* * *
… Песок обжигает ноги. Он идет осторожно и медленно, и с каждым шагом все больше жалеет о том, что случилось. Он помнит, как на месте песчаной дороги вилась тропа, укрытая прохладными листьями. Как деревья своей тенью заслоняли людей от солнца. Как в ветвях пели птицы и жил вокруг лес, дарящий прохладу и укрытие. Сожаления — недоступная роскошь. Не теперь, когда прошлого уже не вернуть. Не теперь, когда о последствиях всегда, всю жизнь, целую вечность будут напоминать острые верхушки святилищ и образы жрецов, поклоняющихся ему и его же презирающих. Он хотел не этого — он хотел мира и счастья для своего народа. И теперь злился, бесконечно и яростно, на богов, не позволивших ему привести свою страну к процветанию. Он заходит в святилище, единственное, где ему спокойно и светло даже глубокой ночью. В глубине виднеется склонившаяся над алтарем фигура. Он не надеялся застать здесь кого-нибудь из жрецов, пусть и в тайне этого желал, но от вида звероподобного шлема в мыслях становится тише. Рядом с Касалой только так и бывает. — Ваше Величество. — Не надо. — Он машет рукой. Ему эти почести ни к чему. Не от него. — Как скажете. — Касала легко кланяется и отходит в сторону. — Что-то случилось? Он хмурится. Зачем он здесь? У него нет к Касале никаких вопросов, и повода искать с ним встречи тоже нет. Но его тянуло сюда. Ему хотелось сюда. Может быть, потому что иначе нести вес сожалений просто невозможно. — Нет, все в порядке. Касала кивает. Идет навстречу — шаг, шаг, еще один, пока не оказывается так близко, что чувствуется его тепло. — Вечер сегодня тихий, — произносит Касала негромко. Он вскидывает бровь. Касала продолжает: — Звезды будет видно. В пустыне звезды видно почти всегда, если нет песчаной бури. И это красиво, правда красиво, — но напоминает о том, что было, о том, что стало, и не вызывает ни радости, ни восторга. — Смотреть на них холодно, — устало выдыхает он. Касала улыбается уголками губ, будто понимает гораздо больше, чем говорит, и берет его за руку. Ладонь его узкая, мягкая, и от прикосновения по запястью — выше, выше, выше, — скользит тепло, растекаясь за ребрами спокойствием. — Я вас на улицу и не зову. Позволите угостить вас чаем? На самом деле, ему бы вернуться обратно, пока не стемнело окончательно. Но уйти отсюда — значит лишиться этого тепла, лишиться умиротворения, какое бывает только рядом с Касалой. И он остается… Аль-Хайтам открывает глаза и едва не падает. В первую секунду ему кажется, что руки по-прежнему связаны за спиной, но он шевелит запястьем и никаких оков не чувствует. Зато чувствует, как затекли плечи и шея. Он приподнимается на локте, понимая, что, видимо, уснул на диване. Или нет — после того, как он потерял сознание, его перенесли сюда. Кажется, он приходил в себя, он помнит чьи-то голоса, помнит, как пил с чьих-то рук перед тем, как отключиться снова. В комнате темно, только на столе у окна горит лампа, выхватывая профиль спящего Сайно. Что, не нашлось больше матр, которые могли бы остаться? Аль-Хайтам ложится обратно, пытаясь осмыслить то, что ему приснилось? привиделось? Раньше подобного не случалось. Так действует капсула знаний? Сколько еще это будет продолжаться? В этот раз все тоже казалось знакомым. Ощущение песка под ногами, горечь сожалений, теплота прикосновения. Странное, неясное чувство в груди. С ним такого не было, но почему-то кажется, что он сам все это прожил: потери, неверные решения, презрение, недоверие. Понимание лишь от одного человека, который оставался рядом и после того, что случилось. А что вообще случилось? Аль-Хайтам не помнит. Аль-Хайтам не знает. Но мысль крутится в голове, ускользая тем сильнее, чем отчаяннее аль-Хайтам пытается ее поймать. И этот человек… Касала, вроде бы. Аль-Хайтаму это имя знакомо — по историям