«Исао Хирава. Возвращение к истокам. Японский бизнесмен, развивавший в Европе собственную компанию более десяти лет перенес все активы в Токио. После публикации годового финансового отчета в феврале, владелец транспортной фирмы заявил о намерении расширять собственное детище. Экспансия западного рынка удалась успешно, о чем свидетельствует шокирующий рост акций за последние пару лет. Но для всемирного рынка стало шоком, когда Исао Хирава провозгласил о своих намерениях не идти в Америку, а вернуться в родные края. «Логистические соединения Азии и Европы могут быть намного лучше» — заявил бизнесмен перед тем, как перечислить цели фирмы на ежегодном корпоративном собрании. Что об этом говорят инвесторы и финансисты? Как на Японском рынке скажется появление нового логистического гиганта? Какие законы и правовые регуляции касательно международной логистики могут иметь влияние на развитие фирмы в Японии?»
Поджав губы и недовольно фыркнув, девушка отвернула голову прочь. Она так старалась найти хоть что-то еще в этом вагоне, что могло бы быть намного увлекательнее, чем статьи нахваливающее ее отца. Как назло, этими заголовками пестрила вся пресса последние пару дней: успешный бизнесмен, уникальная личность, с железной хваткой в бизнесе и невероятным умом, прекрасный отец и настоящий пример для всех молодых экономистов. Ну прямо как нашумевшее: «гений, миллиардер, плейбой, филантроп» — человек века, блять, не иначе. «Примерный отец» — сие гнусное изречение так и продолжало мелькать перед ее глазами. Смехотворно. Как жаль, ведь о переезде в Японию она узнала в февральский вечер, во время просмотра той самой конференции. А когда он заявился домой, той же февральской ночью — сурово посмотрел ей в глаза, что выплакали море слез ранее, но смотрели в ответ с таким же вызовом. Нет, она не слабая — она заслужит его внимание не глупыми истериками. Покажет свой нрав. Пусть великий Исао и не одарил ее ничем большим, чем коротким, брошенным между прочим: «Поговорим утром» — ей даже и в голову не приходило сдаваться. Хоть всю кровь с него выпьет, но заставит чтобы он посмотрел ей в лицо, признал ее, уважал ее, считался с ее мнением, выбором и самой сущностью. А утром она сидела скрестив руки на груди, показательно отказываясь от завтрака. Пыталась воевать в уже проигранной битве. Пару дней кидалась язвительными фразочками, бросала ядовитые приветствия, громко хлопала дверьми, разорвала свидетельства со школы, заявила о намерении стать фотографом. Что бы она не делала — в ответ ей плевали в лицо с очень понятным кивком головы и фразой: «Это мы еще посмотрим». Реакции не последовало даже когда она поджигала сигареты в школьном туалете, активируя пожарную сигнализацию, заставляя отца оплачивать штраф за фальшивый вызов экстренных служб. Даже когда она пришла домой пьяная и развешивала по всему дому свои обнаженные снимки, сделанные в его кабинете. Даже когда она устроила в их доме пародию на «Проект Х» и ее одноклассники, такие же избалованные подонки, блевали на его любимый индийский ковер ручной работы. Даже когда она за завтраком включила диск с порнографией и восторженно комментировала все действия, не забывая добавить, что ее трахали намного лучше. Тогда он смотрел так же равнодушно и сухо, как и февральским вечером. Только тогда он называл это все последней мерзостью, не вдаваясь в подробности. Да она и без него знала, что это последнее блядство. После пары недель наглядного бунтарства та неугасимая искра протеста в глазах, что подобно огню в пустыне, неугомонно разгорающемуся под жгучим солнцем, все же погасла. Ей хотелось лезть на стены, карабкаться на потолок или царапать лицо отца. Как итог, разговор о переезде был очень короткий, но довольно нагруженный смыслом, подытоженный слишком простым: «Так надо». А она послушно согласилась, вымученно надеясь на какую-то реакцию, металась в раздумьях, прибегая к другому пути: хвалилась за завтраком своими оценками, любыми результатами в школе, между слов упоминала о том, что ночи напролет учила идиотские законодательства, прочитала от и до все проклятые книги Генри Форда и прямо говорила, что тут она точно добьется успеха. Мерзостью для нее стало другое: «Этого я от тебя и ожидал» — как звенящий треск. Только с таким треском билось не стекло, а все ее