Пришла — деловито, за рыком, за ростом, взглянув, разглядела просто мальчика. Взяла, отобрала сердце и просто пошла играть — как девочка мячиком.
В.Маяковский, «Ты»
Йеджи всегда знала, эта ветка метро — самая длинная. Пока проедешь из конца в конец — полжизни пройдёт. Сегодняшний вечер, уже переходящий в ночь, такой же длинный и темный, как и этот чертов вагон. Хван уже его ненавидит. Металический скрежет колес и лязг рельс сливаются в единым монотонном ритме — сердцебиении этого огромного города. Здесь душно, что аж голова кружится, противным желтым светом тускло мерцают лампы-глазки. Во рту — до противного освежающий вкус арбузной резинки. Холодный и яркий. Йеджи надувает жвачку и та с характерным хлопком лопается. А еще здесь нет почти людей, да и те что есть лишь усталым взглядом пялят на мыски своих сапог. Вместо лиц у них — полутени, а в хобби явно не входит «забота о чужих жизнях». Это достойная публика, которая не будет свистеть и наводить шум, если что-то случится. А это что-то здесь сегодня случится. Из-под надвинутого на самые глаза черного капюшона худи почти ничего не видно. Рыжая прядь выбивается и раздражающе падает на лицо. Хван Йеджи пытается сдуть этот навязчивый локон, но попытка выглядит жалко. Сама то — растрепанна, как блядь. Хотя бы хвост догадалась сделать. Увы, этот капюшон — необходимая мера. То, что она попытается сделать сейчас — как минимум низко, как максимум — незаконно. Её так похожие на полумесяцы глазки внимательно всматриваются в слишком заманчиво торчащий из чужого кармана кошелек. Явно дорогая кожа такого же глубокого черного цвета, как и волосы его обладательницы — незнакомки, которая продолжает упрямо стоять, несмотря на полупустой вагон. Вторая ее рука занята телефоном, что явно уменьшает шанс Йеджи быть пойманной. Парфюм незнакомки приятно пудрит мозги. Он так подходит бушующей на поверхности осени, с её преддождевой духотой и сыростью. Коньяк и ваниль — элементарно, как эгоизм, но Йеджи нравится. По ушам привычно бьют мотивы Arctic Monkeys. Её белые проводные наушники — единственное успокоение здесь, в этой нервотрепке. Хван в сотый раз неуверенно сталкивается со своим же бегающим взглядом в отражении стекла. Если бы зрачки могли дрожать — они бы точно это делали. «А что если не получится?» — ноги подкашиваются, когда ладонь ползет по поручню ближе к чужой руке. «Получится» — лелеющее подбадривает сознание. Йеджи почти хочет поверить, но что-то мешает. Ее глупое сердце бьется, заикается где-то в ушах. Ладони потные, но не только от волнения. Ужасно жарко. Худи липнет к спине, а шея преет. Наброшенное на худи осеннее пальто дает о себе знать. Решаться надо быстрее. Хван понимает это, но медлит. Тянет каждую секунду. Ее тихий шаг не слышно в этом вечном гуле. Дыхание окончательно сбивается. Это первый раз, когда она делает что-то подобное. Вагон метро качается в сторону, из-за чего Йеджи почти падает, едва успевая ухватиться за поручень. Арбузная свежесть жвачки даёт возможность хоть немного продохнуть в этой всепоглощающей духоте. Этот желтый полумрак давит. Казалось бы — схватила и беги, но что-то вновь мешает. Еще вчера — многообещающая выпускница, сегодня — воровка. «Блядь» — клеймом выжигается в сознании. Быть может она этого и хотела — моральной погибели. Как утопленник, в поисках подходящего камня, чтобы привязать его к веревке и броситься на самое глубокое дно. Йеджи не курила, но сейчас захотела начать. Просто впустить сладость от шоколадного чампана к горечи в голове, чтобы они там смешались