о цивилизации царя Дешрета. Но в капсуле содержались другие знания. Или он ошибся? Или так и должно быть? Он вспоминает образ Касалы. Светлые волосы, звероподобный шлем, смуглая кожа. Черты лица, которые аль-Хайтам, кажется, уже видел. Но где? Где-то совсем рядом. Близко. Где-то… — Проснулся? — раздается хриплый голос Сайно. Сайно. Аль-Хайтам трет лицо ладонями. Вот на кого Касала похож. Или наоборот? Да какая разница. — Как видишь. — С радостью бы никак не видел. — Сайно вздыхает, поднимаясь из-за стола и поднимая руки, видимо, разминает тоже затекшие плечи. — Утром, надеюсь, и не увижу. — Что, надоело мое присутствие? Сайно скрещивает руки на груди. — Надоело твое молчание. Ты ведь так ничего и не сказал. — Нечего мне сказать. Или вы задаете неправильные вопросы. Сайно вздыхает снова, на этот раз громче, и замирает у окна. Картинка снова двоится. На месте оконной рамы появляется каменная стена, на месте Сайно — Касала. Аль-Хайтам сжимает руку в кулак, отгоняя фантомное прикосновение к ладони. Реальности переплетаются, утаскивают его в водоворот воспоминаний — о жизни, которую он не жил, о событиях, которые с ним не случались, о разговорах, которых никогда не было, — и выдергивает его только ощущение крепкой хватки на запястье. — Понятия не имею, что там было в этой капсуле — ты же не рассказываешь, — но с тобой явно что-то не так. Аль-Хайтам кивает. В голове бардак. Мысли путаются, наслаиваясь, словно картинки разных реальностей, и ни одну из них он зацепить не может. — Спи, — говорит Сайно, но руку не отпускает. — Утром пошлем за доктором в Бирмастан. А пока просто лежи. Вечер сегодня тихий, так что… — И будет видно звезды? — вырывается у аль-Хайтама к собственному удивлению. Сайно смотрит на него, нахмурившись, и в полумраке комнаты по его лицу непонятно, о чем он думает, но аль-Хайтаму кажется, будто во взгляде мелькает понимание. — Вместо звезд у тебя сегодня потолок и люстра, — произносит Сайно пару мгновений спустя. — Спи. Он отходит прежде, чем аль-Хайтам успевает открыть рот, и тот решает задать все вопросы утром. На грани сна ему видится, что Сайно снова на него смотрит, а потом его образ сменяется образом Касалы, комната обращается в святилище — и наступает темнота.* * *
… Пустыня впереди — бескрайняя, с червоточинами зон увядания, отвратительными пятнами раскиданными по всему пейзажу, и редкими оазисами, выделяющимися своей зеленью на фоне запустения остальных земель. Он хотел не этого. Он хотел, чтобы мир вокруг цвел и дарил надежду. Он хотел, чтобы у людей была вера в лучшее. Чтобы у людей была надежда. Он хотел не этого, но к чему он всех привел? Чем обернулись его желания? Отголосками отравленного знания, тяжестью вины на плечах. Виски сдавливает так, что приходится закрыть глаза, чтобы хоть немного облегчить боль. Касала рядом вздыхает, кладет ладонь меж лопаток. Гладит осторожно и медленно, будто пытается вытянуть эту боль, забрать ее себе. Он не может Касале этого позволить — тот и так делит сожаления вместе с ним, бывая в святилище чаще, чем на воздухе, и проводя время в молитвах. В замаливании даже не своих грехов. Слышат ли Касалу боги? Слышат ли Касалу те, кто их погубил, кто лишил их будущего без страданий? — Может быть, — начинает Касала. Медлит пару мгновений, словно подбирая слова. — Может быть, нам стоит связаться с Руккхадеватой? Вас ведь это мучает. — Может быть, — соглашается он. — Но я в состоянии это контролировать. С этим можно жить. А ее сил вряд ли хватит, чтобы мне помочь. Рука Касалы замирает. Пальцы прижимаются к спине сильнее, давят на позвоночник. А потом прикосновение пропадает. — Вы уверены? Он кивает, хоть и не чувствует этой уверенности ни на секунду. — Хорошо. Я вам верю. Возможно, зря, думает он, но молчит. Он Касале верит тоже… Аль-Хайтам