потребности тела.

Кендзяку работал над этим телом, как мог. Он, разумеется, знал, как надо работать, но, увы, каждый раз — как в первый. Он был по-своему вежлив, по-своему скован и скуп на эмоции. Он был властелином этого тела, заставлял его двигаться, а чужое сердце стучать, но иногда становилось немного обидно, ведь никто, к счастью или сожалению, не знал, какую борьбу с собой приходится переживать бедняге-шаману ежедневно, ежечасно, ежесекундно. Кендзяку даже слегка раздражался, когда вроде бы доведенное до автоматизма дыхание сбивалось и царапало без того неустойчивые лёгкие, а голод начинал отзываться ноющей болью в желудке. Желание зевнуть, почесать спину, не ходить с немытой головой — все эти мелочи понемногу выводили его из себя, не отвлекая от целей насущных, но заставляя время от времени подчиняться этим низменным потребностям. Хотя бы просто для того чтобы вздохнуть с облегчением. Или не всегда с облегчением. Потребности не связывали ему руки, но заставляли потихоньку ускользать и без того ценное время. Иногда Кендзяку корил себя за излишнюю кропотливость в подборе книг для лёгкого чтения, ведь из головы не уходило утверждения многими нелюбимого бедняги Фрейда о том, что биологическую основу личности составляют агрессивные инстинкты и… сексуальное влечение. С агрессивными инстинктами он справлялся, но потребности более интимного характера заставляли Кендзяку немного впадать в тоску и чувствать себя почти человеком. Он виртуозно управлял этим «сосудом», но не мог заставить желудок не испытывать голод, вырабатывать тело необходимые ему витамины или не нуждаться в разрядке. Разумеется, в последнем процессе было что-то неуловимо приятное, но приложенные к этому усилия, заставляющее совокуплять попытки не терять контроль над телом и получить призрачное удовольствие, того, увы, почти не стоили. Но, чего уж здесь сетовать, решение нашлось достаточно быстро — помощь пришла откуда не ждали. Кендзяку был не единственной не лишённой сознательности сущностью, которая пыталась полностью овладеть своим телом. Когда совсем юный проклятый дух взмахнул густыми до зависти ресницами, поправил чуть взбившиеся грязно-голубые волосы и с бессовестно-наивной улыбкой заявил, что хочет заняться сексом, Кендзяку неосознанно провел параллель между Махито и детской порнографией. Не то чтобы его на самом деле цепляло что-то такое — он в принципе ещё не определился со своими сексуальными предпочтениями! — но старая, грубая душа, (или её ущербные остатки), бесстыдно требовали жестокости. Они змеем-искусителем просверливали уставший за десятки сотен лет мозг, нашептывали всякие откровенные грязности, заставляли представлять насколько же уничиже́нным будет выглядеть бледный, тонкий Махито с прокушенной губой, синюшными следами от пальцев на шее и пятнами ярких кровоподтеков на бёдрах. В жизни так мало простых земных радостей, рассеянно думал Кендзяку, почему бы не воспользоваться этой свободно скользящей в руки возможностью? «Возможность», тем временем, немного несобранно провела языком вдоль остро очерченного запястья мужчины, смотрят на него снизу вверх до бесстыжего наивными глазами. И Кендзяку сделал выбор в пользу потребности тела. *** Их секс был не особо регулярным, но спонтанным и оттого наиболее ярким, хотя этот эпитет Кендзяку предпочитал не использовать — слишком уж оптимистично звучит. Сегодня Махито стоял на коленях в одной из старых, пыльных комнат, уткнувшись щекой в грязное, из-за множества отпечатков пальцев и подтёков слюны, зеркало. Его бедра были раздвинуты, а набухшая, покрасневшая головка члена упиралась в прохладную стеклянную поверхность, пачкая предэякулянтом собственное отражение. Кендзяку стоял плотно позади, облюбовывая истерзанную шею проклятого духа зубами, обхватив одной рукой зажатый между зеркалом и горячим телом член, а другой — раздвигая тонкие, мягкие губы на искаженном от удовольствия лице. Он с влажным, хлюпающим звуком протолкнул два пальца в податливый рот, заставляя чужой теплый язык глубже вжаться в грубо проникнувшие подушечки пальцев. — Ну же, щеночек, давай, поработай своим ротиком для папочки, — проникновенно зашептал мужчина, прижавшись губами к покрасневшему уху Махито. Тот коротко, но чувственно вздрогнул, выгибая спину ещё глубже, потираясь покрасневшими, упругими ягодицами об саржевую ткань чёрных брюк Кендзяку. Юное — но такое грязное по сути своей проклятие, — оно задвигало мокрым длинным языком, облюбовывая холодные пальцы мужчины, проводя дорожку слюны вдоль бесстыдно толкающихся внутрь фаланг и касающихся острых зубов подушечек пальцев, пока другая, чужая рука отпустила стыдливо уткнувшийся в зеркало член и принялась почти спешно стягивать черный кожаный ремень. С чавкающим призвуком Кендзяку вытащил пальцы из обляпаного слюной, но такого хорошенького рта, и окончательно вынул из брюк ремень, прикладывая холодную металлическую пряжку к бедру Махито, заставляя его снова вздрогнуть. Контраст черного материала и бледной, девственно-бледной кожи смотрелся настолько восхитительно, что мужчина, недолго думая, обернул ремень вокруг и плотно