Приватная тренировка

      — Ты ведь знаешь, что исключительно силовые тренировки ни к чему не приведут?       Итадори даже вздрагивает от этого вкрадчивого, лукавого тона — у Годжо всегда в голосе была слышна улыбка, — он смотрит в зеркало; Сатору стоит у входа в спортивный зал, облокотившись плечом о дверной косяк. В пустом подвальном помещении спортзала пахнет потом, резиной и совсем едва цветами (какой-то энтузиаст додумался высадить прямо возле окон).       — Почему? — Итадори проводит ладонью по слегка влажным волосам, приглаживая их назад, а затем переводит взгляд обратно на боксерскую грушу. Чужое внимание слегка нервирует — до холодка, мазнувшего по лопаткам. Груша проминается от очередного удара; Юдзи кривится, морщит нос. Кажется, потянул связки в правом плече.       — Так ты только травмируешь свои мышцы, — Годжо понимающе хмыкает, складывая руки на груди. — Ты делаешь растяжку?       Итадори оглаживает левой ладонью плечо, слегка шевелит им, задумываясь.       — Растяжку? Зачем?       Годжо вздыхает так, будто Юдзи только что сказал, что два плюс два равно пять.       Мерный шаг разбавляет тишину зала; Сатору подходит совсем близко и его глаза, не спрятанные под повязкой, задерживают свой изучающий взгляд на лице Итадори.       — Так и быть, твой сенсей тебе поможет, — уголки губ мужчины вздрагивают, растягиваясь в улыбке. Он отходит к зеркалу, чтобы опереться о него спиной. Юдзи потягивается и прикрывает глаза, и вдруг думает о том, что помимо пота, резины и цветов он внезапно чувствует запах чужого одеколона — ненавязчивый, но запоминающийся. — Встань передо мной, — у Итадори нет ни единой причины отказать, кроме как навалившейся на него усталости, да и та — едва ли является причиной закончить тренировку. Поэтому он становится ровно напротив и замирает, зачем-то отводя взгляд в сторону: Годжо был, наверное, единственным человеком, с которым поддерживать зрительный контакт было несколько смущающе.        — Молодец. Начнем с простого — разминка шеи, — Итадори кивает, а выражение лица Сатору становится удивленным. — Ты сегодня какой-то неразговорчивый. Случилось чего?       Юдзи неопределенно поводит плечами. Ему особо нечего ответить: погода не та, карты не так легли, звезды не там сошлись. Приснился глупый кошмар, кончилась туалетная бумага, Кугисаки накричала — она, конечно, почти всегда кричит, но сегодня было особенно обидно. Ничего такого не случилось. Просто не задался день — возможно, это и послужило причиной такой внеплановой тренировки. Выпустить пар, вытеснить из головы глупые мысли.       — Понятно, — вдруг говорит Сатору, и Итадори вновь вздрагивает. — Наклоняй голову вправо и влево, под счет. Раз, два...       Итадори тянет шею до момента, пока не чувствует легкое натяжение мышц, а затем наклоняет голову в другую сторону — точь-в-точь отзеркаливая движения Годжо. Они делают самую базовую разминку: от шеи переходят к рукам и плечам, а затем торсу и ногам. Это позволяет Итадори вновь отвлечься от раздражающих мыслей и задуматься о другом: например, сенсей ведь достаточно гибкий, верно? Сам Юдзи не мог похвастать растяжкой, наверное, это и было его упущение. Может, Годжо был таким сильным благодаря своей гибкости?... Итадори фыркнул, скрывая смешок.       — Что случилось? — Юдзи ойкнул, поднимая взгляд. Лукавый прищур голубых глаз немного смутил, и Итадори почувствовал, как к щекам приливает кровь.       — Ничего, — выдыхает он.       — Хорошо. Наклони корпус и попробуй прижаться ладонями к полу, — Итадори облизал пересохшие губы и попытался последовать инструкции — в пояснице тут же нещадно потянуло. — Тяжело, да? — в голосе Сатору вновь послышалась улыбка. Он оттолкнулся от зеркала и подошел ближе. Итадори, не моргая, уставился на его обувь. Задравшаяся футболка оголила часть его спины, и по взмокшей коже скользнул сквозняк из приоткрытого окна спортзала, поднимающий за собой рой мурашек. А следом кожу обожгло касание — чужая ладонь легла рядом с крестцом, слегка нажимая. — Расслабься, — он встает сзади, и Итадори может поклясться, что чувствует его слишком близко — гораздо ближе положенного. — Когда твои мышцы получают сильную нагрузку, в них образуются микротравмы. Это не плохо, наоборот — мышечная ткань увеличивается и становится сильнее. Именно поэтому на следующий день обычно появляется крепатура. Это все потому что ты пренебрегаешь растяжкой, — буднично произносит Сатору и вместе с тем наваливается сильнее. Итадори тихо кряхтит — ноги начинают болезненно ныть; но, помимо этого, его беспокоит другое: заходящееся со всей дури сердце и румянец, растекшийся по щекам. — Держи руки под прямым углом на небольшом расстоянии от туловища, — подсказывает Годжо.       Итадори не хочет думать об этом, но все равно невольно задумывается, о том, как же близко находятся чужие бедра, как горячие ладони оглаживающим движением давят на поясницу; и пускай большинство этих манипуляций приносят достаточно болезненные ощущения, мысли все равно заполняет сплошная вульгарщина. Юдзи сорванно выдыхает.       — Вот так, молодец. Дыши, — и Годжо душевному равновесию абсолютно не способствует: кажется, напротив — лишь подначивает. От похвалы у Итадори краснеют даже уши. Нет. Вовсе он не молодец. — Больно?       — Мгм... — мычит Итадори. И расслабляется.       Нет, ну это точно чудо: у него получается коснуться раскрытыми ладонями пола. И даже простоять так почти целую минуту.       — У тебя хорошо получается, — хвалит Годжо, отпуская его.       Итадори выпрямляется осторожно, прислушиваясь к собственным ощущениям — поясницу и ноги все еще слегка тянет.       — А вы так можете, сенсей? — интересуется он.       Годжо хмыкает.       — Я умею садиться на шпагат.       — Серьезно? — брови Юдзи удивленно выгибаются. — Покажите.       — Покажу, если справишься с растяжкой до конца.       — Справлюсь, — Итадори улыбается, чувствуя себя так, будто внутри него надувается большой мыльный пузырь, источающий незримое тепло и веселье.       — Ты знаешь, почему важна растяжка всего тела? — спрашивает Сатору и снимает с себя пиджак, оставаясь в тонкой белой футболке. Юдзи отрицательно дергает головой. — Потому что во время боя напрягается все тело: и шея, и спина, ноги, руки… - задумчиво продолжает он, а затем подтягивает к зеркалу мат. — Садись. И раздвинь ноги, — Итадори замирает, непонимающе хлопая глазами, и Годжо возвращает ему удивленный взгляд. Это вынуждает слегка прийти в себя и понять, что контекст фразы в голове Итадори был воспроизведен немного иным тоном.       Поэтому он поспешно принимает указанную позицию и тут же чувствует, как мат проминается под весом сзади; дыхание враз спирает, — и Итадори действительно не дышит, в особенности, когда Сатору сзади прижимается так, будто обнимает его — наваливается всем весом, прижимаясь грудью к спине.       — Ноги Шире, — говорит Годжо, а следом его ладони уверенно проезжаются по бедрам. Ох. Блять. Итадори раздвигает ноги шире, пока не начинает чувствовать связки на внутренней стороне бедер. И то, как вздрагивает его член, начиная наливаться кровью. — Умница, — чужое жаркое дыхание мажет по уху, и по позвоночнику проходит волна дрожи. — Ты должен коснуться локтями мата. Готов?       Нет, — думает Юджи. Он не готов. Абсолютно, нисколечко, вот вообще. Он уверен в том, что если руки Годжо задержатся на его бедрах еще на пару минут, то у него полноценно встанет. Боль вместо отрезвляющей вдруг становится опьяняющей. Сатору сильнее наваливается на спину, вынуждая корпус Итадори крениться к мату, и последний вновь рвано выдыхает.       — Что такое? — вкрадчиво уточняет Годжо, и по Итадори вдруг ударяет внезапная догадка.       Он знает.       Точно ведь, блять, знает. Не может не знать. Слишком близко и слишком уж игривый у него тон. Нет, не то чтобы Сатору когда-либо вел себя по-другому, просто.. Итадори прикрывает глаза и чуть морщится.       — Больно, — говорит он.       — Постарайся еще немного, — шепчет Годжо. Его волосы касаются шеи Итадори, щекоча, и Юдзи почти всхлипывает от этого ощущения — или от того, насколько твердым был его член, прижатый к бедру тканью спортивных шорт. — Ну же, Итадори.       Руки с силой оглаживают каменно-напряженные бедра, и Юдзи мычит, склоняясь ниже. Локти наконец-то касаются мата; поясницу и бедра простреливают болью, но это не помогает ни капельки. Итадори переводит дыхание, но почти тут же захлебывается стоном, когда чужая рука движется чуть выше. Ребро ладони, будто бы невзначай, касается головки, спрятанной под тканью. Юдзи гулко сглатывает набежавшую слюну и, не моргая, пялится перед собой. Черт, как же у него стоит. Тут ни за что не спишешь на то, что вдруг задумался о пышногрудой блондинке с плаката. Причина его возбуждения планомерно наваливалась сзади, с каждым мгновением усиляя нажим на спину.       — Сможешь полностью выпрямить руки и наклониться еще? — интересуется Годжо, и краем сознания Юдзи отмечает, что его дыхание стало куда глубже. Итадори кивает, хотя вряд ли это заметно; он вытягивает руки вперед, касаясь ладонями мата. Как же больно, господи. И как же... Чужая рука, будто случайно вынужденная соскользнуть из-за чужого движения, ложится выше и прижимает член почти полностью. Итадори всхлипывает, его брови надламываются, делая выражение лица страдальческим; его ноги дрожат от напряжения, ствол под давлением вздрагивает. — Умница, — выдыхает Сатору, прекращая давить на спину.       — Сильнее, — голос у Итадори почему-то хриплый. Он жмурится, чуть выпрямляясь для удобства.       — Как скажешь, — снова смех в голосе, но плевать.       В особенности, когда рука Годжо двигается, оглаживая член через шорты, надавливает на влажную головку и ниже, к яйцам. Итадори стонет, с силой вжимая пальцы в поверхность мата. Боже блять. Какой пиздец. И самое отвратительное — то, как ему, Юдзи, хорошо. Удовольствие раскатывает его, размазывает до подрагивающих кончиков пальцев, заставляет прогибаться, поддаваться чужим движениям. Ноющие связки в бедрах кажутся лишь пикантным дополнением — и это все ужасно, безумно, потрясающе.       — В жизни бы не подумал, что ты такой мазохист, — смеется Годжо, но его голос тоже звучит слегка взволнованно. — Перевернись. Неудобно, — просит он, отодвигаясь.       И Юдзи переворачивается: оголенную спину холодит мат, Итадори вжимается в него затылком и приподнимает бедра, помогая рукам, взявшимся за край его шорт, стянуть их вместе с бельем. Разгоряченная кожа покрывается мурашками от контраста температур, Юдзи взволнованно облизывает губы, приподнимая голову, и Сатору вновь обхватывает его член рукой, — и все становится идеально. Вот так: кожа к коже, шероховатая поверхность ладони, осторожно оттягивающая крайнюю плоть и полностью оголяющая чувствительную головку. Та глянцево поблескивает в свете неяркого освещения спортзала, и Годжо накрывает щелку большим пальцем, растирает предэякулят по уретре, прежде чем скользнуть пониже — к чувствительному местечку под головкой, сжать крепче и двинуть несколько раз по всему стволу.       — Ох, блять, — шипит Юдзи, поддавая бедрами вслед за касанием. Слишком много, слишком чувствительно — пробирает под самые ребра, выворачивая нутро; Итадори кусает нижнюю губу, открывая зажмуренные до этого глаза и то, что он видит, заставляет вновь на мгновение сомкнуть веки.       