промаргивается, осознавая себя в пространстве. Кажется, выпал он ненадолго — потому что никто не смотрит на него обеспокоенно, никто не хмурится, пытаясь понять, что с ним происходит. Вероятно, они полагаются на заключение из Бирмастана, пусть в нем ничего толком и не сказано. «Возможны затруднения умственной деятельности в связи с влиянием капсулы знаний». Сухо и размыто, как и большинство диагнозов местных специалистов. — Давайте начнем, — произносит Сайно. Аль-Хайтам кивает, чуть двигаясь на стуле. На этот раз его не обездвиживали, просто усадили за стол и настойчиво попросили обойтись без резких движений. Аль-Хайтам и не видит смысла дергаться: обвинения предъявлены не просто так, и у него нет повода продолжать нарушать закон. — Расскажи, что содержалось в той капсуле. Аль-Хайтам рассказывает все, что помнит: легенды древней цивилизации, обрывки истории давно исчезнувшего народа. Они жили еще до царя Дешрета, и свидетельства их существования находили многие ученые, исследовавшие руины в глубине пустыни. Ничего нового — и уж тем более запретного — аль-Хайтам не узнал. Кроме, пожалуй, участившихся видений из жизни самого Дешрета. Но это началось после. Может быть, капсула тут вовсе ни при чем. — А что насчет царства Дешрета? — уточняет Сайно. — Ничего. В капсуле об этом никакой информации не содержалось. Сайно кивает, делая пометки в документах перед собой. Аль-Хайтам понятия не имеет, что еще они хотят у него узнать. Того, кто продал ему эту капсулу, уже поймали, точки сбыта закрыли, а канал поставок ликвидировали. Если они хотят вынести наказание ему — пожалуйста. Только вот то, с каким упорством Сайно выпытывает у него больше подробностей, вызывает подозрения. И, кажется, не только у аль-Хайтама, если судить по настороженным взглядам собравшихся матр. Когда допрос заканчивается, аль-Хайтам просит Сайно задержаться. Ему и самому не дают покоя эти видения — потому что он не понимает, что с ними делать и что они значат, и впервые не может найти ответа ни в книгах, ни в научных работах. — О чем ты хотел поговорить? — Сайно замирает у стола, облокотившись на него бедрами. Аль-Хайтам устало трет переносицу, гадая, с чего лучше начать. — Я помню то, чего помнить не должен, — говорит он и замолкает, чувствуя, что что-то не так. Мысленно повторяет фразу. «Помню». Он бы сказал «вижу» или «знаю», но, кажется, капсула — или что это было — повлияла на него сильнее, чем он думал. И именно это слово подходит больше остальных. Он действительно помнит. Даже то, чего в видениях не было. — Например? — Например, то, что чувствовал царь Дешрет до того, как его цивилизация окончательно пала. Сайно напрягается. Смотрит исподлобья. Видимо, не верит. — И его разговоры с приближенным жрецом, Касалой, — продолжает аль-Хайтам. — Помнишь, мы находили его воспоминания в одном из подземелий в пустыне. — Я помню. — Голос Сайно звучит сухо и отчего-то раздраженно. — Что-то еще? — Этого мало? Сайно вздыхает и обессиленно падает на свой стул. — Тебе не кажется, что стоит посоветоваться с властительницей Кусанали? Аль-Хайтам рассматривал такой вариант. Она действительно могла бы помочь — хотя бы подсказать, как долго это будет продолжаться. Но она еще слаба, мудрецы и их хитроумный план достаточно ее измотали. Да и эти видения — воспоминания, что угодно, — пока что ему особо не мешают. — Думаю, пока еще можно подождать. Если я сам не пойму, что происходит, то обязательно к ней обращусь, а пока — все нормально. — Ты еще не все книги перечитал? Аль-Хайтаму, наверное, кажется, но звучит это по-странному тепло. Будто Сайно… переживает. Какое ему, интересно, дело до того, что происходит у аль-Хайтама в голове, пока это не представляет никакой опасности? — Осталась пара полок в архиве. Сайно собирает свои документы в одну стопку и кивает. — Хорошо. Если ты говоришь, что все в порядке, я тебе верю. Может быть, зря, думает аль-Хайтам. Но вслух ничего не говорит. Он Сайно тоже верит.* * *