ебучие надежды. Дождь стихал, а с его уходом появлялись практически невидимые лучи пробивающегося вечернего солнца. Оно было так далеко за этими небоскребами — пряталось где-то очень высоко в небе, прикрываясь уходящими тучами, будто боялось что все эти бетонные постройки со стеклянными фасадами заслоняют его величие на весеннем небе. А всем этим зданиям было очень нужно его сияние, дабы днем искриться еще ярче. Из неустанного потока людей девушке удалось выбиться лишь после того, как следуя за всеми этими безликими сущностями с прозрачными зонтами, что находились в вечной погоне за чем-то ей неизведанным, она прошла огромный перекресток. Казалось, что вся эта толпа пронесла ее сквозь огромную улицу, даже не заставляя ее передвигаться. Шибуя была красивая, хоть и люди в ней роились, словно муравьи. Она даже застыла на секунду, всматриваясь в рекламные баннеры и огромные вывески, что пролетали перед глазами со скоростью света. Даже снизу Токио выглядел довольно красивым, хоть ее душе не хотелось этого признавать. Застыв перед входом в новый дом, девушка мимолетно обратила внимание на собственное отражение в зеркальных дверях, что разъезжались перед ней, и брезгливо покосилась: стоит такая вся, замерев при входе, промокшая до нитки, как бездомная псина. Будто, твою мать, это место можно было назвать домом. Летящей походкой, но слишком быстрой и не такой уверенной, она проскочила к лифту, абсолютно не желая ловить на себе недовольные взгляды услужливых консьержей. Прекрасно знала: сейчас ей улыбаются и предлагают зонтик к выходу на улицу, а когда лифт тронется — начнут недовольно обсуждать, мол принесла грязь, по помытому, блять, прошлась, да еще и оставила мокрые разводы на идеально белой плитке в фойе. Да-да, дома она тоже так делает. Дома она еще хуже. От квартиры пахло странными благовониями, что смешались с дорогими ароматизаторами — странный, но очень даже приятный запах. Мокрое пальто отправилось на вешалку, слишком нарочно падая на плащ отца, так явно и специально свисая над ним, обволакивая стекающими каплями, что сложно скрыть обычную случайность. А мокрые кроссовки, небрежно скинутые с ног, остались стоять под дверью, пока девичий силуэт направлялся дальше, оставляя следы на вычурной плитке. — Ария-сан, — приятный женский голос раздался с кухни. Он звучал довольно громко, особенно под звуки отброшенной наспех кухонной утвари, и низкая японка средних лет семенила по коридору, практически срываясь на бег, и изумленно хваталась за голову стоило ей заметить девушку, что спешила укрыться в ванной. — Вы почему зонтик не взяли-то? Я же Вам говорила — прогноз погоды на сегодня просто ужасный. Вон какой ливень был за окном, а Вы так вымокли. Еще простудитесь, ну куда же Вы так. Только приехали! Под всей этой тирадой слов, девушка даже не успела вставить свое, хотя бы одно «но». Она молча встала, рассматривая снующую по сторонам домработницу, что бегала туда-сюда, всучивая ей поочередно то полотенца, то плед, то одежду, не прекращая приговаривать о том, как легко словить простуду по весне. Когда в ее руках собралась огромная стопка вещей, что уже изрядно отягощали руки, а следом за ними прибавилась еще и кружка чая, девушка мягко улыбнулась, аккуратно отставляя все набок. — Томико-сан, — очень деликатно начала она, вытягивая полотенце, — сколько Вам можно повторять? Глаза женщины испуганно округлились, когда она услышала этот вопрос. Ей не составило труда заметить очень скверный нрав дочери своего начальника, хоть та и была настоящей сукой только со своим отцом, но каждый раз ее слегка потряхивало от странностей в ее поведении. Ей было даже глупо подумать, что она уже успела сделать не так, потому она склонила голову, извиняясь всем видом и замирая в ожидании продолжения. — Что-то случилось? — девушка нахмурилась, поджав губу. Она даже не была грубой, а наоборот старательно растягивала губы в улыбке. Закатив глаза и дальше не понимая к чему весь глупый официоз, в куче с немыми извинениями, ей пришлось безумно постараться, чтобы продолжить начатое: — Томико-сан, называйте меня просто Ари. И спасибо. — Конечно, Ария-сан, — щебетала женщина, расправляя плечи и растворяясь в коридоре. — Я приготовлю еще чаю. Ваш отец просил передать, чтобы вы его не ждали к ужину. Я практически закончила