Евангелие от Матфея. 18:21. Тогда Петр приступил к Нему и сказал: «Господи! сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? до семи ли раз?» 18:22. Иисус говорит ему: «не говорю тебе: до семи раз, но до семижды семидесяти раз.»
Над Иерусалимом поднимается золотистый диск солнца, освещающий Святую землю своими ласковыми лучами и дарующий новое начало своей такой же новорождённой, непорочной жизни. Свет, излучаемый солнцем, был настолько сильным, что больно обжигал тусклую и израненную кожу Израиля. Он давно перестал трусливо прятаться от ослепительных лучей, как иссохший без крови вампир, в совсем слабой надежде на то, что свет превратит его тело в прах, который развеет нежный ветер над Мертвым морем. По его щеке катится одинокая хрупкая слеза, которая больно щиплет шрам с засохшей коркой потемневшей крови. Он проиграл. С позором. С позором проиграл войну, которая стала финальной точкой его существования и лишила абсолютной власти на Ближнем Востоке. Этого стоило ожидать ещё с самого начала. Он был обречен на это ещё с той самой секунды, когда взошёл на трон кровавым и незаконным путем. Всё, что случилось, всё, что он сам сотворил, слишком измучило и истерзало его. Бог, которого не существовало в его мире до этого дня, не избавит его от этих страшных мук совести, ведь он их справедливо заслужил. Он принимает и понимает всё, что натворил собственными руками, но отпустить и простить себе не сможет. Никогда не сможет. Ничто не способно стереть и смыть всю алую кровь на его черствых, буквально окаменевших руках. Мёртвые не воскреснут. Он не сможет облегчить страдания миллионов людей, которых он лишил домашнего очага и близких. Одна мысль о ней заставляет раскрыть множество швов на груди, которые были сшиты с тяжелым трудом. Нескончаемо тянущаяся рана, которая не заживает уже много лет и причиняет невыносимую боль, вынуждает издавать пронзительные крики и проливать потоки слёз. Уставшая и измученная Палестина спокойно сидит на массивном обломке скалы в белом одеянии с перебинтованными ладонями, где глубоко под кожей саднят старые раны, которые напоминали о первом предательстве Израиля, совершенном две тысячи лет назад. Ей до сих пор больно об этом вспоминать. Её дрожащие пальцы изо всех сил стараются освободить апельсин от лишней кожицы. Радостная улыбка расцвела на ее лице, когда она вглядывается вперед и видит, как палестинцы после многолетнего пребывания в изгнании наконец-то имели возможность воспользоваться своими ключами и вернуться в родные дома. Они испытывали глубокую радость и счастье от того, что никто больше не осмелился изгонять их. Они вернулись домой. Она вернулась домой. Она продолжает счастливо улыбаться, тем самым давая понять, что она прощает. Прощает всех. Прощает тех, кто хотел её убить, прощает тех, кто её предал, прощает тех, кто причинил ей боль. Прощает его. И пускай никто особо не нуждается в её прощении, она всё равно прощает всех. Где-то на другой стороне, вдали от шума и суеты, под мирным небом с преобладанием лазурного цвета, ООП, ФАТХ и ХАМАС лежали на огромных руинах стены, которая некогда окружала территорию Палестины. Несмотря на то, что они испытывали сильную усталость и полное истощение сил в теле, они не переставали радостно улыбаться и смеяться, как маленькие дети. Вопреки всем шрамам, что были на их суровых лицах, сейчас их нельзя было отличить от жизнерадостных юнцов, которым жизнь только начинала открывать свои ворота и подталкивала идти вперёд. Они были счастливы тому, что все тяготы и испытания остались позади. Больше им не придется участвовать в бесконечных войнах ради защиты Палестины. Их счастье было смешано с горечью, потому что они видели разрушение и страдания, которые война принесла другим людям. Она жива. Он проиграл. Она выиграла. И в этом только их, ООП, ФАТХ и ХАМАС, заслуга. Их преданность и готовность жертвовать своими усилиями для спасения Палестины вызывают только восхищение. Израиль понимает и знает, что он — не они, но готов сделать то же самое. Сделал только сейчас, когда у него не осталось ничего. Израиль собирается уйти прочь, не в силах больше оставаться на этой проклятой земле, где ему давно не место, где его никто и никогда не ждал, где его присутствие никому не нужно. Однако, впервые за долгое время, он слышит её. — Подойди ко мне. Этот спокойный, нежный и мелодичный голос вызывает в нем дрожь, словно перед ним стоит сам ангел смерти Азраил, пришедший, чтобы указать ему путь в загробный мир. Израиль преодолевает собственный страх, который теперь будет преследовать его до конца жизни без задней мысли уйти, чтобы увидеть её красивое личико, где наконец-то засияла искренняя радость после стольких лет страданий. Палестина сейчас не улыбается Израилю, но её карие глаза, сверкающие янтарем, улыбаются ему. Он был ослеплён её красотой, которая превосходила яркость солнца, восходящего над Иерусалимом. Её белые одеяния будто сверкали серебром. Израилю на минуту показалось, что перед ним сидит Иисус. Она смотрит на него с полным пониманием и глубокой проницательностью, ведь она была единственной в его жизни, кто мог по-настоящему