Годжо, сидящий между его разведенных ног, одна его рука, ласкающая член Юдзи, и вторая - собственный. Боже, он тоже был возбужден. Осознание этого бьет по оголенным нервном током, — и Итадори снова стонет, распахивая веки; зрачок у Сатору огромный, растекшийся по небосводу радужки будто оружейное дуло. Лихорадочно румяные щеки, растрепанные волосы... Итадори сглатывает, чувствуя, как подрагивают руки.       А затем Сатору скользит ладонью по его ноге, перехватывает под коленкой и укладывают на собственное плечо.       — Потерпишь его немного? — уточняет Годжо, но вряд ли ему и в самом деле требуется ответ. Он чуть наваливается, и Итадори вновь испытывает знакомое натяжение, только теперь оно нисколько не затмевает те ощущения, которые дарила ему рука, медленно массирующая член. Черт, вот бы он двинул сильнее, жестче, быстрее — да что угодно. Юдзи бы принял все, что Сатору ему дал. Но Годжо только усмехается, и под его взглядом становится стыдно до отвратительно — и от того еще более сладко. — Ты знаешь, какие мышцы еще отлично поддаются растяжке? — интересуется тот, перехватывая член левой рукой; правая перепачкана в смазке, Сатору растирает вязкий предэякулят между пальцев, прежде чем скользнуть средним между чужих ягодиц.       — Блять, — суматошно шепчет Итадори, прижмуриваясь. — Блять.       — Да, — вторит ему Годжо. — Блять.       Палец влажно скользит по расселине, едва задевая сжавшееся кольцо мышц. Итадори лихорадит и подбрасывает от этих ощущений — до того чувствительно. Сатору массирует подушечкой тонкие складки кожи, оглаживает чувствительный анус снаружи, едва ли толкаясь внутрь, не замедляя движений руки. Этого всего так много, что Итадори взаправду хнычет и ерзает; взгляд у него совсем осоловевший, поплывший, и он стискивает мат под руками. К его собственному бедру той ноги, что лежала на плече Сатору, прижимается чужая плоть, — и Юдзи чувствует, насколько тот возбужденный, насколько твердый.       Кончик пальца давит сильнее на дырку, — и та поддается напору, мышцы упруго проминаются, впуская в себя палец. И Годжо вталкивает его сразу глубже, почти до костяшки, срывая с чужих губ надрывный всхлип. Итадори внутри горячий, как геенна огненная, узкий и— Юдзи вдруг выгибает, он почти встает на лопатках — до того ошеломляюще, до одури хорошо. Годжо сгибает палец по направлению к уретре, трет бархатные стенки слизистой, надавливая на плотный бугорок, — и Юдзи скулит, сжимаясь на пальце.       — Умница, — шепчет Сатору, наконец резче двигая рукой. — Ну же, кончай, — и Итадори кончает.       С фейерверками, рассыпанными искрами под веками, с хриплым стоном; густая сперма вязнет на чужих длинных пальцах, пачкая их. Годжо осторожно двигает второй рукой, высвобождая пальцы из нутра Итадори и обхватывает собственную изнывающую плоть. Он надрачивает себе, не сводя с Итадори взгляда. И разморенный ленивой негой Юдзи вновь чувствует мурашки, чувствует волну дрожи, пробирающей до поясницы от того, насколько этот взгляд жадный и плотоядный. Он кончает на бедро Юдзи, — и последний безвозвратно впитывает чужое выражение лица в свою память — то, как надламываются губы Сатору, как он морщится и как после приоткрывает влажные губы.       На несколько мгновений Годжо замирает с закрытыми глазами, будто переводя дыхание. Итадори тоже прижмуривается, расслабляясь; в голове ни единой связной мысли, лишь забвенное ничего. Он глубоко вдыхает, а затем чувствует, как коленной чашечки касаются чужие губы, и вздрагивает, распахивая глаза.       — Хорошо постарался, — улыбается Годжо. Он снова выглядит самодовольно и слегка нахально.       Итадори хочется рассмеяться.       — А шпагат?       И он смеется.