и если вы не против — пойду домой, как приберусь после готовки. Конечно же он не придет к ужину. Как обычно соизволит показать свое величество к завтраку, не отлипая от проклятого телефона. Она бесшумно выдохнула, закрывая дверь. Мелкая дрожь окутывала её тело словно невидимый покров, пронизывая каждую клеточку холодом. Это была дрожь не только физическая, но и душевная, словно тень неведомого гнева, охватывающего её сердце. Каждый мускул напрягся, словно в поисках тепла, но холод продолжал проникать глубже, не желая отпускать свою добычу. Мокрая одежда липким слоем окутывала девичье тело, обтягивая кривизны ее фигуры и придавая ей изящную пластичность. А влажные волосы, спутанные от ветра и дождя, тяжело спадали с плеч и уже не выглядели так красиво уложенными, как ранее. Ария снимала с себя тяжелые, пропитанные водой вещи и чувствовала, как по голому телу все еще стекают ледяные ручейки, босыми ногами шла по мраморной плитке и застыла возле зеркала, вымученно ему улыбаясь. Фаланги пальцев скользили по темным волосам, перекидывая их за плечи и игрались с застежкой громоздкой сережки в ухе — подарка от любимого дяди. Грациозные крылья бабочки на филигранном украшении будто порхали при любом движении головы, заставляя прекрасное создание из благородного метала оживать каждый раз. Она обязательно позвонит ему и расскажет о Японии, Токио и прочем, летая по квартире с телефоном в руках, неустанно щебеча о своей жизни и успехах. А тот ее похвалит, скажет как ею гордиться. Как бы ей хотелось услышать подобные слова от отца. Как же жаль, что тот не думает ни о чем кроме своей работы. Окутанная паром, Ари стояла под теплыми струями воды и тщательно смывала с себя очередной день. Скользила руками по обнаженному телу, словно старалась стянуть с себя все надоевшие эмоции вместе с кожей, касалась ладонями лица, отдирая от него маску притворства и наигранного недовольства, бережно откладывая ее до завтрашнего утра. Прислонялась лбом к холодному кафелю и тихо дышала, обнимая себя за плечи. Нагую душу могла увидеть только эта комната, где ей не приходилось прятать себя. Впивалась синими глазами в сторону окна, она засматриваясь на мир по ту сторону — все же Токио был еще красивее сверху.***
Несмотря на то, что в эту пору дня на дворе еще должно было быть довольно светло, улицы города погрузились в глубокую и очень мрачную темноту, подчеркиваемую хаотичным светом уличных зданий, едва проникающих сквозь завесу дождя. Скверная погода стала воплощением хаоса, который охватил Токио своими холодными и влажными объятиями. Тяжелые тучи затянули небо, а нежданный ливень срывался с него жесткими клинками, разрушая все на своем пути, оставляя лишь мокрые следы своего присутствия. Ветер выл, как неистовый зверь, вырываясь из-под контроля и сея хаос на своем пути. Деревья сгибались под его могучими ударами, как беззащитные жертвы в бурной пляске стихии. Грохот грозы раздавался эхом в ушах и только тогда Баджи решил проверить собственный телефон — штормовое предупреждение было выслано еще пару часов назад. Закинув руки в карманы, парень упрямо направлялся против ветра, будто бросал тому вызов. Бунтарский дух, казалось бы, хотел состязаться даже с силой природных стихий, словно тому все вовсе нипочем, даже промозглая погода. Ощущая как неустанно срывающиеся с неба капли дождя очень жгуче били по макушке, он все же накинул на голову капюшон, хоть тот и успел вымокнуть. Тихо зашипев от того, как влага пробирается за шиворот и опускается по спине, Баджи поежился, но упорно продолжал двигаться прямо к своей цели. Юноша быстро пробирался сквозь поток прохожих, в котором люди, пытаясь укрыться под зонтиками, прокладывали собственный путь сквозь ливень. Все выглядели как тени, плывущие по улицам, лишенные своей обычной энергии и живости. Они тяжело вздыхали, тихо бранили погоду, прятались в ближайших зданиях и угрюмо выглядывали из-за окон, выжидая когда же закончится разгулявшаяся непогода. Под серым небом, прогнозирующим непрекращающийся потоп, промокший до костей Баджи стоял на улице, а его одежда, пропитанная дождем, облепляла тело, тяжело свисая с его фигуры. Волосы, струившиеся вниз под тяжестью воды, скрывали его лицо и незатейливую улыбку. Парень с неописуемой радостью сегодня с кем-то подрался бы или натворил