затянул его на чужом бедре, отвесив после этого короткий шлепок по ерзающей перед его пахом заднице. — В следующий раз я достану портупеи, — зашептал ему на ухо Кендзяку, оглаживая кончиками пальцев покрасневшую вокруг нового аксессуара кожу. — А этим ремнём буду тебя душить. Махито сдавленно всхлипнул, зарываясь пальцами в свои лохматые синие волосы и утыкаясь лбом в прохладную поверхность зеркала, пока мужчина доставал из кармана брюк маленький тюбик со смазкой. Выдавив мутную холодную массу на пальцы, он слегка размазал ее подушечками и уже через секунду протолкнул в сжатое колечко мышц одну фалангу. Махито слегка повел бедрами, не выражая особого протеста или дискомфорта, что, собственно, не удовлетворило Кендзяку, поэтому он вытащил палец и после протолкнул сразу два, слегка раздвигая их в стороны и прищуренным взглядом любуясь на растягивающуюся и покрасневшую дырочку, смазка в которой уже подтаяла и стекла между ягодиц одинокой теплой каплей. — Мое тело может прекрасно подстроиться под твой член, зачем ты… — возмущенный шепот оборвался судорожным всхлипом, потому что Кендзяку счёл уместным протиснуть ещё два пальца, чтобы глупых вопросов Махито больше не задавал. Мужчина ритмично задвигал пальцами, потрахивая влажную и плотно обхватившую его дырочку. Махито взвился, заерзал и откинул голову, высунув кончик языка и двигая бедрами в такт чужой руке. — Судя по твоему лицу, пальцев тебе вполне достаточно, — ядовито улыбнулся Кендзяку, не переставая двигаться. — Нет… нет-нет, Кен… ах, а-ах, ну погоди же ты… — Махито вцепился в его руку, словно пытаясь остановить. — Член… — Что-что? — мужчина осклабился, наклоняясь к молодому проклятию и хватая его за волосы. — Тебя плохо слышно. Повтори. — Член, Кендзяку, — Махито внезапно робко улыбнулся и посмотрел на партнёра снизу вверх большими, детскими глазами. — Я хочу твой член. — Какая же ты шлюха, — Кендзяку развернул от себя лучившееся наивностью лицо и ткнул его в пол, после чего схватил чужие бедра и приподнял их вверх, прижимаясь пахом к ложбинке между ягодиц. Махито хихикнул и принялся ёрзать бедрами, поглаживая ими твердую выпуклость на брюках мужчины и бессовестно пошло двигаясь ими вниз-вверх. Глаза Кендзяку потемнели и он, отвесив по неусидчивой заднице звонкий шлепок, расстегнул брюки и высвободил стоящий колом твердый, истекающий смазкой член, после чего прижался головкой к чужой дырочке и принялся совершать дразнящие движения, обводя ее по кругу покрасневшей головкой. — Ну-у, что такое? — сразу же заныл Махито, сильнее оттопыривая задницу и пытаясь насадиться на твердую плоть. Кендзяку положил ладонь на изогнутую спину проклятия, не давая двигаться, и снова провел по дырочке головкой члена. — Я хочу, чтобы ты попросил получше, — хрипло зашептал он, опуская одну руку и обводя пальцами длину чужого члена. — Кендзяку, пожалуйста, вставь его в меня, — Махито тихонько завыл, вцепившись зубами в ребро собственной ладони. — Я очень хочу твой член, у меня уже все тело сводит… Предложение оборвалось сорванным вскриком, потому что мужчина схватил Махито за бедра и вогнал член до упора одним быстрым движением. Не дав молодому проклятию даже сделать вдох, он принялся грубо, безжалостно вколачивать в него свой член, двигаясь резко, но ритмично. Махито заскулил, царапая ногтями деревянный пол и разводя ноги шире. Кендзяку поднял голову, чтобы посмотреть в зеркало, и на мгновение обомлел — на лице молодого, бесстыжего проклятия играла блаженная улыбка, глаза закалились, а сам он издавал неясные, рваные звуки, смешанные с тонким скулежом. Мужчина почти зарычал, удобнее перехватив чужие бедра и принявшись трахать Махито с удвоенной силой, порывисто погружаясь в него и выходя обратно, пока тот почти взахлёб пытался поймать ртом воздух. — Я даже не буду тебя трогать, — прошипел ему на ухо Кендзяку, продолжая вбиваться в тонкое, молодое тело. — Сам кончишь, да? Ответь мне, щеночек. Он перехватил трясущегося, скачущего бедрами на члене Махито за горло, сдавив его, пока тот хрипло ему гавкнул, высунув язык и пытаясь удержать расползающиеся в разные стороны ноги. Кендзяку прикусил нижнюю губу, снова возвращаясь к истязанию чужих бёдер, начиная ускоряться ещё и ещё, наслаждаясь пошлым, влажным звуком шлепков, наполнившим комнату. Он наклонился к чужой спине и сомкнул зубы на бледной шее. Внезапно, Махито вздрогнул и, содрав пальцы в кровь о доски, выгнулся дугой, откидывая голову и, с громким всхлипом, кончая, обильно забрызгав зеркало белесой жидкостью. Сжался он в этот момент так сильно, что Кендзяку, подавившись воздухом, вцепился пальцами в его кожу до синяков и бурно излился внутрь, обессиленно уткнувшись носом в чужой загривок. Спустя несколько секунд он отодвинулся. Член с хлопающим звуком выскочил из скользкой дырки, и вслед за ним вытекла густая струйка спермы. — А ты меня правда в следующий раз будешь душить ремнем? — осторожно спросил Махито, оборачиваясь и невинно хлопая ресницами. — Я не могу понять, ты спрашиваешь с опаской или с надеждой? — подавил смешок Кендзяку, доставая салфетки. — Вот в следующий раз и узнаешь.