***
В Питер Лина уехала на неделю. Она планировала до изнеможения гулять по городу, трогать мягкую сталь воды руками, встречать рассвет на какой-нибудь покрытой инеем крыше. Надеялась, что в какой-то миг её бессмысленного шатания, отпружинивая от брусчатки, к ней вернётся привычное ощущение любви к миру. И тогда она, засмеявшись на выдохе, пробьёт ту самую злосчастную фанеру, обнимет случайного прохожего и рванёт в Москву, готовая расцеловать каждый сантиметр суетливого города. Она планировала. Но всё полетело к чёртовой матери. И дело было в том, что Лина не могла спать. Сон честно подкрадывался к ней, аккуратно приобнимал и прижимал к своему усыпанному звёздами полупрозрачному плечу. Лина прикрывала глаза и засыпала. А потом всё шло наперекосяк. Перед глазами кружилось, пенилось, надвигалось тёмное. Оно отливало тёмно-синим, кое-где уходило в бордовый, напоминая венозную кровь. Будто несколько десятков человек одновременно вскрыли себе вены. Пахло дождевой сыростью, гарью и какими-то горькими травами. А следом за бурлящей темнотой неизменно в сознании всплывали глаза. Зелёно-карие, портальные, насмешливые, с чёрными стрелками. И от них невозможно было никуда спрятаться. Лина бежала во сне, зажмуривалась, но они всё равно вспыхивали где-то рядом и смотрели без отрыва. Когда на краю сознания начинал раздаваться ведьминский смех, Лина вскакивала на постели. Кожа покрывалась липким и отвратительно-холодным потом, в груди тряслось от страха сердце. Джебисашвили распахивала настежь окно, подходила к нему в одной майке и долго дышала серым питерским воздухом, надеясь, что тот выбьет из головы остатки ранящего смеха. Но сколько бы она не вымораживала лёгкие изнутри, легче не становилось. Лина пробовала медитировать, пробовала собирать остатки своей энергии. Хватало только на то, чтобы согреться и перестать исходить дрожью. Засыпала она только под утро и на несколько часов. Когда просыпалась вновь, глаза болели от сизого света, голова раскалывалась, тело бил озноб. Так продолжалось три дня. Лина чувствовала, что сил не осталось ни на что, кроме иррационального, обжигающего гнева на незнакомку. Какого чёрта произошло? Почему она ей снится? Почему силы исчезают, будто её кто-то... Нет, проклятий всё ещё не существует. Она пережёвывала эти мысли как невкусную кашу, пока шла по улицам Питера. Лина от злости пнула кучу листьев рядом с тротуаром. Они разлетелись в разные стороны. Дворник крикнул Лине вслед несколько ругательств, и девушка не была уверена, что только на русском. Злость подбиралась к горлу, скручивалась удавом на шее и выдавливала всё самое гнусное. Вместо извинений, Джебисашвили обернулась и прокричала что-то вроде "иди нахер", потом показала фак и ускорила шаг. Совесть шевельнулась, но осталась почти незамеченной. Лина дошла до Таврического сада и села на ту же самую лавочку. Дёргано закурила и уставилась перед собой. Она просидела около часа. Под ногами, напитываясь осенней сыростью, валялось около шести окурков. Лина замерзала, глаза слезились, но она упорно продолжала сидеть на месте. Здравый смысл в ней всегда проигрывал упёртости. - И снова замёрзла, девонька, - Лина вздрогнула. Она настолько устала, что уже перестала улавливать колебания реальности. Женщина снова села рядом, по левую руку. Лина почувствовала, как тело согревает ярость. Она вскочила на ноги и уставилась на безмятежную незнакомку. - Какого чёрта происходит? - выпалила Джебисашвили. - Нет никаких чертей, милая, - усмехнулась незнакомка. - Угостишь сигаретой? - Хрен тебе, а не сигареты. Что ты