… В ладонь впиваются острые осколки, вспарывают кожу — но даже эта боль не перекрывает ту, что сдавливает виски и впивается иглами в затылок. Перед глазами все плывет, контуры предметов размываются и будто подсвечиваются. Он закрывает глаза, переводя дыхание, и морщится, когда понимает — ничего не успокаивает. Вообще ничего. Боль не унимается. Он испробовал все отвары, которые только сумели придумать лекари. Прошел все обряды очищения, про которые только сумели вспомнить жрецы. И это ни к чему не привело. Боль затихала на короткие мгновения, а потом возвращалась и жалила сильнее, расползалась по всему телу, как по пустыне расползаются зоны увяданий. Их все больше и больше — и с ними бороться тоже не получается. Он сжимает ладонь. На секунду жжение в порезах отрезвляет, но этого не хватает. Все начинается заново. — Хватит! — рядом кричит Касала. — Хватит! Посмотрите, что происходит. Он замирает. Переводит дыхание. Кабинет, некогда аккуратный и чистый, теперь — воплощение хаоса: разбросанные книги и документы, перевернутая чернильница, опрокинутые стулья. А осколки, кажется, от песочных часов — на полу виднеются потемневшие от крови песчинки. — Хватит, — тише повторяет Касала. — Вы можете сопротивляться и дальше, но я пошлю за Руккхадеватой сегодня же. Пока вы не угробили себя окончательно. Он хочет возразить. Сказать, что это ничего не значит. Но виски взрываются болью такой силы, что перед глазами темнеет, и ему остается только согласиться. Касала прав. Может быть, хотя бы Руккхадевата придумает, как ему помочь, — пока еще есть кому помогать… Аль-Хайтам морщится, чувствуя, как сжимается на плече чужая рука. Больно. Вероятно, останется синяк. Сайно держит его так крепко, что даже отодвинуться, придя в себя, не получается. — Снова видение? Аль-Хайтам кивает. Сайно отпускает его и трет лицо ладонями. — Я свяжусь с Нахидой, — говорит он не терпящим возражений тоном. — Хочешь ты или нет, спрашивать не стану. Повторения того, что случилось сейчас, нам не нужно. На самом деле, аль-Хайтам бы поспорил. Его к Сайно тянет — и, возможно, тому действительно кажется, что дело в воспоминаниях, дело в том, что диктует аль-Хайтаму не его память, — но все гораздо сложнее и запутаннее. Все началось в пустыне, в ту самую встречу, когда они столкнулись у деревни Аару, но не продолжилось — потому что нечему продолжаться. И может быть, то, что негласно существовало между Касалой и Дешретом, действительно стало катализатором, но не для того, чтобы чувства возникли. Они были. Аль-Хайтам врать себе не привык. Правда, Сайно об этом знать вовсе не обязательно. — Почему ты думаешь, что это из-за видений? От взгляда Сайно по лопаткам бегут мурашки, но аль-Хайтам не отворачивается. Ждет ответ, терпеливо и спокойно. Если это их самый откровенный разговор на эту тему, то пусть будет так. Выводы можно сделать даже по молчанию. — Потому что это не твои воспоминания. Если только ты не собираешься мне сказать, что на самом деле являешься его реинкарнацией. Аль-Хайтам фыркает. Сайно кивает с видом «а я о чем» и выходит из кабинета, оставляя аль-Хайтама одного. Нахида, скорее всего, вряд ли сможет чем-то помочь. Но если видения прекратятся — будет уже хорошо. Аль-Хайтам понимает, к чему все идет. И проживать этот момент, пусть даже в воспоминаниях, он не хочет.* * *
