А раньше и солнце светило ярче. Да и лето не так морозило душу.
Каково жить в месте, где твоя судьба определена с самого начала? Какого сидеть и отсчитывать дни до своего ухода? Хоспис — то место, попадание куда уже гарантирует дальнейший исход событий. То место, где за считанные часы ты можешь потерять недавно обретённых друзей. То место, откуда просто нет выхода на свободу. Попадая сюда, ты никогда больше не сможешь выйти за его территорию, ограниченную забором просто для того, чтобы поесть мороженое или для беззаботной прогулки с друзьями. Сколько слёз и разрушенных судеб повидали светло-голубые стены в палатах сеульского хосписа. Число очень огромное. До такой степени, что каждый пациент сбивался со счёта примерно после пары месяцев пребывания здесь, сколько его знакомых забрала тень с косой. Веснушчатый парень сидит на подоконнике, свесив одну ногу покачивая ей из стороны в сторону. Уставился на точку где-то вдали, подставляя своё бледное, почти безжизненного цвета, лицо солнечным лучам в надежде согреться, вероятно его последними лучами летнего яркого солнца. Он немного приоткрывает свои карие глаза с небольшим изумрудным отливом и устремляет свой взор на зеленый, отдающий своими яркими жизненными оттенками душевное тепло, парк, где сейчас весело и беззаботно проводят время счастливчики. Когда-то и он сам тоже так гулял со своими творящими, шутил, резвился, ел сладкую вату и глубоко вдыхал запахи цветущих растений. Должен признать, он и впрямь не ценил то время. То время, когда он даже подумать не мог о том, что подобная прогулка стала последней. Это последний вечер в своей комнате, а на следующий день будет его последний съеденный завтрак, старательно приготовленной его мамой. Кто же мог подумать, что здоровый мальчик, который всегда дарил окружающим счастье своей улыбкой, вдруг начнёт жаловаться на ниоткуда появившуюся отдышку после поднятия на 3 этаж, ужасные отеки ног, удушающий кашель? Последней каплей, поставившей точку в ожидании того, что всё нормализуется само по себе, стал — обморок. Подумав, что у ребенка проблемы с лёгкими, его родители сломя голову понеслись в больницу. Диагноз, на который упали подозрения звучал приговором. Подозрение на проблемы с сердцем. Жизнь, казалось, начала ломаться именно на этом моменте. Умный мальчик, так ещё и спортсмен, строивший огромные планы на своё будущие, слышит эти слова и мозг отключился. Дальше три месяца бесконечных анализов, осмотров и посещений врачей прошли, как в трансе. И вот он сидит перед столом врача, держит выданное ему заключение. Читает снова и снова, а глаза цепляются за одно и то же словосочетание: «Перикардиальная мезотелиома». Уже не помнит, что конкретно ему говорил его лечащий врач, но то, что он понял из слов медика звучало ничуть утешительнее бумажки с чернилами. Рак сердца. У него рак сердца! А как же будущие? Как же театральный? Как же его мечта выступать на сцене? Самое страшное, что лечение позволить уже не могли. Ситуация была слишком ужасная. Поэтому ему ничего не оставалось, кроме как отсчитывать дни до своей кончины. Болезнь поедает его изнутри как морально, так и физически. В детском хосписе юноша находится месяцев семь. Направили его сюда, чтобы… На самом деле он сам до конца не понимает зачем его сюда направили. Рак съедает его сердце медленно и мучительно. Он бы мог свои последние дни провести на свободе со своими одноклассниками, товарищами по танцевальной команде или с родителями. Но есть проблемы со всеми тремя пунктами. С первыми он не сильно поддерживал общение, так вышло, что те, с кем он общался либо уехали, либо до переломного момента прекратили общение. Со вторыми всё просто — зависть. Бывший танцор завидует, тем кто может без преград отдаться музыке и забыться в движениях на пару часов, не обращая внимание на боли, отдышку или головокружение. А у родителей он просто не хотел видеть жалость и горечь в их взгляде от приближающей утраты. Наверное, поэтому