сделала? Почему я не могу уснуть? - А я почём знаю? - небрежно пожала плечами женщина. - Ты смотри, дорогуша, куришь как паровоз, изматываешь себя, вот и сон не идёт. Чайку травяного попей. - Нет здесь ёбаного чая, - рыкнула Лина. - Как жаль, - сочувственно сказала незнакомка. Вот только насмешливо изогнутые брови говорили, что ничерта ей не жаль. Лина обессиленно рухнула на лавочку. Отчего-то захотелось разрыдаться. Она так больше не может. Поездка в Питер не принесла ничего, кроме звучащего в глубине головы тёмного смеха. Легче не стало ни на грамм. Ярость ещё клубилась где-то в солнечном сплетении, но проявить её Лина не могла - сил не осталось. - Что за ебанина, - устало выдохнула Джебисашвили, откидываясь на спинку скамейки и разглядывая печально покачивающиеся листья. Слезы застыли в глазах, но в Лине остались ещё остатки гордости - плакать при незнакомке она не станет. - Не сквернословь, девонька, не красиво это. - Да пошла ты, - вяло огрызнулась девушка. - Так угостишь сигаретой? - Да хоть всё забирай, - Лина достала пачку и кинула её на лавочку рядом с женщиной. - Аккуратнее, душенька. Не предлагай незнакомцам такого, - усмешка-оскал мелькнула на полных губах и тут же исчезла. Но этого мгновения хватило, чтобы Лина ощутила, как по позвоночнику пробегает дрожь. - Булгаков завещал вообще с ними не разговаривать. И чего теперь? Душу у меня заберёшь? - А ты отдашь? - незнакомка резко наклонилась вперёд. Лина не успела ничего - ни отодвинуться, ни вырваться. Её подбородок крепко сжимали пальцы в чёрных перчатках, глаза незнакомки смотрели прямо и лукаво в её собственные. В них будто открывался тот самый портал, манил, зазывал. Нос защекотали запахи сандала и костра, посылая по телу колючее тепло. Лина собрала остатки сил и выдернула подбородок из цепких пальцев. - Я тебе не душевная проститутка. Душа не продаётся. - А я и не покупаю, - женщина отчего-то развеселилась. Она отодвинулась от Лины и тихо посмеивалась. Смех сейчас не напоминал ведьминский. Он был звонким, лёгким, тёмно-рубиновым и на удивление почти безопасным. - Сильная девонька. Из последних сил сопротивляешься. - Было бы кому, - нагло ответила Джебисашвили. - Что мы, сумасшедших не видели? Или ты ожидаешь, что я схвачусь за свечу и начну тебя преследовать, а потом разгромлю ресторан? - Какой моветон, - усмехнулась женщина. - Нет, ты слишком любишь, чтобы всё было не как у других. А это мы уже проходили. - А ты вот всё про меня знаешь, да? - Я не знаю, милая. Я ведаю, - незнакомка улыбнулась. Просто и снисходительно, как будто объясняла ребёнку, почему не стоит совать пальцы в розетку. - Да кто ж ты, наконец? - не выдержала Джебисашвили, блеснув гневом в серых глазах. - Рано тебе ещё знать. Ярость снова забурлила. Хотелось отвесить незнакомке резкую пощёчину, вытрясти из неё всю эту дурь про ведовство и выбить изо рта идиотских "девонек" и "милых". Но оставшиеся крохи здравого смысла шептали, что делать этого не стоит. С сумасшедшими связываться себе дороже. Лина сплюнула под ноги, схватила со скамейки наполовину полную пачку и зашагала прочь. До неё донёсся тихий смешок незнакомки и едва различимый запах сигаретного дыма. Лина была уверена, что сигарету женщина так и не взяла из её пачки, но проверять не решилась. К чёрту это всё. Она идёт спать.***