… Рука Касалы — привычно теплая и мягкая. Успокаивающая. Как и знание, что он рядом. — Это единственный выход, — говорит Руккхадевата. В ее голосе слышны слезы. Он бы обнял ее и сказал, что все будет хорошо, но в это не верит никто из них. Риск слишком велик. И выхода действительно нет. — Значит, пусть будет так, — уверенно произносит он. Пальцы Касалы стискивают его ладонь так сильно, что на мгновение становится неприятно, но он не злится. Может быть, если бы все сложилось иначе, он бы и сам позволил Касале причинить себе боль. Если бы все сложилось иначе. В другой жизни. В другом мире. В мире, где он не совершил те ошибки, за которые теперь приходится расплачиваться жизнью. — Нужно эвакуировать людей. Я не знаю, насколько большим окажется выброс энергии. Не хочу лишних жертв. Он кивает. Жертв больше не нужно. Никому из них. Когда приходит время, Касала по-прежнему держит его за руку. Его присутствие вселяет надежду на лучшее. На то, что скоро все закончится. И наступит новый мир — чистый, светлый, полный радости и счастья, громкого смеха и искренних улыбок. — Мне жаль, — шепчет он, пока вокруг разрастается зеленоватый кокон магии Руккхадеваты. — Я бы хотел, чтобы все было иначе. Касала улыбается, склонив голову. — Я знаю. И буду верить, что когда-нибудь нам дадут второй шанс. Когда приходит время, он не чувствует ничего — кроме любви и благодарности. И пусть при жизни он многого не успел, он надеется, что Касала и в этот раз понял его без слов… — Это не опасно? — Голос Сайно звучит обеспокоенно. — Вдруг он окончательно с ума сойдет. Нахида снисходительно улыбается. — Не сложнее, чем приукрасить кому-то сон. Тем более если у меня есть разрешение. Памяти лишать не стану, а вот чужие воспоминания отделить смогу. Аль-Хайтам, кивает, сдавливая пальцами виски. Перед глазами все еще стоит образ Касалы, склонившегося и улыбающегося понимающе и печально одновременно. О чем, интересно, он думал, когда Дешрет умирал у него на руках? Когда пытался понять, что теперь делать с Руккхадеватой, лишившейся всех сил? Аль-Хайтам знает из легенд, что до самой смерти Касала служил в своем святилище и хранил воспоминания о Дешрете, не обращая внимания на то, кем того считали все вокруг, но что он чувствовал? Каково ему было? Сайно хмурится. Аль-Хайтам хочет спросить, не знает ли тот об этом больше, чем говорит, но по взгляду видит — не стоит. Сайно на эту тему разговаривать не намерен, и аль-Хайтам не будет настаивать. — Я могу попросить вас взяться за руки? — Зачем? — настораживается Сайно. — Хочу немного ускорить процесс. Генерал, вы ведь, наверное, догадываетесь, что я имею в виду? Сайно кивает через мгновение. Теперь хмурится уже аль-Хайтам. — Процесс чего? Нахида коротко смотрит на Сайно и пожимает плечами, будто бы этим жестом можно все объяснить. — Мне будет проще вернуться обратно, — говорит она. Аль-Хайтам ей не верит. Потому что Сайно отводит взгляд и замыкается в себе, пристально всматриваясь в пол. Ладно. С этим можно разобраться позже. — Готовы? — Нахида дожидается, пока они возьмутся за руки и кивнут, берет свободную ладонь аль-Хайтама в свою — а затем его утягивает в калейдоскоп воспоминаний, и своих, и чужих, и в веренице образов аль-Хайтам не улавливает ничего, кроме ощущения ладони Сайно в своей и понимания, что его присутствие успокаивает лучше любых слов. Когда он приходит в себя, Нахида сидит на краю постели и улыбается так довольно и радостно, будто впервые за несколько столетий оказалась за пределами придуманной мудрецами камеры, а не просто побывала в его голове. — О! Вы очнулись. — Она поворачивается к нему. Сбоку шевелится Сайно. Сайно, по-прежнему держащий аль-Хайтама за руку. За ребрами теплеет. — Вы наверняка догадались, что теперь видения вряд ли появятся. Все-таки последнее воспоминание из жизни царя Дешрета вы уже пережили. Но на всякий случай я забрала себе все, что смогла, чтобы они не проявились в неподходящий момент. Аль-Хайтам заторможенно кивает. Нахида выставляет ладонь перед собой, прося помолчать, и продолжает: — Что же касается всего остального, то