он согласился прожить на пару дней дольше, но взаперти, чем страдать на свободе. Сидящий на подоконнике подросток, переводит нахмуренный взгляд с немного грязного окна на кровать, расположенную рядом со стеной на ровне с дверью. На койке, в непонятной для обычного человека позе, лежит круглолицый паренёк его возраста с лисьими глазами и очаровательной улыбкой, выставляющей ямочки своего обладателя на показ, играя в приставку. Нового соседа к сердечнику перевели, месяца полтора назад, еще за две недели до смерти прошлого. У него тоже рак, только спинного мозга, так, что, по словам парниши, конечности не слушаются поэтому основной способ перемещения для него — это рядом стоящая с кроватью, инвалидная коляска. Рак спинного мозга парализует почти все конечности, поэтому пока есть возможность, он играет сутками напролёт и старается по полной насладиться тем временем пока он может двигать руками. Парень довольно симпатичен, с его слов тот собирался поступить на пишущего программиста, а после выпуска писать игры. Но, как и его мечте и планам пришёл конец, в один злосчастный час. Он знает об играх буквально всё. В этом они с сердечником очень похожи. С первого дня, как его подселили они, могли проговорить на эту тему всю ночь, а на утро не могли даже глаз открыть, дабы на процедуры сходить или хотя бы доползти до туалета. Взгляд падает на третью, пустующую уже около месяца, больничную койку. Сегодня к ним обещали подселить кого-то ещё. Веснушчатому, если честно, уже осточертело видеть всё больше новых лиц здесь. А это ему надоело, по понятным причинам, с кем бы юноша не знакомился, все умирали раньше него. Да и видеть просто сотни поломанных жизней судьбой не очень приятная картина для подросткового восприятия. За эти восемь месяцев, проведённых в этих стенах, он успел свыкнуться со своей дальнейшей участью. Он готов заснуть и не проснуться. Готов ко всему, но лишь бы не видеть больше, того, как страдают не только его знакомые, такие же подростки, как и он, но и не хочет видеть страдающих маленьких детей, слышать крики и истерики родителей этих детей. Колясочник немного меняет расположение своего тела, корчась от неприятных ощущений по всему телу. — Харт, помоги подняться и пересесть, пожалуйста. — подаёт голос геймер, отвлекая «Харта» из своих мыслей. Негласное правило гласит : "Имён здесь нет. Старые "мы" закончились после момента, как мы приступили порог этой больнички. Прежние "мы" остались где-то далеко, за чертой неизвестности. А прежних "нас" больше никогда не будет.". Харт спрыгивает с подоконника, шаркая по полу подошвой больничной обувью. Подходит сначала к коляске, подталкивая её кончиками больших пальцев за ручки над спинкой. Обходит её и помогает «Бэку» сначала сесть, а уже потом перебраться с койки на коляску. — Куда? — без лишних слов интересуется Харт. — Сейчас в туалет хочу, а дальше капельницу поставить должны. — построив в голове маршрут, Харт молча кивает и подталкивает коляску вперёд за порог палаты. — Руки сильнее устают? — преодолев половину пути интересуется сердечник, дабы заполнить бесконечную тишину между ними. — Не сильно, но тяжелее, чем неделю назад. Думаю, что через месяц вообще играть не смогу. Да что играть, даже рукой пошевелить не получиться. — Месяц. Всего месяц. Такие цифры хоть и очень больно слышать, но уже не так сильно. Вот впереди уже виднеется белая дверь с табличкой золотистого цвета, оглашающая название необходимого им помещения. Харт открывает дверь и толкает коляску в небольшое помещение с кабинками. Открыв одну из кабинок, он помогает перебраться с коляски на унитаз юноше и закрыв кабинку отходит к раковинам, смотря на своё отражение в зеркале. Даже такие простые действия вызывают трудности в его существование. Веснушчатый тяжело дышит, облокотившись на раковину, цвет лица стал ещё более болезненным, чем был неделю назад. Куда ещё хуже? Оказывается, есть куда. — Бок, помоги… — раздаётся из-за пластиковой двери. Выходит, из своей головы и идёт помочь, нуждающимся в нём человеке.***
