Против инстинктов

Саймон всегда был одиноким волком. Будь это жизнь человека или уже зверя. Честно, он был бы рад, пристрели его тогда, во время восстания. Однако ничего не идет так, как хотят люди. Или звери. Судьба подопытной крысы не сильно его тогда заботила. Казалось, что так он мог бы даже принести пользу людям. Ведь от него давно ничего не ждали. А потом его избрал Пророк. За ним начали следовать полузвери, внемли каждому его слову и наконец принимали себя. Принимали сторону зверя и перестали противиться воле природы. Встреча с необыкновенно жизнерадостной Эми дало Саймону какое-то предчувствие. Оне совсем не находил в приютившейся в его мехе змее и толики опасности, но какое-то шестое чувство кричало ему, что все скоро измениться. Тогда же он отправился в Рортон, город откуда пришла Эми, и откуда началось все их восстание. Он верил, что найдет ответы на интересующие Пророка вопросы. Однако он нашел кое-что более ценное. Кирен Уокер не просто не вписывался в устоявшиеся устои, он с фанфарами ломал любое представление Саймона об их мире. Столь маленький олененок, не более чем добыча в глазах волка, заинтересовал его настолько, чтобы забыть о своей миссии.

***

Водя дружбу с Эми, они быстро смогли познакомиться. По другому с этой змейкой не получилось бы. Одна встреча, пару взглядом и несколько невзначай брошенных фраз дали Саймону неверное представление. На лицо было слабое травоядное животное, что подчинялось прихотям людей. Скрыть уши и хвост, состригать иногда вырастающую шерсть. Промыть и повторить. Саймон умело использовал слова, путал следы и приводил невинную жертву человеческих принципов в ловушку. Как волк, как истинный охотник, он знал о терпении, знал о важности приманки и знал повадки добычи. Вот только когда их роли поменялись? В один момент олененок радостно прыгал вместе с мелкой дворнягой, радуясь возвращению своего возлюбленного, — Саймон называл его так с едким сарказмом и утробным рычанием, — а в другой он кричал, скулил охрипшим шепотом над остывающим телом. Однако мир все также жесток и не дал минуты для скорби. Люди продолжали устраивать лазейки, создавая новые законы, борясь за права полузверей. Но сколько бы они не горланили, всегда существовали живодеры. Саймон верил: еще немного и их не будут больше считать за разумных собратьев и требовать как с настоящих животных. Звери, что благоговели перед ним, свято следовали его планам: когти не стачивались, клыки не вырывались и шерсть вставала дыбом. Однако убедить Кирена давалось с трудом, если не совсем без надежды. Тот упрямо стоял на незыблемых, по его мнению, человеческих принципах, что утрачивали силу даже у самих людей, не то что у животных. Это поражало Саймона и притягивало его взгляд. Волк кротко прислушивался к любым словам олененка, будто тот точно был мессией. И да, у Саймона было слишком много доводов на этот счет. Дни шли, положение ухудшалось. В один момент, втянутый в разные разборки, в которых было одичание одного из собратьев, Кирен разрушался. Розовые очки не помогали скрыть гнилостного запаха. Саймон был без ума, когда ворвавшийся ураган дикости в его дом с растоптанным мировоззрением взял его за грудки и со всем отчаянием поцеловал. Это был далеко не поцелуй любви, совсем нет, только отчаяния с хрупкой надеждой. Саймон был уверен, что повязал на другом поводок. Вот только все было с точностью да наоборот. Поводок в его руках не более чем его собственный ошейник, конец которого привязан к Кирену. На последних остатках человечности он потакал олененку в постановке, в жалкой игре людей. Однако те собственными руками убили, раскрошили и эти остатки. В первый раз Саймон видел чистую ярость животного. Столь необузданную и естественную, что он завороженно наблюдал, будто новорожденный щенок. Наконец, Кирен отбрасывает маскировку. Саймон впервые чувствует такое: небывалый восторг, что кто-то под его руководством отбросил прошлое и принял себя. До этого все было по указке Пророка. Нет, Саймон продолжал верить в него и всегда будет, но Кирен… Большие ушки в разные стороны забавно дергались при разных эмоциях. В локонах светлых волос проглядывали два маленьких рожка, покрытые коротким и мягким пухом. Учащенное дыхание, будто тот пробежал не одну милю от охотника, пробуждало в Саймоне что-то более низменное. Клочки мыслей шептали ему по ночам — убрать добычу. Заслуженно съесть жертву. Но в коей раз волк пренебрегал этим и шел против себя. Время неумолимо шло вперед и хаос, что они старались игнорировать среди людей, уже давно затронул их. Звери тоже шевелились, Пророк не спал. Саймон в первый раз был поставлен перед дилеммой. И он выбрал сторону. Кирен же попал в ловушку людей. Те никогда не примут зверей — эту истину стоит признать и зарубить себе на носу. Препарат еще не пришел в действие, поэтому Кирен продолжал сопротивляться. Привязанный к клетке, он хотел верить, что это его остановило бы. Вот только сила безумного животного в поиске еды и живой плоти была в немыслимых значениях. Однако Кирен держался. Держался перед толпой людей. Перед собственным отцом. Перед родной сестрой. Он был в сознании, когда мысли только и кричали сожрать. Тем не менее, люди не видели дальше своего носа. В их понятие вписывалось только обезумевший зверь, которого нужно было немедленно убить. Пистолет в руках родни дрогнул, но другие нет. Выстрел произошел будто в замедленной съемке. Кирен хотел закрыть глаза. Его судьба его же уже не волновала, он смирился со смертью, как и три года назад. Однако Саймон мириться не хотел. Тело действовало без ведома сознания, на одном желании — защитить. Кинжал от Пророка лежал рядом, выкинутый и никому не нужный. Пуля попала в плечо, кровь хлестала, но Саймон смотрел только на Кирена. Чужой рот был испачкан синим наркотиком, глаза расфокусированы с расширенными зрачками. С кончиков губ на контрасте с бледной кожи капала алая кровь. Окружающий шум стал не более фоном. Саймон наблюдал за борьбой с инстинктом. Как слабый на вид олененок обладал куда более сильным духом, чем может показаться. Чужие покрасневшие карие глаза долго рассматривали округу, пока не остановились на внимательных голубых. В этот миг теперь ничто не имело значение. Дикость прекращала свое действие, к лицу вернулся цвет, уши не трепыхались, а шерсть разгладилась. Он больше не дрался, расслабился под хищным зверем, отдавая себя. — Я ужасен, Саймон, — чуть ли не плача, шепчет Кирен. — Ты самое прекрасное, что я когда-либо видел, Кирен, — вторит ему Саймон шепотом на ухо. Легкий поцелуй оставлен на кончике носа. Саймон увидел пример, как можно бороться против инстинктов.