Спокойной ночи

      Чарльз не думает, что когда-то воспринимал телепатию как дар, а не как проклятие. Конечно, он уверяет в этом и себя, и других: никакая мутация не может быть плоха, вам лишь надо уметь с ней обращаться! И он ловит себя на мысли о том, как всё было бы, будь он... Обычным. Возможно, было бы лучше. Наверняка было бы лучше. И Чарльз не может назвать это "внутренним непринятием", зато "обыкновенная усталость" подходит. Мозг изможден. Чарльз, безусловно, сильный, но с великой силой приходит, помимо ответственности, слабость; такая же великая. Не всегда приятно и нужно слышать всё. Чувствовать всë, всë видеть. Наблюдать за муками чужими как за собственными страданиями, чувствовать, как чужие слезы по твоим щекам катятся. Чужие ли? Эрик перестал быть чужим примерно... В самом начале их знакомства. Сложно оставаться чужим, когда имеешь с кем-то ментальную связь настолько сильную, что вы делите и воспоминания, и слезные желобинки. Эрик хмурит брови - Чарльзу же морщинки на его лице отдаются эхом, откликаются комом в горле, передаются дрожью в руках. Как может быть Эрик чужим? Эрик, с которым они делят и тоску, и восторг. С которым они делят всë. Нет, Эрик стал не просто родным – его присутствие где-то рядом стало некой константой. Чарльз знал, что Эрик нуждался в этой постоянной связи - ощущение поддержки Чарльза было для него как свет. Маяк. То единственное, что ему могло дать комфорт и безопасность. Эрик не признался бы, но это чувство защищённости его захлестнуло, и он уже не хотел представлять себе жизнь без Чарльза. Как непривычно было снова оказаться обласканным, в тепле, в заботе. Боже, Эрик не думал, что когда-либо вообще снова почувствует это. Он будто ненадолго вернулся в материнские руки, и здесь было не страшно. Мамины объятия. Они согревали в детстве, охраняли от мира, сосредотачивали в себе мир. Но сейчас они душат - ночами, пока он один, пока всё спокойно. Мамины объятия ему снятся, но представляются не как дом, не как ласка. Это не сны, а кошмары. Эрик больше не может найти дом в этих объятиях, материнские руки не могут больше согреть и укрыть. Эрик привык к этому чувству теперь - тот холод, от которого спасало детство, был теперь повсюду. Проникал через одежду, через слои кожи. Через кровь лился в сердце и студил его. Стыдно взрослому мужчине плакать. Ты управляешь металлом, а эмоции под контроль взять не можешь. Что проку от того, чтобы гнуть кнуты, когда у тебя самого гнётся где-то внутри, болезненно сжимая лёгкие, не давая дышать, не давая спать, не давая сказать слова? Эрик давно смирился, свыкся, но теперь это маленькое, крохотное, теплящееся ощущение заботы начало согревать. Совсем немного согревать, будто дразня, будто давая надежду. Оно разворошило чувства, заставив вспомнить нужду в огне. Оно не достаточно сильное, чтобы расплавить, и от того только холоднее, потому что хочется больше. Теплее. Холод, сковывающий, как железные прутья, не даёт ни кричать, ни стонать, ни скулить. Но Эрик из ночи в ночь тихо зовёт на помощь. Он не хочет быть слабым, и не хочет звать на помощь, но помощи хочет, и не хочет просить о защите, но хочет защиты самой. И его слышат. Его понимают. Чарльз знает, что Эрик постыдится, не позволит протянуть руку, и не позволит прижать к груди, обнимая, успокаивая. Эрик чувствует себя виноватым за тихий зов, но чувство вины его ощущает на себе и Чарльз. Он не тревожит Эрика, он не хочет, чтобы тому было неловко; он не отвечает на просьбы. Но с каждым днём их связь всё крепчает, огонь разгорается, дразня ещё больше, заставляя молить, сжиматься, кидаться по стенам рассудка, из стороны в сторону, в непонимании, в отвержении, в непринятии слабости. И Эрик зовёт жалостнее, пытается потом прекратить думать, прекратить просить. Он чувствует себя снова в Освенциме, но всё совсем не как тогда. Он нуждается уже совсем не в матери, он уже совсем взрослый, и на этот раз он уже знает, что в этой войне проиграл. Он устал сражаться, но хочет быть сильным. Имеет ли эта война конец? Эрик не спит, но и не бодрствует - что-то между, будто он слишком слаб, чтобы оставаться неспящим, но слишком много сейчас испытывает, чтобы спокойно уснуть. Он кусает костяшки так, что почти прокусывает кожу, жмурится так, что почти больно. Брови почти сходятся. В уголках глаз всё покраснело и даже стало пощипывать от соли, так долго он плакал. Он не может справиться, зовёт, дотягивается через комнаты, через коридоры, и дотянулся бы через