— Разве не пятнадцать минут назад должны были прийти капельницу поставить? — спрашивает Бэк у только вошедшей в палату медсестры с занятыми руками всем необходимым. Сидел он, ожидал её появления уже минут двадцать. Обычно могли прийти и раньше назначенного времени, а тут опоздали, да еще и на целых пятнадцать минут! — Просто занимались переводом вашего соседа. Через час где-то должны будут подселить к вам, парнишку. — Уже? Не вечером разве должны были подселить? — поворачивает белобрысую макушку, слишком сильно излюбивший подоконник сердечник, от окна к персоналу. — Да, но там что-то у них переигралось, поэтому придет он к вам приблизительно через час. — Это так график сбиваться начал или мы просто ход времени потеряли? Любопытно. — Подумай на досуге, когда перестанешь подоконники просиживать и подвергать их к риску быть сломанными. — Харт на это ничего не ответил. Уж слишком часто он слышал это замечание в свой адрес. Так часто, что даже нет смысла что-либо говорить в ответ на него. Ну а что? Он свои недели последние доживает, а ему нельзя солнышком насладиться с полна. Что за «бесчувственные» тут работают? Жалость испытывают лишь к вещам, которые, по сути, никакого значения не имеют в пределах вселенского масштаба. Что та же медсестра будет значить, когда её не станет? То же самое, что и этот подоконник, когда уйдёт он, их верный хозяин. Никакого значения она не будет иметь вместе с этим белым куском пластика. Ничто не вечно. Так зачем, тогда, беречь, столь незначительные вещи, если у них нет длинного срока жизни? Бок хочет насладиться своими днями в хосписе как можно сильнее. Он изначально если и хотел умереть, то перед приближающимся концом не думать, о том, что он чего-то не успел попробовать из-за жадности самому себе или экономии. Слишком будет обидно тогда. А так в покое его просто оставьте. Ни он вас, так и вы его не тревожьте. Прерывает поток мыслей Бока внезапное напоминание от его мозга о его будущем сожителе. Харт оглядывает, пока ещё пустующее место сна с такими же пустующими полками тумбочки. -Тоже волнуешься? — нарушает тишину, кричащую ультразвуком, в палате, колясочник. Его второй сосед. От осознания, что он в ближайший час познакомиться с таким же неудачником как он и все остальные здесь, колотит сердце и покалывает пальцы рук. -Нет… Только если совсем не много. — Пальцы вертят одно из многочисленных колец на руках. По-моему, его маленькими ладошками, увешанными большим количеством металла не самых дорогих колечек, при лёгком ударе по голове можно и человека до потери сознания довести. Сразу в голове всплыли картинки сцен из театра, моменты пощёчин. А за этими картинками и другие. Моменты, в которые он сидел с родителями в мягких, обтянутом бархатной мягкой обивкой, креслах и представлял себя на месте актёров. То, как он бы профессионально отыгрывал свои роли то, как кланялся бы в конце каждого спектакля и наслаждение громкими аплодисментами, которые могли быть адресованные ему и его коллегам. Вот это было бы превосходно. Взгляд переходит с коротких пальцев на окно. Вид открывается превосходный. Окна их палаты находящейся на четвёртом этаже, самом верхнем в хосписе, с удачной стороной, открывающие красивый вид на летний город, и самое главное место, за которое постоянно цепляется взгляд при каждом взоре на него — парк. Зелёный и цветастый, из-за деревьев которого просматривается высокое колесо обозрения. Как же хочется выйти хотя бы во двор при хосписе и погулять. Не одному, а с кем-то. Например, с Бэком или с кем-то из их ровесников из других палат. Жаль, что они на процедурах все. А может, как новенький придёт, вместе с ним и с Бэком, заодно и расскажут ему что тут да как. Но необходимо сначала хотя бы узнать кто он. — Погуляем после всего? — намёк на знакомство и капельницу паренька — Вдвоём? — Можно и втроём. Можно ещё кого-то