ангела истребления. битым стеклом по легким это осознание — она жалкая предательница, не достойная даже умереть за свой грех — тянется к желудку, и вэгги тошнит себе же на ноги кровью. перед глазами все мутно дрожит-дребезжит, словно от звукового удара, и она, кажется, не может дышать, пока острое копье поддевает ее глазное яблоко, отсекая его и накалывая словно крупный виноград на вилку. Оно хрустит подозрительно громко, но не лопается, этот звук не перебивают даже крики золотой кровавой агонии, в которой находились ее тело и душа. падая на грязную, мокрую землю, она хватается ладонями за нее, зарывается ногтями для устойчивости, цепляя песок вперемешку с пеплом, пытается уползти.       — ха! дура. тебе было дано столько возможностей, а ты все равно выбрала ад. создала себе свой личный сама. смотри, тот малыш, которого ты пожалела, уже мертв! я насадила его маленькое сердечко на свои когти. хочешь проверить, оно еще бьется или уже нет?       сама. сама. сама-сама-сама. самасамасамасамасамасама. пчелиным роем гудит в ушах, и ее снова безостановочно рвет — по ощущениям — внутренностями. под лопатки незаметно приставляется чужое колено, и она падает животом в лужу, беспомощно, словно насекомое, лежащее на спинке и дергающее ножками. сильные ладони гладят основание крыльев, сжимают больно-больно. голос за ухом сладок, обманчиво-мягок:       — тебе больно, да? нет, это еще не боль, пизда ты жалкая, — удобнее хватается, упирается, почти ломая грудную клетку, резким движением тянет на себя — и кожа рвется, кости мерзко хрустят, мясо чавкает, нехотя позволяя отсоединить куски. ангел методично выкручивает кусочки, осколочки — словно разделывает курицу перед готовкой. хотя вэгги для нее сейчас и была не более, чем животным. неразумным, ничтожным, грязным. такое даже на мясо не пустишь. только выбросить и забыть, как фрукт, пролежавший в темном и теплом шкафчике: он покрылся плесенью, завонял и стал мягким. такой только брезгливо взять через пакет и выкинуть в мусорное ведро.       — ну и гадость, — морщится, кривит лицо, слушая крики, которые, кажется, слышала добрая половина этого злачного места. напоследок хватает ее нимб и переламывает пополам и сует в карман. пригодится еще.       — все, закончили, — вытирает окровавленные ладони о еще чистый кусок одежды уже-не-ангела, и на этом работа на сегодня закончена.       вэгги уже не плачет, только смотрит, не моргая совсем, на лужицу жидкого золота, что вытекает из глазницы, впитываясь в рыхлую и мокрую землю. что-то в ее голове определенно сломалось, вырвалось с корнями, оставляя разум в таком состоянии, будто он лампочка, которую кинули в стену. на которую наступили, морщась от треска. она даже не вонзилась в ответ в ладони, не порезала ядовито собой, только приняла удар, как положено тряпке. ее грудь затряслась от булькающего звука, нисколько не напоминающего что-то нормальное. она смеется. смеется над собой, над раем, над своей жизнью и тем, что, скорее всего умрет в этой канаве — в блевоте и крови. как романтично!       — пошел ты нахер, бог, — скалится, сжимает кулаки из последних оставшихся сил, — пошел ты нахер, я ненавижу все, что было тобой создано. было бы лучше, если бы ты сгнил в памяти всех, оставшись шуткой с подтекстом атеизма, — бормочет невнятно, будто в пьяном бреду, чувствуя, как перед глазами все плывет по кругу с новой силой. да и хер с ним, гораздо лучше раствориться в нигде, чем прислуживать кому-то. хотя она и не была уверена, что этот самый бог существует, в спутанных мыслях он страдал так, как не страдает сейчас она. страдал так, как еще не страдала ни одна грешная душа. как она бы хотела заставить его страдать своими собственными руками. но вместо этого только позорно вырубается.       — хэй? ты живая? — через смутный сон слышит будто издалека, через шум пленки старого фильма и пытается сделать рывок туда. открывает уцелевший глаз, и все вокруг такое засвеченное, что фигурка девушки, сидящей перед ней на корточках кажется святой, освещаемой самим небом. вэгги удивленно вздыхает, тянет грязную руку к ней, хватается за идеальный золотистый локон. та улыбается, и в этот момент все дыры сломанного сознания заполнились чуть ли не через края.       