воспоминания ни при чем. Они просто ускорили процесс, который и так уже начался. — Какой процесс? — Процесс осознания своих чувств. — Нахида улыбается. Аль-Хайтам недоуменно переводит взгляд с нее на Сайно, и тот отворачивается так, чтобы было не видно лица. — В этом нет ничего страшного! Вы просто немного задержались. Аль-Хайтам, если честно, ничего не понимает. Нахида похлопывает его по ладони и спрыгивает с постели, оправляя подол платья. — Генерал прошел этот путь раньше вас. Он видел все то, что видели вы, только с другой стороны. — То есть пока я наблюдал за жизнью Дешрета, Сайно наблюдал за жизнью Касалы? — Верно. Совпадение это или нет, но история повторяется. Касала когда-то тоже ступил на эту дорогу первым, а после согласился вести Дешрета за собой. Может быть, в наше время все закончится иначе. Будущее я предсказывать не умею. — Нахида смеется и, не дожидаясь ответа, уходит, оставляя аль-Хайтама в еще более запутанном состоянии. Сайно молчит, но следом не встает. Только смотрит в пол, будто никогда ничего интереснее не видел. — И что это значит? — тихо спрашивает аль-Хайтам. Догадка вертится на языке, но кто знает, может, Нахида не это имела в виду. — То и значит, — фыркает Сайно и отпускает его ладонь. — Я повторяю путь Касалы. Ты — Дешрета. Остальное ты видел. — Мне тоже придется умереть? — усмехается аль-Хайтам. — Надеюсь, нет. — А за руки мы держались, потому что… — Я, на самом деле, не знаю зачем, — признается Сайно. — Может быть, она пыталась сравнить нашу энергию. Или понять, в какой момент все началось у тебя. Меня видения начали преследовать после того, как мы побывали в том подземелье. Возможно, тебя не задело так сильно потому, что это были воспоминания Касалы. Мне они ближе, чем тебе. Аль-Хайтам кивает, осторожно приподнимаясь и прислушиваясь к себе. В памяти о цивилизации царя Дешрета осталось только то, что он читал и слышал от других. Он знает, что должен помнить что-то еще, но не помнит — значит, Нахида действительно стерла кусочки прошлой жизни. Это даже немного расстраивает, хотя фантомное присутствие кого-то постороннего в голове в какой-то степени раздражало. — То есть в прошлый раз, когда я сказал про звезды, ты… — Да, — перебивает Сайно. — Я это уже слышал. — Почему не сказал? Сайно смеривает его таким взглядом, что глупость собственного вопроса аль-Хайтам понимает в ту же секунду. И правда. Он ведь тоже мог сказать — и не сказал. — А если серьезно, — осторожно начинает он. Сайно теперь смотрит настороженно, но хотя бы не в пол. Уже хорошо. — Если серьезно, то что ты об этом думаешь? — О чем? — О том, чтобы пройти весь этот путь со мной. Сайно неожиданно смеется, негромко, но так тепло, что аль-Хайтам не может не улыбнуться. — Звучит как клятва. — Не торопи события. — Имею право. Я сколько ждал, пока до тебя дойдет. И дойдет ли вообще. Аль-Хайтам кивает. Они оба бродили в неизвестности, и еще неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы не дурацкая капсула бесполезных, по факту, знаний. — Ты не ответил на мой вопрос. — Так ты спроси нормально. Хочется закатить глаза, но аль-Хайтам только берет Сайно за руку и тянет, заставляя посмотреть прямо на него. — Ты не против? Или ты прошел этот путь до того конца, когда ничего уже нет? Глаза в итоге закатывает Сайно — и, фыркнув, подается ближе, выдыхая в губы: — Не против. А потом аль-Хайтам целует его, и то, каким будет их собственный путь, становится совершенно неважно. Может быть, когда-то в древности и Касала, и Дешрет хотели, чтобы все сложилось иначе. Чтобы все закончилось по-другому. Может быть, они мечтали о втором шансе — чтобы сделать все правильно. Чувствуя, как Сайно отвечает на поцелуй, аль-Хайтам думает, что вторым шансом могут быть они. И на этот раз никакой катастрофы не случится.