взять. Ну так? — Я не против. — Кстати, ты вроде хотел ночью пройти игру одну. Как она? -Харт свесил обе ноги с подоконника, а затем и сполз с него полностью. Садится на кровать рядом с собеседником. — А, да, вспомнил, что тебе с утра рассказать хотел. Спасибо, что напомнил! В общем… — началась история, того, что произошло за почти бессонную ночь Бэка в его приставке. Его слушатель, быстро подхватив тему, начал вставлять свои комментарии в его рассказ. Разговор, перетекавший из одного русла в другое на протяжении часа, был прерван стуком в палатную дверь. До этого активно продвигающие диалог, парни молча повернули головы на источник звука. — Привет, — из-за двери появляется высокий длинноволосый крашеный брюнет с черным рюкзаком с цветастыми деревянными значками и накинутым на одном плечо. — Привет. Вон та, что у стены свободна. — заметив взгляд, осматривающий палату в поисках свободной койки, Харт указал на противоположную от своей. — Почему здесь? — Лейкоз, а… вы…? — Ну проще говоря рак сердца. Денег на лечение нет, да и не факт, что оно бы помогло. Поэтому я здесь. — Изложив всю информацию, которую незнакомцу пока можно знать, Бок вместе с новеньким устремляет взгляд на своего залипшего приятеля. — А? Рак спинного мозга. — Бэк отвисает, после осознания, что оба подростка смотрят на него в ожидании пока, тот что-то скажет. Новенький оказался слишком красив, для того чтобы быть здесь, а не на сцене в качестве солиста-вижуала айдол-группы, ну или моделью люкс-брендов. Его яркая внешность выделяется на фоне всех людей, которых он когда-либо встречал. Овальное лицо с высокими скулами, на котором выделяются выразительные глаза с длинными ресницами. Особое его внимание привлекли его пухлые и чувственные губы, придающие неизвестному, шарм. — Прости, задумался просто. — Я так и понял. — ухмылка появилась на его лице, перерастая в улыбку, из-за заметного смущения на лице колясочника. — Как хоть зовут вас? — прошёл к койке, указанное парнем с веснушками, и снимает рюкзак с плеч, намереваясь хоть немного обустроить, новое место обитания. — Можешь звать меня Харт, Ёнбок, ну или же Бок. На твоё усмотрение. — Меня Бэк… — не успев закончить фразу, Бэка оборвала опустившаяся вниз ручка палатной двери. — Познакомились? — В палату ворвалась медсестра, дабы убрать капельницу Бэка. — Тебе ещё главврач внеплановый осмотр назначил, поэтому я тебя заберу сейчас. — Не вдаваясь в подробности, столь неожиданного известия, что были здесь в порядке нормы, помогает пересесть ему с койки в кресло, берётся за пластмассовые ручки прикладывает силу, чтобы колёса на кресле пришли в движение выезжая за порог палаты. — Ладно. Идите тогда без меня. — голова колясочника повернулась к ребятам, а позже вовсе скрылась за пластиковой дверью. — Куда «идите»? — недоумение читается в карих глазах пока ещё «Безымянного». — Мы собирались погулять, думали и тебя взять. Но только если ты против не будешь. — Вообще я не против. Но вещи сами себя не разложат. — А у тебя их там сильно много? Если ничего личного там нет, то могу помочь. — Да вроде нет. — расстёгивая рюкзак и доставая потихоньку содержимое рюкзака кидает осматривающий взгляд на небольшой стеллаж, забитый лишь на половину — Какие полки можно будет занять? — В стеллаже — хоть все пустые занять можешь побрякушками, а одежду попытайся уместить в тумбочку и потайной ящик под кроватью. Мой тебе совет, место чуток для запрещёнки оставь. Нам бывают подкидывают. А в белье никто не церемониться рыскать. — А что именно в запрещёнку входит? Ну так, на будущие, что прятать. — Вообще, отчасти, всем всё равно, что ты запрещённого ешь. Но сильно наглеть тоже не надо. И если и есть что-то вредное, то хотя бы не на виду у всех. У нас бывают комиссии, ходят. — А ну хорошо. — достав все вещи из рюкзака, он садится на колени, готовясь складывать одежду в потайной ящик. — Ты пока можешь блокноты и книги, наверное, разложить. Только, кроме, того, что