Планы снова с треском провалились. Уснуть Джебисашвили не могла уже совсем. Стоило ей прикрыть глаза, как нефте-кровавая жижа снова появлялась, добираясь ей до горла, норовя затечь в рот и перекрыть воздух. Не помогало ничего. Лина купила пачку снотворного, но от таблеток тянуло только блевать. Джебисашвили пила залпом коньяк, а он обжигал гортань и приносил только нервную дрожь, но не спасительный сон. Неделя подходила к концу. Ей нужно было возвращаться в Москву, нужно было позвонить родным и попросить встретить на вокзале. Но на сборы не хватало сил. Лина ощущала себя бледным призраком, выхолощенной версией себя. Говорить с кем-то не хотелось, слова путались в голове и выходили изо рта единым комком невнятного мычания. В голове неустанно звучал смех. Джебисашвили оплатила номер ещё на неделю, с каким-то уставшим безразличием наблюдая, как пустеет карта. Запасы денег, конечно, были. Только в Москве. А с собой Лина взяла необходимый минимум, чтобы не истратить всё на шмотки, как обычно случалось. А теперь у неё оставалось пару тысяч на еду. Но есть ей не хотелось тоже. Лина не помнила, когда последний раз нормально ела. Дня три назад? Еда по вкусу напоминала пережёванный картон и не лезла, как бы девушка не заставляла себя. Организм соглашался только на яблоки и ржаные хлебцы. И то через раз.***
Выходить на улицу стало почти невозможно. Лина выбиралась только под вечер, бессмысленно бродя неподалёку от гостиницы, потому что не была уверена, что если выберется куда-то дальше, ей хватит сил вернуться. При мысли о Таврическом саде хотелось упасть головой под машину, лишь бы не вспоминать о чёртовой лавочке и чёртовой незнакомке. Лина не сомневалась, что если придёт туда, то встретит женщину. Но видеть её не хотелось. Как только Джебисашвили представляла образ незнакомки, всё её естество заливал гнев, необузданный, ярко-алый, струящийся отравой по венам. А сесть за убийство Лине не улыбалось. В очередной раз Лина бродила рядом с гостиницей. Гулкие слабые шаги лёгким эхом отражались от каменной набережной. Лина добрела до лавочки и тяжело рухнула на неё, разглядывая воду. Приехала, называется, за поиском смыслов. Нет, определённо надо что-то делать. Сейчас же купит билет на оставшиеся деньги и поедет в Москву. С вещами можно будет разобраться позже. Лина почувствовала лёгкое шевеление собственной энергии, которая сдавала позиции. В пальцы прилило чуть тепла. Лина неровно улыбнулась и решила, что ещё поборется. Она открыла сайт РЖД в полной готовности ехать хоть стоя, как вдруг услышала чей-то голос. Волосы на затылке встали дыбом, как у животного, почуявшего опасность. Лина напряглась и огляделась. К её лавочке направлялись двое, изрядно шатаясь. Вскочить Лине не позволял истощённый организм, так что девушка медленно поднялась и постаралась как можно быстрее двинуться в сторону гостиницы. Как и всё за последние полторы недели, ей это не удалось. На хрупкие плечи опустилась тяжёлая рука. - Ну куда ты, красавица? - обезображенное многолетним пьянством лицо криво ухмылялось. Лина чувствовала, как по плечам ползёт пахнущая гнилью грязно-серая энергия, опускаясь по ключицам к груди. Позади растёкшимся щитом висела вторая, точно такая же. - Руку убери, - хрипло выдохнула Лина. - Да ладно тебе. Я Серёга, а это Колян. Пойдём с нами. У нас тут квартира недалеко, посидим, покалякаем. Страх медленно покрывал внутренности корочкой льда. У Лины не хватит сил, чтобы противостоять двоим. Паника перехватывала горло, закричать не получалось. Энергия этих двоих облепляла её плотнее, отчего хотелось нырнуть в Неву, только бы смыть с себя грязь. Лина прикрыла глаза и мысленно взмолилась. "Помоги, Господи" - шептала про себя девушка. Но на помощь пришёл не он. Лина услышала ехидный смех. Он нарастал постепенно, разворачиваясь, как полотно. Пальцы загудели от