в термоядерный коктейль — похлеще коктейля молотова. Секунда — и это закончится. Всего лишь схватить и все — конец. Только вот взгляд продолжал метаться, как у самого неумелого лжеца, а пальцы дрожать, похуже осиновых листьев. Время идет, шатаясь, точно студентка с алко-вечеринки. Вагон почти подъехал к станции. Тянуть время некуда. Вагон стал тормозить. Так резко, что тело Хван, подобно марионетке, пошатнулось вперед. Именно тогда тонкие пальцы и скользнули к чужому карману, аккуратно, будто не впервые, схватились за самый край. Хван же чувствует это — успех. От него краешки губ дрожат в предвкушении. «Блядь» — плюется внутренний голос. Хван привыкла его не слушать. А сейчас-то тем более — в голове лишь церковным колоколом отбивается ритм сердца. Она почти не дышит, уже предчувствует это — свежий вечерний воздух, что пахнет осенью и громом. Вот уже ноги Йеджи были готовы галопом сорваться в едва открытые двери метро, как на запястье появились чьи-то холодные и очень твердые пальцы. Глаза Хван сейчас точно округлились, стали похожи на два огромных блюдца, в голове не осталось ничего, кроме паники и еще большего желания бежать. Сердце лопнуло, рухнуло на колени перед ебучей справедливостью, которая почему-то пришла за её жалкой душой в самый первый эпизод воровства. Тем временем её руку вывернули. Не грубо, даже наоборот слишком нежно и будто играючи? Вторая рукой с телефоном подлетела к голове и мизинцем подцепила чёрный и «хорошо закрепленный» капюшон, скидывая его, заодно и так ловко выдернув из уха наушник. Тогда Йеджи и оказывается в плену чужих глаз, подсвеченных изнутри теплом, точно две горящие из темноты лампочки. На лице незнакомки красуется улыбка. Нормальные люди так не улыбаются тем, кто секунду назад пытался их ограбить — лениво, с легкой насмешкой. На её щеках проступают две очень уж очаровательные ямочки. Коньяк и ваниль окутывает разум, где кроме этого запаха и безумного страха не остается ничего. — Это было глупо: нападать на полицейского, — медовый шепот обжигает ушную раковину. А Йеджи и вздохнуть боится, таращится на нее своими гляделками, будто вместо девушки вот-вот появится какой-то монстр. — Ты еще и полицейский? — нервным и слишком громким шепотом скорее резюмирует Хван. Это конец, точно конец. Это была глупая идея. Нервы пульсируют, отдают в ноги долгим гудением. Она почти хочет заплакать от безысходности, но на слезы сейчас попросту нет времени. — Жаль мы не светимся, да? — Йеджи слишком сильно в ужасе, чтобы обдумывать смысл сказанного. В голове — красная мигающая сирена долбит в уши своим гудением. Все плывет. Она пытается хватать ртом воздух, но он словно не попадает в легкие, теряясь где-то во рту. Рыжеволосая почти и не моргает. И лишь когда видит, как закрываются двери её последнего спасения, — порывается вперед, чуть не падая в проем между вагоном и станцией. Ее рыжие волосы вьются пожаром за ней следом, практически готовые и вправду загореться от ужаса, что наполнил каждую клеточку её жалкого тела. Незнакомка её даже и не пытается её остановить. Это пугает еще больше. Никто не кричит вслед «воровка», не прочит ей гореть в адовом огне. Двери вагона щелкают, как зубы. Йеджи боится оборачиваться. Бежит, как из горящего дома, уверяет себя, что больше никогда и низачем не сядет на эту злополучную ветку метрополитена. Никогда и низачем.***