в кожаной обложке. — замечает готовность к действиям, и даёт указание Ёнбоку. Тот с кровати берёт книги и блокноты в твёрдых переплётах и направляется к стеллажу выбирая что на какие полки можно пристроить. — Зачем тебе блокнотов столько-то? — стараясь заполнить пустоту в их разговоре и заткнуть оглушающую ультразвуком тишину, что режет барабанные перепонки, задал первый попавшийся вопрос. — Что-то скетч буки, что-то фотоальбомы. — Рисуешь? — Да, еще и фотографирую. — Я взгляну? — с вспыхнувшем интересом в глазах, просит художника посмотреть, что тот рисует. — Если хочешь — кратко пожимает плечами. Заглянув в загоревшиеся ярким пламенем глаза с зелёным отливом, наблюдает за реакцией Бока, медленно складывая вещи. Харт не спеша открывает один из блокнотов, где его встречают развернувшиеся на плотных страницах мягкие линии, выполненные акварелью пастельных тонов, напоминающие своей изящностью нежные ткани шёлка. От тонких аккуратных линий, взор метнулся на остальной рисунок, своей нежностью и изящностью напоминающий цветы. Только, что за цветы Ёнбок не знал. Замёрзшие пальцы взялись за уголок страницы и стали дальше перелистывать листочек за листочком. Абсолютно все страницы блокнота были наполнены нежностью и лёгкостью разных цветов, повышавшие уровень весеннего настроения и пробивающие на ностальгические воспоминания. Цветы с картинок своей реалистичностью наполнили лёгкие больного мальчика запахом весны, цветения. Заставляют своей настойчивостью задержать дыхание, чтобы подольше насладиться осевшим на стенках его лёгких запахом. — Так красиво… А почему именно цветы? — отводя взгляд от плотных страниц голубого блокнота в своих руках на его хозяина, дабы не задохнуться. Это была бы, пожалуй, смерть, вошедшая в топ самых нелепых, но зато Харт умер бы от удовольствия. — Да так, мама флорист, всё о цветах рассказывала. Говорила о том какие они бывают, какие ядовитые, но через чур привлекательные, какие уже вымерли сто лет в обед, а какие очень часто используют в медицине. Ну и, пожалуй, благодаря ей знаю язык цветов. — увидев сомнительную эмоцию на лице юноши, взглянул в свой же скетч бук в руках Бока — Ну например — заметил открытую страницу на одном из своих рисунков. — Это ирисы. Они в греческой мифологии значат новые начинания, поскольку Ирис была богиней лугов и новых начинаний. — без запинки и раздумий проговаривает он факт, знающий с детства. Удивление Бока было на таком большом уровне, что если бы существовал прибор измеряющий уровень удивления, то зашкаливал бы на самом высоком значении, которое только возможно. И то, стрелка бы, всё равно, предпринимала бы попытки показать значение больше дозволенного самим прибором. Чему именно он был так удивлён? Сам понятия не имеет. Но, позже, лёжа в постели перед сном глубокой ночью, думая над этим, сердечник придёт к выводу, что его поразила та простота, заложенная в словах флориографа, пока тот произносил их так, как будто это обязан знать каждый ребёнок с момента, как только лепетать начинает. Ёнбок до этого момента не встречал людей, знающих нечто подобное. — А… этот тогда, что значит? — глаза искрятся не доверием. Тычет на страницу с непонятным для него цветком, ожидая подловить его на лжи. — Это белые лилии. Они символизирует невинность и с давних времен олицетворяет чистоту и непорочность. Кстати, лилии, как раз поэтому, являются цветами невесты. Всё еще не веришь? — Да нет, просто впервые вижу человека знающий такие тонкости в значении цветов. — Что ж, приятно познакомится, раз так. — в шуточной форме протягивает руку в приветливом жесте. — Безумно. — рука, протянутая в ответ, сжимает длинные пальцы художника. Делает шаг ближе к кровати, чтобы взять последнюю стопку плотных листов в твёрдом переплёте, и устроить её на свое место в стеллаже. — Чем еще сможешь удивить? — Ну если, брать в расчёт то, как ты языку цветов удивился, то думаю ещё много чем тебя удивить смогу. — укладывает