Little moth.

Прошлое никогда не мертво. Этот даже не прошлое. Старые стены дома Вандербумов проелись в даже в самые маленькие частицы нездорово-бледной кожи Аделин. И с каждым повторяющимся утром, разбуженная очередной головной болью, она всё больше чувствовала, что корни душат ее всё сильнее, всё крепче обвиваются каждым ответвлением вокруг обессиленного мозга. Иногда взгляд её светло-зелёных, словно прозрачных глаз скользит к лежащим возле старой рамки фотографии на прикроватной тумбочке ножницам, но и это не поможет. Пока живёт озеро, будет жить она. А озеро не умрёт. Она повязана с ним от самого своего зачатия, вся её жизнь течёт здесь, и от этого не убежать. "Ведь озеро всегда найдёт того, кто ему нужен." Эти слова она хорошо запомнила, когда ещё маленькой девочкой спряталась от мистера Ворона, вернее, от отца в большие часы, стоящие в подземной лаборатории, в знак немого протеста. В этом тесном, замкнутом пространстве, когда стоит лишь едва качнуть головой - и вот уже упираешься в другую стену часов, не хватает места, и драгоценный воздух с каждым глотком становится всё меньше и незначительнее, уже не приносит облегающую прохладу лёгким, а обжигает детское горло до боли, заставляя задыхаться вместе с солёными, щипящими глаза слезами. Но упорство глупое детское упорство вынудило её тогда просидеть там минут двадцать, когда ей казалось несколько мучительных часов, пока отец не открыл дверцу и не посмотрел на неё, пребывая в своём вороньем облике. У него тогда вырвался тихий вздох, когда она вылезла из часов и её рыжевато-каштановая кудрявая макушка заблестела в слабо горящих свечах лаборатории. "Аделин, тебе стоит вернуться к фортепиану. Твоя мать неплохо играла на нём, тебе стоит перенять это." Мистер Ворон не был её родным отцом. Родного отца она никогда не знала - по рассказам матери он был то ли художником, то ли актёром - Аделин смутно помнила её слова, зато прекрасно помнила ту злобу и обиду, скрытую за маской непринужденного равнодушия, ту болезненную уязвленную гордость в глазах и то лёгкое извечное презрение в словах: "Твои волосы такие же, как и у него". Затем матери не стало. Она просто не проснулась. В день рождения дочери. Поэтому каждый день рождения юной женщины был как тупой нож, стучавший по старой, давно затянувшейся ране. Время и озеро затянули рану, но вот ноющая редкая боль осталась, неприятно напоминая о себе в день рождения, который она, Аделин, когда-то любила. Потом появился мистер Ворон и забрал её. В детстве она пыталась расспросить его об том, кто он для неё,почему умерла мама и где был папа, но он либо тонко переводил разговор в иное русло, либо просто отмалчивался. Сказал лишь только, что мать Аделин была ему близкой подругой и часто посещала Ржавое озеро, чтобы подлечить больные слабые нервы. Первое время она его боялась. Потом страх перешёл в странную смесь зависимости и желания быть любимой. Быть любимым ребёнком. Быть лишь просто любимым ребёнком. Она, быть может, и сейчас этого хотела. Но любовь ей подарил этот старый, стоящий на корнях дерева дом, пусть и такую же кривую, как и ноты в разбитом ею в детстве пианине, которое Аделин, в порыве ненависти к матери, оставившей её одну в этом мире, размозжила найденным ею молотком. Она ненавидела эту мелодию, и в тоже время играла только её, перебирая тонкими слабыми пальцами потертые и местами посеревшие белые и чёрные клавиши, воспроизводя незатейливый воющий мотив. Мать всегда промахивалась в нотах, хотя и пыталась выглядеть гениальной пианисткой. Аделин всегда специально промахивалась в нотах в этом произведении, также как и мать. Чтобы хоть ненадолго вернуться туда, где пусть и не было достаточно для неё, маленького ребёнка, но наполненного материнским запахом место. В детство. Вся ее жизнь срослась с корнями большого дерева во дворе дома, с прозрачным блеском озера в свете весеннего солнца и с далёким светом в окнах отеля. И как бы она не хотела уехать отсюда, она бы не смогла. Ведь как далеко бы она не была, озеро всегда её найдёт. Всегда. И она вернётся к нему. Сама.