Я жёлтая пыль, я пустыни мираж,
Полынь и ковыль* я сплетаю в витраж…
На холме, сначала будто мираж, а после яснее и явственнее возник тёмный силуэт в плаще. Немного постояв, оглядывая окрестности, он спустился к дороге и пошёл по ней, подставляя спину в плаще палящему солнцу. Неспешно идя по дороге к городу Иерусалиму, ещё не мелькающему на горизонте и неслышному, проходя мимо не паханных степей и заброшенных полей, молодой и красивый мужчина в поношенном чёрном плаще, больше похожий на юношу, иногда останавливался и, чуть углубляясь в степь или поле, срывал и нёс дальше в руках ростки ковыли и цветы полыни, собирая их в причудливый букет и продолжая свой путь к городу, где стоял дворец царя Соломона. Красивый статный мужчина на вид лет тридцати с красивыми голубо-серыми глазами, светящимися мудростью и пониманием, едва заметными морщинками в уголках глаз и у рта, сухими руками и устало сгорбленной спиной в белом плаще с кровавым подбоем и тёплой улыбкой на губах — таков царь Соломон. Идеален во всём и всегда. Любимчик Небес и народа. Мой возлюбленный враг. Я всегда, когда прихожу к нему в мир живых, приношу букет из полыни и ковыли, тем самым говоря, «Я послан Небесами наказать тебя и обречь на вечное одиночество». Но он всегда с нежной улыбкой встречает меня, щурясь на заходящее солнце, бьющее своими лучами мне в спину и ему в глаза, принимает букет и заботится о том, чтобы он стоял живым как можно дольше, не увядая.Я ветер пустыни. Я жажда и боль.
Его рассказы о проведённом без меня времени, прошедшем с момента моего последнего ухода, веселят и забавляют меня. Я безумно смеюсь ему в лицо, сидя на его письменном столе спиной к солнцу, а он сидит на своём троне за рабочим столом, положив подбородок на ладонь своей руки, локтём упирающуюся в колено, и прячется от палящих лучей солнца в моей тени, снисходительно, как ребёнку, улыбаясь мне. Он морщится, если я намеренно отклоняюсь в сторону, чтобы солнце ударило его по глазам, и хихикает или откровенно смеётся, когда я злюсь на его несерьёзное ко мне отношение — весь в чёрных одеждах со своими чёрными глазами я всем внушал ужас, а он лишь сочувственно спрашивал, не жарко ли мне на солнце или с интересом уточнял, так же или иначе я хожу в Аду — или смущаюсь благодарных и светлых добрых слов в мой адрес.Случится ль тебе проходить по мосту — Полынью сквозь камни его прорасту; Пройдешь ли в долине по кромке воды — Ковылью твои я укрою следы.
— Тебя любят и уважают, но ты живёшь слишком долго. Тебя забывают. — я вновь сижу на столе перед ним и, оперевшись на отставленные назад руки, беззаботно болтаю ногами. — Ты не рад этому?.. Ведь это всё — плоды твоих страданий… Ты так долго добивался этого… Что же тебя печалит сейчас?.. Неужели ты недоволен?.. — он поднимает на меня удивлённый взгляд и я быстро отклоняюсь в сторону, чтобы лучи солнца второй раз за этот вечер ударило его в глаза. Он опять не успевает повторить моё движение и тихо шипит от боли и рези. Я жестоко смеюсь над его страданиями.Где звонких небес расстилается синь, От века не вянут ковыль и полынь, И там я предам смерти, полной огня, Всех тех, кто с тобой разлучает меня.
— В тот раз тебя долго не было… Я уже думал, что ты оставил меня. — вместо обычного приветствия произносит Соломон, принимая из моих рук неизменный букет из полыни и ковыли. — А ты скучал? Испугался, что я бросил тебя? — усмехаюсь я, как всегда свободно и без приглашения проходя в его кабинет. — Да… — он осторожно кладёт цветы на отдельный столик, где у него всегда стоит ваза с букетом, который я приношу. Он оставляет меня одного в кабинете, уходя менять воду в вазе и выбрасывать старый букет. Вернувшись, он ставит вазу на столик, бросает на меня внимательный взгляд, проверяя: ушёл или остался, и так же бережно, как и всегда, ставит букет в вазу со свежей чистой водой. Я опять сижу на его столе, а он на троне напротив. Я задумчиво болтаю ногами, слегка сгорбившись и наклонившись вперёд. — О чём задумался?.. — ласково спрашивает он. — Ты много сделал? Сколько тебе ещё надо времени? — в ответ спрашиваю я. — М, возможно… думаю, пяти-шести лет мне будет достаточно для того, чтобы закончить все свои дела. — Хорошо. — я киваю ему и своим мыслям, всё ещё смотря на свои ноги и вспоминая виденную совсем недавно реку крови. — Почему ты спросил? — Я исполнял твою просьбу — дарил тебе время. — Как?.. — опешил он и даже сам не мог сказать, что хотел услышать в ответ — подробный рассказ или насмешку, подтвердившую бы то, что я правда помог ему, пусть по своему, но исполнив его просьбу. — Прознал, что тебя хотят убить и разобрался с тем мусором. — я безразлично пожал плечами. — Спасибо… — тихо выдохнул он, склоняя голову в знак благодарности. — Ха-х!.. — вся ситуация забавляла меня. Человек, хранимый Небесами мог умереть из-за наглого своеволия низших демонов, даже чертей, а не демонов, но успел вовремя попросить помощи у одного из демонов-герцогов и благодаря его помощи остался жив, не прослыл как убийца и проживёт ещё столько, сколько захочет. Удивительным образом мне хотелось и хочется, чтобы он жил долго и счастливо.Ведь я ненавижу, так как люблю, …