Увы, Йеджи плоха и в сдерживании собственных обещаний, ведь уже через пару дней она вновь сидит в переполненном вагоне. Люди толкутся — ну чтож, не мудрено: на поверхности под тяжелым, свинцовым небом кипит самая обычная, дневная жизнь. Мысли о незнакомке не отпускали уже который час. Йеджи было бы спокойнее услышать крики, проклятия, но точно не увидеть эту улыбку. Хван завидовала. Да, точно завидовала этому спокойствию в чужом взгляде, тихой и быстрой реакции, присущей разве что ниндзя. Это же и пугало. Быть может, та темноволосая была попросту сумасшедшей. Хван надеется, что та незнакомка не запоминала ее кричаще-яркие волосы и раскосые-раскосые глаза, которые бывают разве что у лис-оборотней Кицуне. Йеджи же её запомнила надолго: горячий шепот у самого уха, хриплый голос с усмешкой в каждом слове, в каждой букве. Да, рыжеволосая определенно боялась её увидеть, так что она все сильнее вглядывалась в чужие лица. Каждая черная макушка — не та, каждая улыбка — трещит по швам, любые темные глаза — глупо и влажно мерцают в свете едва покачивающихся ламп, будто в них вот-вот грянет ледяной ливень. Все не то. Йеджи и не знает с какой целью так маниакально высматривает ее в толпе. Возможно, примитивный страх, вероятно, спортивный интерес. В собственном стане — напряжение. Хван надеется, что её глаза не выглядят такими испуганными. Но ничего не происходит. Никто не выпрыгивает на нее из-за угла, точно маньяк в темном переулке. Никто не кричит в спину: «воровка! Ловите воровку!» Никто не хватает её за руку. Ничего, стоит просто выдохнуть. И Йеджи выдыхает, неторопливо накидывает одну лямку рюкзака на плечо. Свободной рукой она быстро печатает Юне, что ближе к вечеру заглянет. И, вероятно, снова забудет. Юна привыкла к этому настолько же, насколько и сама Хван. В белых проводных наушниках привычно играли Arctic Monkeys. Вокруг — высокие купола-потолки, спертый воздух и желтый неприятный свет. Каждый норовит толкнуть её в живот или спину. Йеджи отвечает тем же, невзначай врезаясь в каждого встречного. Арбузный вкус жвачки ощущается и правда отвратительно свежим во всей этой затхлости. Теперь она и впрямь снова стала той самой многообещающей выпускницей, а никак не воровкой. Обычная девушка, разве что волосы особенно яркие. Хотя что-то царапало в глубине души, напоминало, что в тот момент, когда она решилась — пути назад уже не было. Что-то надломилось глубоко в душе, подтолкнуло едким: «давай, ну же». Это «что-то» не вытравишь, оно остается клеймом навсегда. Чего же ей не хватало? Быть может, любви? Крест, который она так долго несла был слишком тяжел для одного. Её исполосованное сердце часто болит перед грозой. Хочется заполнить мысли простым и человечным. Глупым и круглым, как луна, чувством. Страшно. Йеджи чувствует — еще одной «ошибки» ей совершать нельзя. Ее стеклянное сердце тогда окончательно лопнет, а крест проломит спину, умнет ее под собой. Йеджи нахмурилась. Примерно в тот момент кто-то привычным легким жестом выдергивает из ушей наушники. Без вариантов. Сердце от страха болезненно сжимается. Йеджи сразу же узнает её стиль. — Прогуляемся? — низкий шепот у самого уха. Рыжеволосая аж вздрагивает, чуть не попадая незнакомке по лицу своей рыжей гривой. — Ты типа ниндзя? — все еще не отойдя от шока, испуганно таращится Йеджи. Темноволосая усмехается. — Не совсем, я Рюджин, приятно познакомиться. А если так, то я же говорила, что я типа коп. А тебе бы следовало почаще снимать наушники. Типа, — пародируя интонацию Хван. Незнакомка улыбается так насмешливо, гаденько. Йеджи аж вскипает от самовольства в чужих глазах. — Ты пришла арестовать меня? — рыжеволосая гордо приосанивается, старается деть куда-то свой