других пакостей, но с началом учебного года ему пришлось идти за ебучими учебниками, прячась от осуждающих взглядов. Ему категорически нельзя остаться еще раз на второй год. Застряв на светофоре он отчужденно разглядывался по сторонам, привычно хмуря темные брови, что удивленно поползли вверх при виде девушки, которая так отчаянно размахивала телефоном, прячась под козырьком ближайшего здания. Незнакомка обреченно хлопала синими глазами, пряча свой мобильный в карман пальто и, трясясь от мерзлого ветра, украдкой подбежала к дороге. С понимающей усмешкой он продолжал наблюдать за происходящим, пока дождливый вальс сокрушал город в своих привычных ритмах, а несчастная девушка стала его неожиданным участником. Ее темное пальто, запахнутое на пояс довольно быстро вымокло, теперь уже покрывая ее тело дождевыми каплями. Волосы, пропитанные влагой, образовали тяжелые волны, падающие по её спине, создавая образ весеннего цветка, окутанного слезами неба. Каждая капля, будто кисть художника, рисовала на её лице смешанное чувство усталости, с пробивной долей неясной решимости. Хрупкими руками она закрывалась от дождя, кутаясь в воротнике пальто и прятала выбивающиеся пряди за ухо, с которого свисала причудливая серьга с бабочками. Красивая. Он был бы не прочь узнать, чем закончиться ее отчаянная попытка противостоять погоде, но толпа быстро уносила его с собой, в огромном потоке снующих людей, что желали скрыться от непогоды. Книжный магазин встречал Баджи тем же странным запахом бумаги, заполненной чернилами и связанной в переплете. Странно, что люди восхищаются вообще подобным запахом — для него книги стали неким афоризмом страданий. Хлюпая промокшими кроссовками по паркету, парень бродил по секции с учебниками, мрачно приближаясь к прилавку с отвратительным названием «Математика». Если гребаные кандзи ему помог выучить Чифую, то в борьбе с этим необузданным ужасом он оставался сам. Руки перебирали книги, пока в бронзовых глазах медленно угасала надежда. Он сгребал все, что стояло на прилавке в одну огромную кучу, прислоняя мягкие обложки к мокрой одежде, пока взглядом бегал по всем полкам, старательно пытаясь понять что ему вообще нужно. Судя по тому, как отстраненно и непонятно для него звучали абсолютно все перечисленные в книгах материалы — ему нужно было, блять, все. Низкая девушка со странно окрашенными волосами, что пряталась за кассовым аппаратом, одарила его изучающим взглядом, местами оценивающим и едва скептическим, стоило всей груде книг с помятыми страницами и слегка искривленными от влаги обложками соприкоснуться со столом. Ноздри ее вздернутого носика раздувались, словно вбирали в себя подступающий гнев из-за столь небрежного обращения к сокровенным книгам. Баджи это зрелище казалось слишком смешным, но он держал стоический вид, подпитанный всеми вложенными титаническими усилиями, едва прикусывая губу. Дорога к дому была такой же мерзопакостной, как и дорога к книжному магазину. Юношеские мысли удручало осознание предстоящего учебного года, что становилось настоящим вызовом даже для его воинственной натуры. Нельзя чтобы мама снова плакала. Он будет из кожи вон лезть, но сделает абсолютно все, чтобы ее глаза не заполняла пелена слез, когда он в очередной раз говорит о собственной успеваемости, даже если это «все» предпологает изучение математики. Да и с драками в диапазоне школы пришлось завязать — как бы ему не хотелось и как бы сильно не чесались руки, но если хоть одна живая душа из школы увидит — ему не несдобровать. Самое сокровенное «все» за что он готов был биться до последнего — это мама и ребята из банды. И ему было не страшно говорить об этом прямо, признавать и даже вовсе не стыдно выставлять себя в школе другим человеком: носить странные очки, делать причудливую прическу и прятаться за грудой книг. Нужно всего-то казаться умным. Он не может причинить боль никому из тех, что ему дороги. И он знал это долгое время, но не был уверен как давно. Возможно, это осознание жило с ним всегда, а возможно, оно пришло к нему глубокой ночью, когда он слышал тихие рыдания мамы на кухне. Тогда он, украдкой высовываясь из-за угла, слушал как мама тихо повторяет: «Что я сделала не так?» и вновь глотает слезы, опуская свое уставшее лицо на руки. Баджи смотрел как мелко тряслись