И чувство иное неведомо мне…
После той встречи я долго не мог понять, почему он скучал по мне и почему честно в этом признался. Впрочем, честным он был со всеми и всегда, так что его искренний ответ не вызывал вопросов. Вопросы вызывали чувства. Как мои так и его. — Вы, как и я, один. В общем сюжет не нов. … Вы столь близки и это так опасно. Но разум, верно, утонул в дурной крови… Вы ненавидите меня так страстно, в пол шаге стоя от любви. — это были его слова. Слова, произнесённые в нашу первую беседу, когда я впервые пришёл с букетом, желая поиздеваться. Но в ответ я получил приветствие, благодарность и эти слова. Он поразил меня тогда и продолжает поражать сейчас. — Так это что же?.. Вы влюблены в меня? — нагло спрашиваю я, внимательным взглядом ощупывая его тело и откидываясь назад, сидя на столе и опираясь о него руками, отставленными назад. О, это была всё та же первая беседа. Я тогда был слишком неопытен в общении, молод и нахально наивен, считая себя сильнейшим из всех, за исключением Принцев, Королей и Милорда. Я был глуп, со всеми и во всём позволяя себе слишком много, за что получал по заслугам, а то и более, для лучшего усвоения урока. Что было удивительно, он не разозлился на мои слова, а наоборот, расхохотался. А когда я впервые ударил его лучами солнца, отклонившись, он был недоволен и в отместку встал и, подойдя ко мне в плотную, схватил за горло и поцеловал, прижав меня к столу в той части, куда ложилась тень от одной из колонн дворца. И после поцелуя он ответил на мой вопрос: — Ещё нет, но если вы и дальше продолжите дразнить меня, то рискуете влюбить меня в себя. — О, как нагло и безрассудно это звучало! Мы оба были молоды и безрассудно нахальны, от чего наши встречи происходили чаще приличного. И на них мы позволяли себе настолько много, сколько в здравом уме не позволит себе ни один человек, зная, что перед ним демон. Но всё это были ошибки юности. Приятные ошибки. Ошибки, о которых я предпочёл забыть, дабы не позориться и не повторять их. И вот снова чувства. Но на сей раз не страсть, а… а что он чувствует, собственно Любовь? Привязанность? Дружба? Не важно. Для меня это не имеет никакого значения.Вы знаете, мой друг, бывает, как сегодня, До странности легко…
В следующую нашу встречу, случившуюся через четыре людских года после последней, мы больше молчали, чем говорили. Это молчание было нам необходимо. Соломон отдыхал — завершение дел тратило много его сил, а извечная суматоха мешала отдохнуть и расслабиться. Я же наслаждался возможностью не думать о нём и наших чувствах: моих и его. Облака заволокли небо и спину не жгло страшным светом, до невозможности нагревая. Было тепло и уютно. Почти как в Аду. Только лучше. Мы просидели до рассвета. Я ушёл с первыми лучами солнца, ещё ночью уложив уснувшего царя на его ложе. Ни чувства ни наше близкое, почти дружеское общение не имеют значения. Ни что не имеет значения. Я всё равно убью Соломона.Смотрюсь, словно в зеркало, в душу твою, Тебя убивая, стою в стороне…
За те месяцы, что прошли с их молчаливой встречи Соломон успел завершить все свои земные дела и Небеса забрали его силы. Он ослабел и не вставал с постели. Все лекари, которых звали к нему, говорили, что это старость. Ему пророчили скорую и спокойную смерть. В последние его дни я был поблизости. Я наблюдал за тем, как он печально смотрит на засохший букет полыни и ковыли, всё так же стоящий на столике, но теперь уже в спальне, как не позволяет его выкинуть и ждёт. Ждёт моего появления с новым букетом. Он не видел меня, но наверняка ощущал моё присутствие. В последние отведённые полчаса он отослал всех от себя, чувствуя приближение своей кончины. Я стоял в его покоях с новым букетом, смотря ему в глаза. Он всё так же не видел меня — я не проявлял своего присутствия. В последние минуты его жизни я подошёл к столику с вазой и пальцами толкнул её. Ваза зашаталась и упала, разбившись и разлетевшись по полу красивыми осколками. Я подошёл к его ложу и опустил свежий букет ему в руки. Его губы тронула улыбка и глаза блаженно закрылись, в последний раз блеснув для меня одного своими добрыми и мудрыми искрами.Так пускай города обращаются в пыль,
Пускай их захватят полынь и ковыль,
И кобра на камне оставит свой след —
Где я побывал, там Тебя больше нет!
Спустя 3 тысячи лет
— Куда же делись твои милосердие и доброта? — Снова ты…? — А ты не рад мне? — Да, я не рад. Говори. — Что говорить? — Зачем ты пришёл? — Неужели мне нельзя увидеть своего давнего знакомого? — Чего ты добиваешься? — Ничего. Совершенно ничего. — Тогда, убирайся! — А-х-ха-ха-ха-ха!..Ни с кем на двоих я тебя не делю ни в юдоли этой, ни в жизни иной.