бегающий от волнения взгляд, будто за пояс заткнуть. Но её раскусывают в секунду. Это раздражает еще больше. — Зачем мне это? — выразительное непонимание в глазах Йеджи говорит само за себя. Она хмурится и с недоверием делает шаг назад, но упирается спиной в стену. — С вами, карманниками, слишком много бумажной волокиты, которая того не стоит, — темноволосая как бы невзначай опирается рукой на место недалеко от головы Хван. Издевается, — Тем более ты у меня ничего не украла. — И тогда к чему этот цирк? — Незнакомка очень красивая, у нее хитрый прищур, а вкупе со стрелками, это и вовсе удар в самое сердце рыжей. Пухлые губы растягиваются в довольной ухмылке. — Мне просто запала в душу твоё испуганное личико, не более. — Йеджи чувствует себя бабочкой, пришпиленной к стенке булавкой. Справа — колона, слева — чужая рука. А спереди — Рюджин, естественно. Собственной персоной. Стоит, лыбится в сто сорок солнц. Хван аж вскипает. — Это точно подстава. Я не верю копам. — рыжеволосая легко пробирается под рукой девушки, высвобождаясь из импровизированного плена. — А если бы я сама не сказала, что я коп, то ты бы мне верила? — её улыбка обезоруживает. Йеджи почти залюбовалась, почти хочет улыбнуться в ответ, но вовремя себя останавливает. — Тогда ты была бы просто сумасшедшей, — Хван хочет уйти. Хочет, но не может. Слишком много Йеджи знает таких людей. Их улыбки яркие, располагающие, но такие же обманчивые, как детство. А за улыбками лишь сожженный дотла мир, который немногие охотно расстелют у твоих ног. — Сумасшедшая здесь только ты. Твое ограбление было самым провальным за всю мою работу. — это даже слегка обижает. Рыжеволосая, сделав уже два шага в сторону останавливается, вновь гордо расправляет спину. Чувствует затылком: самодоволие из этой дамочки валит, как пар из труб. — Ты щедра на комплименты. — Хван снова оборачивается к ней. Есть что-то притягательное в таких людях, что-то магнетическое, что невозможно побороть. — Первое, — она показательно загибает палец, — ты грабила меня в полупустом вагоне и тебя было прекрасно видно в отражении стекла. — Йеджи незаметно прикусывает щеку. Конечно. Как можно было не догадаться. Глупее и быть не могло, — Второе, ты слишком долго мялась и гипнотизировала взглядом карман моего пальто. За тобой, кстати было так занятно наблюдать, что я чуть тебя не упустила. Жаль, надо было позже побежать за тобой, чтобы… — Арестовать? — перебивает её Йеджи. — Спросить имя, — вкрадчивым тоном заканчивает свой монолог Рюджин, в дополнение еще и задорно подмигивая — Йеджи, — сама не знает, зачем. — Приятно познакомится, Йеджи, а я продолжу, — Хван раздражает в черноволосой всё, но при этом она все еще стоит, впитывает каждое едкое слово. Это парадоксально, — Главным были твои волосы. Они яркие, как чертовы бенгальские огни. Ты даже в хвост не собрала их. — Хван неосознанно опускает взгляд на свои волосы. И правда. Горят, как костер, — этим ты мне и понравилась — такая красивая и такая безрассудная. Сделала бы все чище, я бы прикинулась, что не вижу и позволила бы тебе забрать кошелек. Там все равно почти ничего не было, у меня все на карте. — Ты бы позволила мне это сделать? — Йеджи даже не пытается скрыть удивление. Ее глаза кричат: «сумасшедшая», а Рюджин отводит взгляд, задумывается, но так, для приличия, и кивает. — Почему? Ты считаешь меня красивой? — С чего ты это взяла? — не без иронии тянет черноволосая, — Тебе нужны деньги? Я тебе готова дать тебе их, сколько надо? — девушка тянется в карман за кошельком так