понять его истинные и скрытные чувства. Понять его, как человека, который всё потерял. Она снова простит его, простит за всё, что он сделал с ней, и от этого ему становилось невыносимо. Он не заслуживает её прощения. Он хочет ослушаться её, как делал это всегда. Он желает уйти от неё, как это сделал однажды. Он не желает оставаться с ней, но остаётся. Просто потому что где она, там его дом. Он тяжёлыми и медленными шагами подошёл к ней, словно взошел на эшафот, также свесив голову, что скоро должна была упасть с плеч, и не заглядывая в её глаза. Потому что страшно. Все его тело дрожало, и это было невозможно скрыть от её проницательного взгляда. Почему он начал испытывать такой дикий страх перед ней, когда раньше не колебался ломать её? Ему приносило удовольствие наблюдать, как она умирала на его руках. Однако внезапно он ощутил как всё внутри сжималось, осознавая, что может навсегда потерять ее. — Меня охватывает страх от мысли, что в один прекрасный день люди, которым я разрушил жизнь, придут ко мне, чтобы навсегда разрушить мою собственную жизнь, — печально признался США своему отцу, Британии. — Я так давно не пробовала апельсины, что росли в Яффе. Так скучала по их сладкому вкусу. Даже подзабыла его. Хочешь? — сказала Палестина, протянув Израилю одну дольку. — Почему бы тебе не присесть рядом со мной? Он в конце концов решился взглянуть в её глаза, которые смотрели на него с глубокой нежностью и привязанностью, словно между ними никогда не было вражды, никогда не было ожесточенной войны. Нет в ней злости, ненависти и обиды на него. И никогда не было. Никто и никогда не смотрел на него так кроме неё. Когда-то так на него смотрела их общая мать, которую он безмерно любил. И однажды предал, как её. Израиль внезапно рухнул на колени перед Палестиной, также громко, словно вновь обрушилось здание, словно небеса упали на землю. От такого неожиданного поворота она вздрагивает и случайно роняет дольку апельсина. Он никогда не позволял себе преклонять колени перед кем-либо. Даже перед ней. Но сил стоять и держаться больше не было. Для него всё потеряло смысл. Он проиграл. Тонкие пальцы в судорожном порыве цепляются за бедра, завернутые в плотную белую ткань, прижимаясь лбом к её ногам, словно ложа голову на плахе. Теперь пути назад нет. Он в её руках. И всегда был. — Пожалуйста… — горько прошептал Израиль. Его слова вырывались из груди с тяжестью и болью, шептались тихо и бессловесно. Палестина тихо вздыхает, ощущая, как солёные слёзы впитываются в её белую одежду. — Пожалуйста… Прости меня… — вновь раздался стон из уст Израиля. Палестина ласково улыбается, накрывая ладонями затылок Израиля, пальцами нежно поглаживает, вплетая их в мягкие кучерявые волосы. Такие пушистые и мягкие, совсем как его бледная кожа. Она готова была ласкать волосы Израиля бесконечно, лишь бы почувствовать эти родные локоны на своих пальцах снова. Она ощущает его невыносимое дрожание, продолжая успокаивающе гладить макушку, словно убаюкивая его. Палестина продолжает мягко улыбаться. Израиль никогда не перестанет просить у неё прощения. — Давид. Израиль лихорадочно мотает головой сильнее, захлёбываясь в горьких слезах и слыша из её уст своё настоящее имя. Она так нежно, так ласково произносит его имя, что становилось нестерпимо больно и хотелось провалиться сквозь землю, где будет его глубокая зловонная могила. Он так давно не слышал своё имя, которое так ненавидел, что порой забывал его. И только она единственная, кто всегда звала его по имени. — Прости… Умоляю… Прости меня, — как в бреду не перестаёт шептать Израиль, задыхаясь. Палестина тихо вздыхает, но продолжает улыбаться. Она спускается с камня и встает на уровень лица Израиля, тоже становясь на колени рядом с ним и проводит невесомо ладонями по влажным щекам. Она всегда любила смотреть на него такого. На такого ранимого, хрупкого и беззаботного. У неё было стойкое ощущение, что сейчас она сможет его уничтожить и мир на Ближнем Востоке наконец-то настанет. Но она никогда бы не согласилась на такой поступок, даже если её будут умолять и угрожать расправой. Видеть слёзы Израиля было по-своему что-то ценное и интимное. Это был запретный плод, который вкусила только она. Он ощущает, как впитываются его слёзы в её бинты, проникая в залеченные раны от первого предательства. Там, где всё ещё жила её первая боль, причиненная им самим. — Я давно тебя простила. Теперь и ты себя прости. Израиль снова льёт свои слёзы, спасаясь от страданий в теплых и крепких объятиях Палестины, где находит истинное утешение и дом. Её нежные прикосновения, словно шелковый ветер, ласкают его лоб, скулы и губы. Он тонул в её ласках, осознавая, что не заслуживает всей этой нежности. Женские руки не собираются его отпускать. Теперь он находится в её власти. — Прости меня, Мария, — снова шепчет Израиль. — Я прощаю тебя, Давид, — шепчет в ответ Палестина. И в тот же миг Израиль нежно затягивает Палестину в сокровенный поцелуй, наполненный сожалением и невысказанной любовью.Послание к Ефесянам. 4:32. но будьте друг ко другу добры, сострадательны, прощайте друг друга, как и Бог во Христе простил вас.