Одиночество Данте

      Данте лениво катала по столу колечко, которое за все прошедшие века уже вполне можно было считать исторической реликвией. А когда-то, бесконечно давно, она приняла его от Гогенхейма. В те счастливые дни четырёхсотлетней давности она и предположить не могла, что всё повернётся так, что он оставит её в одиночестве. Как же так получилось?       А всё потому, что его увлекла какая-то деревенская девка Патрисия. Совершенно невзрачная и непримечательная, и тем больнее было осознавать это ей, Данте. Деревенская простушка, которая, наверняка ещё и неграмотная, получает всё, а она, такая умная, способная и привлекательная — ничего. Новость о разлучнице и сопернице совершенно вывела её из себя. Она разбила в доме всё, что можно было разбить. В порыве слепой ярости она опрокидывала столы и стулья, кричала на весь дом так неистово, словно от жестокой физической боли, жгла всё, что горело, хваталась за голову, лила слёзы, размазывая по лицу тушь.       Портреты Гогенхейма, в большом количестве висевшие в поместье, украшали стены. Однако, их неспроста было так много. Жизнь каждого портрета целиком и полностью зависела от настроения хозяйки. И, когда на неё находил порыв ненависти к Гогенхейму — в доме становилось на один портрет меньше. Она их изрисовывала, протыкала, резала, поджигала, обливала растворителями краски, в общем, развлекалась всеми подручными способами. Эта варварская расправа над картинами дарила ей странное душевное удовлетворение.       Гогенхейм в один не прекрасный момент всего на всего исчез, и она никак не смогла найти, где он находится. При встрече Данте могла бы высказать ему в лицо все те мучения и страдания, которые пережила за годы разлуки. Рассказать, про все пролитые по нему слёзы, про все отчаянные попытки его найти, про её вековое одиночество, которое начинало подтачивать её разум. Прислонившись свои лбом ко лбу на картине она, сорвавшимся голосом, шептала обвинения за его жестокость к ней.       Но когда порывы злости и ненависти затихали, она становилась другой. Данте мило ворковала с его портретом и писала полные нежности и страсти письма, которые он вряд ли прочитает. Удачные портреты она ставила подальше и повыше, желая сохранить их на более долгий срок. Проходя мимо, она часто ласково поглаживала их рукой по поверхностям. Данте ощущала пальцами каждый мазок художника, каждую неровность слоя, наложенную на холст. Ей невероятно нравилось, когда художники изображали его с несобранными волосами русого цвета и такого же цвета бородой, выделяющимися скулами, широким носом и необычайно красивыми карими глазами. И непременно в той мантии, которую он носил в первые их встречи. Этот облик был приближен к тому, как выглядело его настоящее тело четыреста лет тому назад.       Совершенно случайно они познакомились на почве общего ремесла — алхимии. Ей удалось удивить Гогенхейма своим широким кругозором и необычайно острым умом, для девушек тех лет это было огромной редкостью. Они вместе разрабатывали новые алхимические формулы. Она увлечённо читала трактаты про его алхимические изыскания, делала смелые и неординарные предложения по улучшению или дополнению рисунка алхимического круга. Иногда она совершала ошибки, из-за собственных пробелов в знаниях. Она была талантливой самоучкой.       Гогенхейм как и любой другой алхимик был крайне заинтересован поиском философского камня, прославленного своими невероятными возможностями по превращении одной материи в другую. Этот камень и поставил его на грань жизни и смерти. Но он выжил. Выжил, благодаря ей, Данте, перенесшей его душу в другое тело. Он обязан ей всем своим существованием.       Их дуэт оказался настолько разрушительным, что однажды за ночь они уничтожили один небольшой город, сделав его жителей материалом для философского камня. Благодаря ему они множество раз переносили свои души в другие тела, продлевая собственные жизни. И именно по этому городу, спрятанному от всех любопытных глаз глубоко под землёй, сейчас и прогуливалась Данте.       А ведь она любила его. Любила так жгуче и пламенно, как можно любить только раз в жизни. За холодный и расчётливый разум, за смелость, за способность подходить к делу без лишних сантиментов. Не каждый способен принести в жертву несколько сотен, а то и тысяч людей ради собственного блага. Они ни с кем не делились камнем, используя его по собственному разумению и прожили в своё удовольствие прекрасные долгие жизни.       А потом его словно подменили. Гогенхейм больше, чем обычно погрузился в себя. Отчасти, на это повлияла смерть их общего сына. И хотя удалось возродить его в качестве гомункула, Гогенхейм почему-то был не очень этому рад. И на неё саму он больше не смотрел как на желанную женщину. Каждый день ходил понурый. Данте перестала ощущать любые, даже незначительные прикосновения к ней. Когда он разговаривал с ней, в его речи больше не ощущалось той теплоты и нежности.       Данте, пытаясь вернуть себе его внимание, тщательнее выбирала новых жертв для своего нового тела. Миловидные, хрупкие, изящные девушки из раза в раз становились её мишенью. И как же изводила её бессильная злость тогда, когда очередная попытка проваливалась в труху. Любые её ужимки, применение косметики, одежда по последней моде встречались равнодушием.       В этом подземном городе, также как и в её душе — пусто. Дома, внутри давно уже которых никто не живёт, поросли пылью и паутиной. Не находя должного ухода, опоры в некоторых домах загнивали и здание рушилось, либо частично, либо целиком складываясь, точно карточный домик. Её собственное тело тоже загнивало, но тут уже ничто не могло помочь. Только маскировка в виде красивых длинных платьев и стойкий запах духов.       Порой её посещали мысли о неправильности прожитой жизни, о том, что всё, что они делали — порочно. Возможно, и его тоже терзали такие мысли. Впрочем, саму Данте озарения совести настигали крайне редко. И на руины уничтоженного в одну ночь города она смотрела на доказательство собственного существования, силы и могущества. Только тогда могущество Данте было достигнуто исключительно в дуэте.       Губы изогнулись в улыбке-гримасе. Глупый, жалкий Гогенхейм решил перед смертью замолить грешки и почистить карму. Данте ненавидела его за эту слабость. Они столетиями вдвоём превращали толпы людей в философский камень, от такого никому не отмыться даже за тысячелетие. Да и зачем? Из сентиментальной любви к деревенской дурнушке и общим детям? Эта мысль больно резанула, словно ножом. Данте до боли закусила губу и часто заморгала глазами, лишь бы не дать пролиться ни единой слезинке. Яростно саданула кулаками об стену ближайшего дома, сдирая до крови кожу на костяшках пальцев. «Это невозможно, невозможно, невозможно» — шептала она, успокаивая себя.       Данте был известен адрес проживания Гогенхейма и Патрисии. В её голове постоянно роились мысли о мести. Эту женщину можно было показательно прикончить или покалечить прямо на его глазах. Но пока она строила планы, Гогенхейм снова пропал, уехал, неизвестно куда, словно почувствовав на себя охоту. А Патрисия умерла от собственной неизвестной и неизлечимой болезни. И хотя первая новость стала солью на ране, вторая была воспринята почти с восторгом. Оставались только их дети, но ничего. Они растут талантливыми алхимиками. Из них непременно можно будет извлечь пользу.