естественно, будто сейчас и не происходит что-то из ряда вон выходящее. — Я не возьму, — Рюджин хмурится. Йеджи чувствует себя обязанной пояснить, — мне неловко. — Хей, ты вчера пыталась меня ограбить, — сказала темноволосая. Обычно таким тоном говорят: «Мир такой прекрасный!» Или «Я закрыла ипотеку!», но никак не это. Видя, как губы Йеджи обиженно поджимаются в тонкую линию, а спина прямится упрямо и гордо, Рюджин сдается, убирает кошелек в карман со словами: «Гордая девочка». Почему-то такая похвала особенно приятна. Хван даже не замечает то, как быстро её лицо просияло. Зато замечает темноволосая. — Так любишь комплименты? — нервная попытка Йеджи скрыть неуместную радость говорит сама за себя, — Если я буду говорить, тебе что ты красивая, ты перестанешь от меня так отшатываться? — Я не отшатываюсь, — Йеджи слишком много видела таких людей: до чертиков обаятельных и наглых, что одной лишь улыбкой относят в ад. Хван знает: нельзя доверять им, вероятно, где-то у них припрятана коллекция таких же наивных и трепещущих сердец. — И поэтому стоишь на таком расстоянии? — Рыжеволосая старается незаметно покачнуться ближе, но это только смешит Рюджин, — Может, если я куплю тебе кофе, то это сгладит ситуацию? О нет, не делай такое лицо!***
И вот Йеджи идет под свинцовым небом, как под венцом. Рыжеволосая и сама не понимает почему ей в голову приходит именно эта ассоциация. В руке дымится стаканчик латте, а по правую руку она — её еще недавно фобия и обладательница слишком уж красивого голоса. Что-то было в этих интонациях загадочное, запретное и подзамочное. А еще обманчивое. Хван чувствовала это, ну или хотела думать, что чувствовала. Но в этот обман хотелось поверить, как в Санта Клауса, ведь обман обещал стать сказкой, так что, почему нет? — Так и думала, что ты любишь кофе, — улыбается настолько ярко, что даже Йеджи не может удержать улыбку. — Почему? — Хван чувствует себя слишком легко. И правда «почему?». Почему Рюджин гуляет с ней, покупает ей кофе, пытается рассмешить. Почему? Вероятно, если бы Йеджи напала на эту сумасшедшую полицейскую в темном переулке, та бы сразу потащила её в загс. — Ты пахнешь как кофейная бомба, но без кофеина, — ловя на себе вопросительный взгляд, Шин поясняет, — корицей и карамелью. И тонной жженого сахара. — Мне никогда такого никто не говорил, — Рюджин мажет её краешком взгляда, после чего снова переводит его в бескрайнее серое небо. — Я, получается, первооткрыватель? — вопрос остается риторическим. Они садятся на лавочку в каком-то парке. Для конца октября погода соответствующая. Графит неба грозит разрыдаться грозным ливнем. Скоро люди-зонты заснуют без конца и края, тогда захочется и самой просто поскорее спрятаться под козырьком у входа в метро и потянуться в карман за привычной арбузной жвачкой, впустить в голову противную свежесть и сладость. — Мне с самого начала понравились твои волосы. Тебе идет этот цвет, ты как… — Рюджин отводит глаза, будто задумывается. Йелжи самой неловко от заинтересованности в собственных глазах. Появляется даже азарт, мол: «и сейчас конечно она скажет «лиса», это так же просто, как везение», но ответ сбивает обладательницу рыжей шевелюры с толку, — как таракан. На секунду воцаряется молчание. Черноволосая, спокойная, как удав, продолжает прожигать своими невозможными глазищами рыжину чужих волос. — Что? — удивлённо морщась выдыхает Йеджи. Край губ Шин дергается в издевательской усмешке и это выдает ее с потрохами, мол: «Ну не думала ты, что я просто буду тебя комплиментами