последнюю хлопковую футболку с цветастой вышивкой на груди задвигает ящик под кровать ногой в зелёном кеде Конверс с темно-бежевыми шнурками, цвет которых был изначально белый. — Я закончил. — Я тоже. Сейчас только штаны переодену. — художник только сейчас обратил внимание во что был одет сердечник. Тот был облачен в тёмно-синий свитер с белыми звездами, светлые затасканные жизнью штаны с пятнами от красок на бёдрах, а на левом колене пятно красного сока каких-то фруктов. Пока Харт сидел на коленках рыская по ящику в поисках штанов, художник обратил внимание, что и носки у него носки были разные, но очень тёплые на вид. — Тебе нежарко в теплых носках, так еще и в свитере? — Задаёт он вопрос, попутно разблокирует телефон, начиная, рыскать по папкам в поисках давно забытого приложения, прогноза погоды. Наконец, найдя нужную ему иконку на экране с приложениями, нажимает на неё и смотрит на прогрузившееся на сенсорном экране значки, громко говорящие о том, что происходит на улице. Рядом с не утешающей цифрой в двадцать восемь градусов стоит значок в виде маленького солнышка без облаков. Обычный человек на месте Ёнбока дома сидел, пытаясь спастись от жары под прохладными потоками воздуха их кондиционера. — Мне всегда холодно, а как болеть начал, так вообще ничего с собой сделать не могу. — натягивает штаны оттенком схожими со свитером на нём и принимается завязывать шнурки на светлых кроссовках, засовывая их концы под язычок обуви. — Я готов. Пошли. Дверь палаты выпускает их в тихий коридор наполненный множеством дверей. Голубые стены и, уложенный белой плиткой, пол, что характерны для подобных помещений. По пути к лестнице им встречаются пару медсестёр, которым оба соседа кивают в качестве уважения. На лестничных пролетах панорамные окна открывают взор на полупустую парковку. Чуть поодаль от парковки ярко зеленый газон с растущими на нём деревьями. Забор перекрывает доступ к свободе, преграждает и «свободным» доступ к раскинувшемуся дубу, чьи ветви выступают за ограждённую территорию. Преодолев, пять этажей, они выходят в холл, где в «игровом» пространстве с телевизором и детским столиком для рисования, Ён пересекается с каким-то кудрявым блондином немного ниже художника. Новенькому Ён представил «кудряша», как он про себя его назвал, как «Криса с больными лёгкими, но здоровой любовью, теплящейся в его большом сердце». А самого новенького Крису представил как «парня с лейкозом, знающего цветы лучше, чем химик знает химию». Не успел художник сам представиться, как к Крису подбежала девочка лет четырёх с просьбой пойти еще поиграть, на что тот даже отнекиваться не стал, просто попрощался и «убежал» с маленькой девочкой под ручку. Юноши просто на них оглянулись и пошли дальше к выходу из хосписа. Стеклянная дверь поддаётся силе, приложенную плечом Бока. Художник же просто следует за ним без лишних вопросов, куда те идут. Харт почти никогда не намерен на разговоры, пока он не дойдёт до места, где он хочет посидеть и поговорить. Да, и фотограф тоже не многословен новый, человек всё же рядом. О чём им можно поговорить? В голове идёт перебор сегодняшнего дня начиная с момента, когда тот только зашёл в палату. Разум остановился на вещи, вызвавшая удивление только сейчас — имена. Почему его первое, что спросили так это диагноз? Почему Крис не стал задавать лишних вопросов после того, как услышал причину его прибывания здесь? Да и имя Ёнбок если он и слышал, а Крис что-то узко знакомое, то имена Бэк и Харт он слышал впервые. Пока тот прибывал в раздумьях Бок привёл его к площадке на заднем дворе и уместился на детских качелях отталкиваясь от земли ногами. Брюнет всё же решил задать засевшие последние пару минут вопросы. Человеку, который просто обязан дать на них ответы: — Бэк? Харт? Вы откуда? Иностранцы? — он был настроен решительно, чтобы всё-таки уточнить. — Ёнбок я ещё слышал здесь, Крис где-то за границей слышал, но вот эти имена, или это прозвища? — Нет, мы