модди видел сон,

у модди сбиваются настройки, матрица летит к чертям на рога. у модди крыша течёт — мозг картинку неправильную рисует. модди дышит сбиваясь, где-то между сковывающим морозом и красным перед глазами. жарко настолько неуёмно, что выдыхает в макушку. и просит, сипло. чтобы это всё же был сон. потому что он позволяет тянуть волосы на кулак загребя, отпускать на один перебор пальцами прядей. и цепляться отчаянно задыхаясь на полпути. его по щеке оглаживают, лицо в ладонях баюкают. о, как бы модди хотел раствориться в этом нежном. без лиц, ярких точек реперных, модди не знает цветов в этом мире, кроме безумного алого. два глаза щурятся тепло за тени поволокой. носом тычется в лоб, за ухо ведёт. губы модди наощупь ищет, в мешанине текстур теряется, никак связи не поймав. губы чьи-то в улыбке изогнуты. что должно быть сном прорастает июньской поляной в жару. кора толстого дерева теплит спину, шум далёких глубоких крон шепчет листом тишину с полутьмой. руки чьи-то модди хватают за талию. сквозь рубашку тонкую, круги водят. и кляксы точек пальцев горячих растекаются вглубь. запах нечёткий, во сне не уловишь никак, рисуется на языке холодным листом резным. белым, на белой скатерти мира. в тенях только и ищет модди его. тот прячется носом за ухом, в волосы дышит, и у модди с загривка мурашки бегут до щиколоток. они не светские дамы с картин давних веков. не стеснённые кринолином и тяжёлыми тканями, не в моду античных платьев к телу обмякших. они не в саду ухоженном, где невдалеке могли бы играться дети с нянюшками. не по коморкам кроются, прячась от глаз. они на опушке мёдом солнца залитой, где леса тень самая надёжная стена от чужаков. тут только небо безумное в каждой секунде, переливается от рассветного до безлунного, с птиц невесомых диалогов свидетели. модди хочет, чтобы то был сон, который вспоминать сможет урывками. хвататься за мгновения рассыпающиеся жемчугом речным сквозь пальцы. чтобы дорожить этим больше всего на свете. человек без лиц, без голоса, без фальши. он самый честный в мире лишь для модди здесь. с нараспашку душой, сон рисует как колышется парусом рубашка, как гуляет в нём тёплый ветер. глаза печальные должно быть, тёплые, едва раскосые. потому что, верит модди, любить его – хуже дантовских кругов. нащупать может, забираясь под рубашку, по рукам шрамов вязь. заросшие года, по спилу древа старого считывая будто. и пальцы слушают ту боль. за модди и весь мир жестокий. кожа нежная, тонкий закуток на поле лоскутном, тут потерял он при взрыве частичку себя. модди смотрит в глаза — и их нет, их нет, их нет. там провалы чернее плодородной жирной земли, рябью ускользнувшей щуки по воде. волосы его специально будто скрывают. но модди лезет глубже — пропусти в самые недра души — и задыхается. человек ловит его. растирает лицо и целует лоб, словно давний любовник, проверить совсем без пошлых мыслей, как тот себя чувствует. он смотрит чернотой снизу вверх, спрятанный сна условностью. и колются с пафосом должным маски, модди принесённые из яви. и человек любит его. отбрасывая вековые завесы шёлка, касаясь не тела, но мыслей и души. и модди сможет только, перед гранью сна, поймать в ответ того, попытаться передать в секунду всего себя в ладони самые родные. языком ворочать звуки, складывать их в имя. своё и его. дозваться, сквозь условность обществ. к праотцам это. свяжите модди крепче канатом алым с его душой. и модди может только веки больнее сжимать. царапать себя за мольбы о сне. и модди жалеет, что молил о сне. о, как бы хотел его провести сквозь закоклки свои. модди кутается круче в тень.