засыпать, а?» — Тебе такого не говорили? Тут я тоже первооткрыватель? — Рыжеволосая снова чувствует себя пришпиленной бабочкой. Она будто загнана в угол пугающей чернотой чужих глаз и манящим бархатом усмешек. Это слишком. Еще секунда и Рюджин все же смеется, так же раскатисто, как гром, так же неуместно, каким и должно быть истинное веселье. Ее щеки расцветают ямочками, а рука как бы случайно скользит на руку рыжеволосой, ловко сплетает их пальцы. Йеджи лишь царапает черными ногтями тыльную сторону чужой ладони до красных разводов. Потому что так нечестно. Слишком грязный прием, Шин Рюджин, пробираться в сердце хриплым смехом и без спросу взять за руку. — Не делай такое траурное лицо, Хван, — и конечно она не улыбнется, это была бы слишком простая победа для Шин. — Знаешь, а у меня в молодости тоже были яркие волосы. — Выражение «в молодости» обычно используют люди далеко за шестьдесят, — поднимает одну бровь Йеджи. — Вот как, — Рюджин хочет заглянуть в лицо рыжеволосой, но та гордо отворачивается, — Не делай вид, что тебе не интересно, какой у меня был цвет волос, — даже отвернувшись, Йеджи слышит, что голос той пропитан усмешкой. Шин ставит два пальца на плечо Хван, в виде ножек. Те начинают «шагать» выше и выше и каждый такой шаг заставляет табун мурашек пробежать по всему телу к в двум точкам под подушечками ее пальцев. Наэлектризованные от предстоящей грозы, волосы Йеджи мгновенно подлетает туда же, как мухи к свету, облепляя пальцы со всех сторон. Предатели. — Смотри-ка, а они, походу, рады видеть меня, — напускная гордость трещит по швам, вот-вот полезет пух. Йеджи ломается и теплая улыбка озаряет ее лицо, — Улыбаться тебе идет намного больше. А по поводу волос, я долго была синей. — Синей? — Йеджи забавно хмурится, мысленно цепляя на Рюджин самые разнообразные синие парики. Модель же — спокойно сидит, не дергается, — Подлецу все к лицу, — выносит вердикт. — Отец был против, — опережая закономерный вопрос Хван: «почему ты перекрасилась?», говорит Рюджин, — Утверждал, что я позорю его на работе. Не знаю чем мои синие волосы ущемили его погоны. — Погоны? Он тоже из полиции? — тогда и приходит осознание. Воспоминание о их встрече, как раскаленное железо на кожу. Йеджи совсем забылась. Рюджин действовала на нее странно, как самые тяжелые таблетки, от которых забываешь не только себя, но и весь мир под ногами. — Я не собираюсь тебя сдавать, — закатывая глаза. — Успокойся. Ветер пушит волосы, заставляет рыжие пряди прилипать к губному блеску. Это бесит. Йеджи слегка ежится, отгоняя глупые мысли. Рюджин так хочется довериться, хочется совершить просто какую-то глупость, к примеру, поцеловать эту хамоватую особу, а почему нет? Рыжеволосой всего-навсего двадцать с небольшим, самое время для отчаянных поступков, а? Что-то подсказывает: эта «глупость» может стоить ей дорого. Вероятно, она может стоить ей всего. Хван хочет просто наугад открыть свое сердце, сыграть в эту «русскую рулетку», хотя она уже сотню раз обещала себе не делать что-либо, не подумав, но… …Шин выжидающе смотрит на нее, не торопит и не напрягает. Она такая красивая. Особенно, когда молчит. От этого умозаключения становится смешно. И Йеджи не сдерживает смеха. Брови Рюджин удивлённо взлетают под челку. — Я тебя напугала? — тепло и хитро улыбается Хван. Черноволосая нерешительно кивает, отзеркаливая чужую усмешку. — Можно потрогать твои волосы? — неожиданно спрашивает Рюджин. Хван останавливается и кивает, особо не думая, чем даже удивляет сама себя. Ее прикосновения аккуратные