ее плечи и чувствовал как все внутри падает вниз, будто он сам летит в глубокую пропасть. В тот день она узнала, что он остается на второй год и вымученно ругала его за подход к учебе. Все еще маленькому, но уже бунтующему подростку и в голову бы не пришло, что ночью эта сильная женщина будет, сгибаясь пополам, дрожать на кухонном стуле, когда ее дыхание перекошено под напором эмоций, словно каждый выдох — это исповедь боли, а взгляд, утопленный в слезах, отражает беспомощность перед всеми жизненными испытаниями. Так противно от самого себя ему было лишь дважды в жизни. И первый из них был той ночью, когда лунный свет заливал комнату, а мама беспомощно пряталась в кухне, не зная, что тот стоит за дверью. Кейске до сих пор помнил, как сильно сжимались его пальцы в сомкнутых, юношеских кулаках и разбивалось что-то в груди, когда раздавался очередной всхлип. Бесшумным призраком он оказался в своей комнате, пряча голову в подушку, виновато исчезая под одеялом, будто оно закрывало его от того мира, где мамино лицо покрыто мокрыми дорожками слез по его вине. С тех пор он часто просыпался среди ночи и вслушивался в пустую тишину темных комнат, до боли в висках боясь услышать ее дрожащий голос. Баджи застрял под собственным домом, разглядывал входную дверь, пока темные брови съезжались над глазами. Переминался с ноги на ногу, удрученно потирал затылок и тяжко вздыхал. Парень засматривался в окно собственной квартиры и нерешительно переводил взгляд на лестницу, ведущую к дому. Он ни в чем не провинился, не подрался и не возвращался домой слишком поздно, что сразу же подводило его к простому выводу — лезть в окно нет нужды. Промокшие кроссовки забавно хлюпали когда пятки отрывались от ступенек, а пальцы ног сводило от странного покалывания и Кейске угрюмо дергал носом, протягивая свои пальцы в ручке двери. Все равно мать будет ругаться. Пусть в этот раз причиной не станут его хулиганские повадки, а просто то, что он вымок под этим проливным дождем. Утром ведь еще ничего не предвещало беды, а школьные занятия начинаются завтра — у него просто не было выбора отложить проклятую математику на позже, а впереди бессоная ночь в компании этих же книг. Дверь квартиры распахнулась, а вместе с легким скрипом по голове ударил оглушающий треск разбитой чашки. Звук её падения раздавался как безумно мрачный аккорд, нарушая тишину комнаты и наполняя её неопределенным чувством тревоги. В течении мгновения казалось, что время замерло, словно сдерживало вдох перед разрушительным взрывом. А затем, с размахом и беспощадностью, стекло разломилось, раскрошив красоту и гармонию в калейдоскоп острых осколков. Эту чудную симфонию дополнял лязг от разлетевшихся по полу металлических ложек, что перед этим покоились в кружке. — Какого хрена, а? — низким тембром изрекал парень, наблюдая за разбитой посудой. Коридор был усыпан мелкой крошкой стекла, что расположись в нем после того, как та самая чашка слетела с ручки двери, стоило ее коснуться человеку, желающему попасть в дом. Негромкие смешки раздавались из кухни, а вместе с ними в прихожей появился силуэт темноволосой женщины, поспешно вытирающей руки о фартук. Ее ласковый взгляд смерил ничего непонимающего парня и уголки глаз наполнялись влагой, когда она принялась смеяться еще громче. Рёко искренне надеялась подловить сына за очередным возвращением домой после полуночи, от того и прибегала к разным уловкам и шалостям. Знала же, что этот болван таскается не известно где, так еще и устраивает побоища. Проклятый колокольчик над дверью он решил обходить своими прыжками в окна, а когда она закрывала их — сын ловкими движениями рук научился их открывать. После этого все колокольчики чудным образом исчезали каждый раз, когда он умудрялся улизнуть из дома посреди ночи. А ведь по фен-шую волшебный звон колокола знаменует добрые события, пусть этот придурок и не понимает до конца его надобности. Благо, чудесная соседка поделилась собственным методом и предложила ей повесить на ручку двери кружку. К несчастью, весь фокус не удался, ведь оборванец вернулся домой ранним вечером. Пусть он уже и не был совсем ребенком, но оставался таким же мелким пакостником, что стоял и хмурился, все еще выжидая от матери хоть каких-то обьяснений. Благими намерениями дорога в ад. Вот так и