океан. Чарльза немой крик бьёт. Своеобразная мигрень: стреляет, толкает, стучится. В этот раз Эрику уже не важно, уже не стыдно, он просто зовёт, в отчаянии, в страхе, в холоде. И Чарльз откликается. Когда он приходит, Эрик смотрит на него. Вытирает ладонями щеки, будто инстинктивно скрывая грубыми руками изрезанное морщинками лицо. Чарльз садится на кровать, и в темноте не видит ни лица, ни рук Эрика, но чувствует их, потому что всю ситуацию проживает с обоих сторон, так что руки Эрика становятся его руками, а заплаканное лицо становится его лицом. — Чарльз, — Эрик шепчет, хочет объясниться, но слова не выходят, ничего не выходит, кроме его имени, а структурировать мысли ему не хочется, это обидно и всё равно не имеет смысла. Чарльз и так всё видит - глазами Эрика, словно своими глазами; и так всё чувствует. Он осторожно касается подушечками пальцев виска Эрика, еле прикасаясь, осознавая хрупкость, чувствительность его сознания. Чарльз всегда переполнен мыслями, своими и чужими, но именно в голове Эрика его будто уносит бурнейшим потоком. Мыслей больше, чем обычно, и больше, чем надо. Чарльз молчит. Среди урагана слышится отчётливее всего "спасибо". Оно надрывное, будто и в мыслях своих Эрик тоже плачет навзрыд. С приходом Чарльза, с появлением его там, буря постепенно приручается. И зверь льнет к укротителю - Чарльз не старается ничего убрать, не хочет ничего глушить и не расставляет всë по порядку. Он освещает и приносит тепло, так что ветер всё ещë воет, но уже не пробирается в самое сердце колющим холодом, а согревает теперь. Металл плавится под огнем, под заботой и лаской. Лёгкие свободны, и Эрик может позволить себе перестать плакать удушливо. Он не жмурится, но просто прикрывает глаза, всё ещё лежит, его веки подрагивают, а грудь тяжело вздымается. Слезы больше не щиплют, но и не останавливаются, хотя Эрик уже почти перестал плакать. Чарльз не видит, но чувствует, как разглаживаются морщинки, лицо расслабляется. Он наклоняется к Эрику и прижимается к его лбу своим. Эрик хватается за него, как за спасательный круг. — Не уходи, — Он шепчет почти неслышно, но Чарльзу не надо его слышать, чтобы знать. — Не оставляй меня, пожалуйста. Чарльз улыбается и ложится рядом с ним. "В этот раз ты не останешься один. Я с тобой. Ты защищён. Ты сильнее, смелее. И я помогу. Я позабочусь о тебе, Эрик." Эрик открывает глаза, и разницы в темноте вроде нет, но он чувствует Чарльза: его запах; то, как под ним продавливается немного матрас; его дыхание. В конце концов, Чарльз повсюду: и Эрик не мог бы представить себе нечто более интимное, чем вот так просто делить с кем-то всë. Мысли, чувства, воспоминания и несказанные слова. Эрик знает, что Чарльз смотрит прямо ему в глаза, но видит душу. И Эрику хочется дотронуться до Чарльза не только там, но и тут. Он дрожащими руками берет его за лицо и просто держит. Водит большим пальцем по щеке, чувствует засыхающие слезы. Эрик понимает, что никому никогда не доверял так, как доверяет Чарльзу, и никогда не сможет кому-то ещё довериться так. — Ты видишь меня нагим. Его голос уставший и все еще надрывный. Он почти шепчет, но это не так уж и важно. Чарльз кладёт ладонь поверх руки Эрика, тянет чуть на себя. Нежно целует его пальцы, словно пересчитывая их тонкими губами. тыкается в центр ладони носом, так что Эрику немного щекотно. — В твоих руках так много силы. Чарльз впервые говорит с ним, и его голос здесь успокоил Эрика ещё немного больше. Тихий, ровный, не запинающийся, не дрожащий, ласковый, словно восхищенный. Такой нужный сейчас, такой дорогой голос. Чарльз изучает руки Эрика на своём лице. Он просто наслаждается ощущениями с обоих сторон. Слушает каждую мысль Эрика и дает слушать каждую свою. Наверняка чувствует, как у Эрика бьётся сердце. Когда Эрик приоткрывает губы, чтобы сказать то, что вертится на языке, Чарльз закрывает ему рот ладонью. Эрик слышит, как над ним тихо посмеиваются в темноте. "Не благодари" — звучит у него в голове насмешливо. Эрик роняет последнюю слезу на подушку, а спустя пару минут засыпает в руках Чарльза. Он с детства спит всегда беспокойно, готовый проснуться от любого шороха, всегда чего-то остерегающийся, не доверяющий себе спать крепко и долго. Но в этот раз Чарльз рядом - и всё уже совсем не так, как было раньше. Последним, что он слышит перед тем, как утонуть во сне целиком, отдаваясь ему, оказывается пожелание. — Спокойной ночи, дорогой друг. И Эрик знает, что теперь каждая его ночь будет спокойной.