и нежные. Они ощущаются ужасно интимными и трогательными. Шин лениво играется с волосами Хван, накручивая на палец и глядя, как рыжие пряди быстро сползают, разворачиваясь обратно. Отдельные наэлектризованные волоски забавно липнут к ладоням. Йеджи и сама расслабляется, теряет бдительность, наблюдая за этим ритуалом. А зря. В тот момент ладонь Рюджин перескакивает с волос на шею рыжеволосой, тянет на себя. Хван и не сопротивляется, глупо замирает, падает в чужие объятия, когда её губы накрывают другие — припухлые, слегка обветренные и требовательные, на вкус, как персик и лето, что ощущается довольно инородно в бурлящей вокруг осени. Йеджи абсолютно теряется, забывает, как моргать, так что просто закрывает глаза, растворяясь в ощущениях. В её голове — бесконечный гул тысячи церковных колоколов. Сердце еще секунда и проломит грудную клетку. Пальцы Хван сами собой обвивают шею Шин, скользят выше, зарываются в темные волосы. Йеджи капризно кусает чужие губы, пугаясь собственного напора. Рюджин усмехается в поцелуй, а рыжеволосая ловит эту усмешку своим губами. Её мало и это несправедливо. Мир сужается до одной ужасно наглой и самоуверенной полицейской, что своими сладкими речами выкрала у Хван ключи от сердца, чтобы просто покрутить их на пальце. А Йеджи и рада. С каждой секундой ее жизнь будто начинает приобретать смысл. Через спину прогрызаются зачатки крыльев. Еще более несправедливо то, как резко Рюджин отшатывается. Каждый вдох теперь на вкус, как коньяк и ваниль. Дурманит до предела. Хван практически соскальзывает со скамейки, из-за чего вознаграждает черноволосую не самым теплым взглядом. Но ту это будто и не задевает. Она продолжает спокойно сидеть, дырявить взглядом мыски кед. — Эй? — Йеджи хочет посмотреть ей в глаза, но та отшатывается, упирает взгляд в небо-потолок. Понятнее не становится. — Эй? — рот Шин искривился мучительно, а в глазах затрепетали нехорошие огоньки. Бровь взлетает под черную челку. Хван хочет её узнать и не узнает. Черты лица черноволосой заострились, стали будто на три тона холодней. Мозг слишком пьян её запахом и недавним поцелуем, чтобы что-то понять, — Приятно было познакомиться, Хван Йеджи, — сама же рыжеволосая слышит в этой фразе другое: «Неужели ты и впрямь поверила, что я захочу связать жизнь с карманницей?» Рюджин порывисто встает, шатаясь, делает два шага к выходу из парка. А Йеджи и пошевелиться не может. Осознание колит ножом в самое сердце. Осознание парализует. «Это наша последняя встреча» Ее жалкое, треснувшее, стеклянное сердце — очередной экспонат в коллекцию, очередное мелкое достижение для жестокой девушки, которой Хван уже успела довериться. Чутье Йеджи никогда не подводит. Никогда. Такие люди никогда не расстилают свой обугленный мир у твоих ног. Никогда. Вероятно, он сгорел дотла. Возможно, его уже и нет вовсе. На пальцах все еще ее фантомные пушистые волосы. Хван смотрит, не веря, сначала на пальцы, потом на нее, на нее и на пальцы, и все не может сопоставить. Перед ней чужой человек, лениво пинает жестянку, отходя все дальше и дальше. Эти мысли мелькают за секунду. Она хочет бежать. Бежать, срываясь, за ней до подъезда, спотыкаясь и хватая за руку, что еще минуту назад казалась теплой. — Куда ты? Что это значит? Ты пошутила надо мной? — голос срывается на крик, а Шин неторопливо отдаляется, разгребая носком кеда сухие листья, — Если ты уйдешь, я… Темноволосая останавливается, как вкопанная и неторопливо оборачивается. Улыбается спокойно и жутко. — Скоро будет дождь. Не сиди на ветру.