Плохие цифры, трудный год

■Попробуй говорить со мной, будто бы ты не стрелял мне в лоб, не истязал мою любовь, не выбирал ей бархатистый гроб. Известие (подозрение!) о том, что Штирлиц -- советский разведчик, Шелленберг воспринял слишком на свой счёт. Когда Мюллер позвонил поинтересоваться, паникующий Вальтер привёл ему целый абзац доказательств, почему это не Штирлиц, и вообще они все ошиблись. Мюллер понимающе усмехнулся. ■Попробуй подойти ко мне и мило попросить прощения, ведь, чтобы нравиться тебе, пришлось дойти до истощения. -- Мои чувства к Вам, Вальтер, не зависят от стороны, на которой я воюю. -- От стороны, на которой Вы воюете, майн херц, зависит ВСЁ, -- оскорблённо прошипел Шелленберг. -- Ещё раз проколетесь -- я Вас застрелю лично! --Это будет милосердием, бригадефюрер. --Не называй меня так!! ■Я на строгой диете, не потребляю сахар и твои чувства. Штирлицу было хреново, но операция по спасению Кэт занимала всё свободное время. Шелленберг такой роскоши не имел. Он не ел три дня, живот раздирало болью, но всё равно боли было недостаточно. Сдаться, что-ли, в подвалы, саркастически подумал он, но потом вспышка -- Штирлиц не переживёт. ■Плевать, что ты мне ответишь. Полный рот воды, но мне очень пусто. -- Вы не ели четыре дня. Только кофе и сигареты. Всё в порядке? -- В полном. (Ты же знаешь, что нет!!). Займитесь делом. (Обними меня!!) ■Твой сладкий запах так манил, хотелось прикоснуться лишь слегка, весь этот ядовитый мир попробовать на кончик языка... Штирлиц пах корицей и гвоздикой. Откуда эти запахи сохранились в голодном зимнем Берлине, в котором последняя корица была заварена в прошлом году, Вальтер устал догадываться. В эти дни вокруг как будто сгущался токсичный газ, делая ядовитыми коридоры Управления, ветки деревьев на улице, руины зданий и всю жизнь вокруг. Штирлиц был приманкой, на которую хотелось клюнуть. Интересно было подумать перед сном (Шелленберг ещё спал, всё было не настолько плохо), что он будет делать со своим недо-любовником в Москве, если (когда!) Шелленберг максимально бескровно сдаст Берлин коммунистам. Расстреляют ли их за такую _услугу через постель_, несмотря на все заслуги Штирлица перед Родиной? ■Ты -- сахарная смерть, с тобой падаю в бездну. Ещё малость похудею, а потом вообще навсегда исчезну! Штирлицу удалось впихнуть в него хлеб и кусочек шоколада. Вальтер был потрясён приложенным к его персоне объёмом титанических усилий и хмыкнул: - Spassibo. На Штирлица было больно смотреть. Но Вальтер успел подумать, что грустные глаза ему шли гораздо больше равнодушных. - Что ж Вы молчите?) Учите меня говорить по-советски, раз уж такие дела делаются. У Вас такие красивые грустные глаза, так и хочется... Они впервые целовались не в конспиративном домике. -- Нам надо уехать. -- А как же героический выход воина-освободителя и его не менее героического начальника? -- Я боюсь, что тебя пристрелят прежде, чем я успею им объяснить, -- усталый голос Макса сочился ядом. -- "Нет, не стреляйте, он сдал нам Берлин, и вообще, я с ним сплю, и он любовь всей моей жизни!" -- Я любовь всей твоей жизни? -- После Сашеньки -- да. -- Я ревную. -- Не напрасно, Вальтер, не напрасно. Но вы с ней подружитесь. Она такая же эмоциональная. Легковозбудимая. -- Макс придвинулся ближе и положил руку ему на колено. Воспла- - Вы смирились с тем, что никогда её не увидите? Штирлиц кусает его в шею. * * * Штирлиц закрывает глаза с чувством выполненного долга. Вальтер у американцев, Москва до него не доберётся. Посижу лет 7 в камере, ничего страшного. Теперь есть, что терять. Шелленберг умирает (очень изящно, в Италии) до того, как Штирлиц успевает выйти из тюрьмы.