он, отказавшись от предложения друзей провести дождливый вечер в доме Сано, отправился искать учебники и планировал погрузиться ночью в отчаянный мир цифр. А теперь просто так получит по голове за разбитую кружку. — Я ходил за книгами, — отозвался он, скидывая на пол мокрый рюкзак в который наспех закинул все купленные учебники. — Буду учиться весь вечер. Лицо женщины продолжало светиться радостью, но по мере того, как капли воды, стекающей с него настоящим ливнем, продолжали покрывать паркет прихожей, в ее любящих темных глазах стали мелькать первые нотки недовольства. Она смерила взглядом вымокшего до нитки сына и, злобно щелкнув челюстью, указала ему пальцем на ванную. Он был самым настоящим идиотом, что давил из себя извиняющуюся улыбку, пока копошился в коридоре, сбрасывая с себя куртку. Пусть родительская любовь и бывает разной, но ее любовь не знала границ. Не смотря на все то, что Баджи взял от непутевого отца — а взял он довольно многое — она каждый раз улыбалась, когда тот приходил домой. Даже если ругала его за странные выходки, любовь к дракам и отвратительную успеваемость. Даже если поздней ночью сидела на кухне и, пряча лицо в ладонях, всхлипывала, тихо воя, от того, какой же тот все-таки дурак. Она знала, что у него доброе сердце, но так же знала, что в том добром сердце живет предельно скверный нрав. — Баджи, — вскрикнула Рёко, открывая полностью мокрый рюкзак. Болван кинул его прямо в лужу воды, что успела набежать с его одежды за все проведенное в коридоре время. Дверь ванной комнаты тихо закрылась, стоило матери проронить его имя — знал, что она будет ругаться. — Ты совсем не умеешь обращаться с книгами. И пока парень поспешно стаскивал с себя такую же мокрую толстовку, краем уха предельно внимательно вслушивался в мамины причитания. Как она бегает по комнате и тихо бормочет: «Ну как же так можно?». Как она шумно выкладывает все книги на стол и изумленно добавляет: «Они же все мокрые». Как она летит на кухню и спешит приготовить чай, не переставая возмущаться: «Хоть иногда бы проверял погоду — бурю ведь обещали». Включая теплую воду, что так громко шумела и приятно окутывала тело, прогоняя то неприятное покалывание в пальцах, он не переставал заслушиваться в разговоры матери, обращенные к ней самой, но глупо улыбался: пусть негодует, но только не плачет. На столе покоились все купленные книги: они были аккуратно разложены на его поверхности и открыты где-то на середине каждого из учебников. Баджи грустно смотрел на них, когда понимал, что белые и ровные страницы стали слегка ребристыми, а на некоторых из них и вовсе потекли чернила. Что с текстом, что без него — он и так не особо понимал что там пишут, потому раздосадованно направился в сторону кровати, оставляя учебу до лучших времен. Тело опустилось на прохладные простыни, а рука потянулась к стопке томов с мангой, что недавно были взяты у Чифую — какая-то обыденная история про школу. Он из последних сил старался казаться примерным учеником и брался за все возможные способы казаться умнее: Манджиро посоветовал тому купить очки, а Мацуно — читать больше книг. Именно по этой простой причине, он с усердием и превозмоганием скользил глазами по страницам и старался понять, как это вообще может ему помочь: весь сюжет был до ужаса предсказуемым и терпко-приторным — лизни и язык сведет — невзрачная девушка в школе становится любовью парня, что является душой всей компании. Сначала они знакомятся по дороге в школу, потом на испытании смелости остаются вдвоем, а после занятий вместе ходят в сторону дома и так постепенно влюбляются друг в друга — кто бы мог подумать, что у Чифую настолько разные предпочтения? По мере того как он недовольно фыркал на каждый ожидаемый поворот сюжета — так и сам не заметил, как уже с интересом перелистывал страницы в ожидании большего накала страстей . У него никогда не было малейших намеков на отношения и не из-за того, что он последний хулиган, гордо носящий имя Главы Первого Отряда «Токийской Свастики», а просто потому, что общение с противоположным полом его всегда мало интересовало. Но это была довольно милая история, а девушка с синими глазами казалась невероятно милой, хоть и на людях очень странно закрывалась в себе. Это ему даже казалось немного знакомым, будто бы он уже такую встречал.