втроём корейцы. Бэк — Пусанский мальчик, а мы с Крисом оба не здесь родились. Оба в южном полушарии родились. Я перебрался в Сеул в возрасте 4-5 лет, что насчёт Криса не знаю, тот мало чего говорит о себе. — продолжив диалог, сделал примечание Ёнбок. — А эти «прозвища» мы даём друг другу исходя из болезней, по причине которых мы оказались здесь. А если быть проще то по органу или части тела, которое нас однажды подвело, и в частности по причине чего мы теперь здесь все вместе собрались. Ну а тех, кого, тяжело так назвать, или же болезни схожи мы называем по вторым именам. Как например Криса или меня. — Ёнбок — второе имя? — Да, все меня до этого места по-другому называли. Формально для всех корейцев я — Ёнбок, но по документам я всё так же остаюсь под другим именем. Так что считай, я не вру. — Интересно. А зачем так себе существование усложнять? — недоумевал он. — Ну…- сделал тот небольшую паузу и немного подумав продолжил. — Представь, я здесь нахожусь уже восемь месяцев. Я каждый день на протяжении этих восьми месяцев наблюдаю, то, как тех, с кем я ещё буквально вчера разговаривал, уже сегодня увозят в подвальное помещение под яркими цветными простынями, дабы детей маленьких не пугать. На это смотреть уже стало совсем невыносимо, поэтому уже после второго месяца пребывания здесь, решил быть с людьми считай незнакомцами, так как будто легче переживать утрату. Ведь, ты знаешь, что имена фактически не настоящие или даже и их не знаешь вовсе — считай и не знакомы вы вовсе, а смерти незнакомцев нам, как правило, относительно безразличны. Ради справедливости люди знают мой второе, ненастоящее, имя, выдуманное мной. Хочу умереть для них незнакомцем. — Так если ты с ними общаешься, ты всё равно станешь им дорог. И умрешь ты хоть и незнакомцем, но они будут знать тебя наизусть. Разве так не больнее им будет? Да и тебе. Ты же знаком с ними на таком же уровне. — Я не знаю, помогает ли это мне. Или то, что я уже привык к этом, но мне действительно как-то легче. — Мне тоже, получается, придумать надо прозвище? — Тут просто — Блуд. — говорить сердечник, даже не задумываясь. — Мне не нравится. — выражает он недовольство новым именем, которое ему дали без раздумий. — Ну сам тогда предлагай, раз не нравится. — А если я не хочу оставаться анонимом посмертно? Мне нравится моё настоящее корейское имя. Могу его оставить? — внезапно пока ещё «Блуду» приходит на ум мысль о споре на основе, вышесказанного Хартом. — Давай поспорим? — Какие условия? — проявил свою заинтересованность, Ён будучи азартным человеком, кидает заинтригованный взгляд на юношу. — Я не буду скрывать своё имя от тебя, а ты посмотришь, после моей смерти, будет ли тебе больно. — Собрался раньше меня на тот свет? Смелый такой? — Ну почему бы и нет? — Совесть имей, я и так по острию ножа уже девятый месяц хожу. Думаю, мне не больше двух понедельников осталось. Так что, тут уже соревнование, кто раньше в подвал попадёт. — Ну так что? Спорим. — Спор же посмертный, на что спорить то? Да и смысл? — Мне про наличие смысла в посмертном споре говорит тот, кто настоящую бессмыслицу придумал с этими именами. — Ну это больше как-то негласно получилось. А так я бы на тебя посмотрел, пожив ты тут столько же или хотя бы половину от того времени, которое провёл тут я. — попытка оправдаться? Ён ты чего творишь? — Так что по спору? Смысл какой если он посмертный? Что победителю будет? — Найдёмся в следующей жизни или на том свете и расплатимся. Идёт? — игнорирование вышесказанных слов — то, что выбрал «Блуд». — Ну давай. Так как тебя? — протягивает руку, чтобы заключить спор. — Хёнджин. Хван Хёнджин. — протянул свою в ответ, крепко сжимаю, маленькую бледную ладонь, чувствуя небольшой холод от металла многочисленных колечек, на пальцах любителя анонимности. — Прелестное имя, Джинни. — как-бы пробует на вкус ласковую форму нового имени. — Для меня ты теперь Джинни, а для остальных? — Для остальных буду Сэм.