заполнились целиком ей.       она — именно она, кто первый предложил ей руку, предложил помощь, была прекрасна. мягкий голос переливался теплыми волнами, убаюкивал.       — как хорошо, ты в сознании… сейчас помогу тебе, подожди немного, — с невероятной легкостью поднимает на руки ее ослабевшее в конец тело и несет через весь ад в довольно большой, но пустынный дом. вэгги может только слушать стук ее сердца, прижимаясь щекой к мягкой и чистой ткани одежды. она не испугалась спасти ее, не побрезговала и притронулась к ее грешному телу. если кто и достоин зваться богиней — то только она. сладкий аромат духов окутывал одеялом, пьянил по-приятному, словно лучший праздник, пока в голове одна за одной крутились слова любви. с одним изменением, правда. все то обожание, когда-то направленное в небеса к богу, теперь обратились на адскую девушку.       «пожалуйста, оставь меня с собой навсегда» — она думает, пока чарли — как она теперь знает — промывает от загрязнений ее раны на спине. она не задавала вопросов, только раздела и посадила в ванную, садясь на пол рядом и включая теплую воду. смущения не было — только слепое обожание, которое скрыло собой неприятную боль от касаний к голому мясу.       «пожалуйста, никогда-никогда не выкидывая меня, я буду на тебя молиться» — она улыбается, когда теплая рука ложится на щеку, пока ватный тампон вычищает остатки грязи и гнили из глазницы.       — тебе больно? наверное, да, прости, так надо, — она же — наоборот — смущена. старается касаться совсем легко и аккуратно, даже несмотря на то, что никакой реакции от раненой девы она не видит. только улыбку — добрую, милую, искреннюю. на нее невозможно не ответить такой же, и тогда в здоровом глазу вспыхивает что-то такое яркое и великое, что взгляд цепляется — не отвести. она вся такая хрупкая и милая, когда не покрыта тонким слоем застывшей рвоты. смотрит уличным щенком, которого подобрала новая хозяйка.       «пожалуйста, смотри так на меня одну. я не вынесу, если такой же взгляд, полный нежности, получит кто-то другой» — думает она, понимая, что готова перерезать горло каждому, кто посмеет получить любовь ее богини.       — спасибо тебе. я вэгги, — она шепчет хрипло и едва ли слышно — все же прилично накричалась когда вырывали крылья — и накрывает ладонь чарли своей, несильно сжимая. та смущается, краснеет, отводит взгляд, вызывая восторг у бывшей ангелицы.       — ну я же не могла оставить тебя умирать там. это слишком жестоко. ты так говоришь, как будто я какая-то святая спасительница. я просто сделала то, что почувствовала правильным, — прячет покрасневшие уши под волосами, сливает мутную воду.       — но ты и есть! по крайней мере — для меня… — тянет к себе ее ладонь и покрывает поцелуями костяшки пальцев, ластится, гладит себя по щеке словно кошка. ее собеседница включает воду — замаскировать смущенный писк, который не смогла сдержать и начинает смывать с тела вэгги пену, проводя невесомо пальцами по телу там, где не было открытых ран.       «никому никогда не отдам» — уверена в своих планах и успехе, наблюдая очаровательную реакцию, греющую ее грешную часть.       «тот, кто попытается забрать ее, пожалеет. я вырву ему оба глаза — чтобы не мог смотреть. я сломаю ему каждый палец, которым он касался ее. да будет так. аминь» — снова и снова делает то, что никогда ранее не позволяла себе — пользуется святыми словами, как ей вздумается.       она упала с небес за один день, словно сухой резной лист с дерева по осени, а после этого нашла себе нового идола в тот же день, посвящая ему остатки своей грязной, порочной и чернеющей души так быстро и естественно, словно она всплыла из-под воды и начала дышать.       как хорошо, что чарли не читает мысли. ведь снаружи вэгги настолько же невинна, насколько грешны ее мысли и планы.       но она этого не узнает. а если и узнает — будет слишком поздно.