едва сдерживаемой силы, пахнущей гарью. Не её силы. Глаза стекленели от накатывающей ярости. Настоящую Лину со её золотисто-тёплой энергией будто заперли где-то в дальней комнате сознания. Джебисашвили услышала свой голос будто со стороны. И звучал он темно, опасно, низко. - Убери руку. - Дерзкая, - мужчина усмехнулся, обнажая неровные и гнилые зубы. А затем потянулся к ней. Лина не знала, как всё это произошло. Всё, что она помнила - удар. Её собственная тонкая кисть сжалась в кулак, на татуировки брызнуло что-то горячее и тёплое. Раздался болезненный стон. А Лина била дальше. В груди кружился иссиня-чёрный вихрь, глаза не видели ничего, кроме брызг крови. Уши улавливали только хруст ломающейся кости. Смех, звучащий в голове набатом, перекрывал все остальные звуки. Вдруг в сознание ворвался голос. Грудной и слегка рычащий. Убей Лина замахнулась ещё раз. Голос повторял одно и то же слово, нарастал, смешиваясь со смехом и стоном лежащего под ней мужчины. Эта какофония разрывала голову на куски. Ещё один удар пришёлся мимо, костяшки встретились с асфальтом и по ним обжигающей волной прокатилась боль. Лина надрывно, громко взвыла, заглушая своим криком голос. В следующую секунду стихло всё. Джебисашвили несколько раз мотнула головой, ощущая на щеках щиплющие слёзы. Когда глаза смогли воспринимать реальность, Лина огляделась. Под ней, хрипя и булькая кровавой слюной, лежал тот, кто, кажется, представился Серёгой. Его друга не наблюдалось. Лина подняла руки и увидела, что костяшки опухли, на кисть перетекал фиолетовый синяк, а пальцы в дрожащем кулаке были перепачканы кровью. Девушка ощущала её привкус на губах. Мазнув по нижней шершавым языком, Лина ощутила, как уже загустевшая капля крови обволакивает рецепторы. От металлического вкуса затошнило. Джебисашвили вскочила на ноги. - Нет, нет, нет. Он жив, жив, - сбивчиво шептала девушка, отходя от распластавшегося тела. Лина застыла, глядя на то, что сотворила с человеком. Нет, это была не она. Не она ведь, да? Лина ведь никогда никого не била. Какие-то полупьяные потасовки не считаются. Они всегда заканчивались максимум разбитой губой. Она не могла. Но почему тогда руки нещадно болят, почему во рту привкус чужой крови? Тело захрипело сильнее и принялось подниматься. Лина отшатнулась. Тошнота поднималась всё выше и сдерживать её больше не получалось. Лину вывернуло прямо под ноги. Чужие стоны боли перемешивались с судорожными мыслями. Выдерживать это больше Лина не могла. Она сорвалась с места и побежала в сторону гостиницы, из последних сил заставляя ноги работать. В номер ворвалась стремительно, захлопнула за собой дверь и сползла по ней вниз. Рыдания душили, слёзы разъедали обветренные щёки, холод сковывал тело. Лина кулем свалилась прямо под дверью, обняв острые колени. Железный запах крови въелся в ноздри. Перед глазами запузырилась тьма.***
Ей снился отец. После полутора недель изматывающих снов это казалось настоящим благословением. Высокий, широкоплечий, с неизменной улыбкой на тонких губах он казался незыблемой опорой. Они шли рядом, почти соприкасаясь кончиками пальцев. С неба светило ласковое и близкое солнце. Откуда-то издалека доносилась родная грузинская речь. Лина почти забыла, как она звучит. Горы величественными стражами наблюдали за ними издалека, сдвинув седые косматые брови. На душе было тихо, как в летнюю ночь. Лина улыбнулась робко и почти застенчиво. - Пап, - голос звучал тихо. - Как хорошо, что ты пришёл. Тут такое творится. Отец молчал и шёл дальше, чуть ускорив шаг. - Пап, слушай, мы так давно не виделись. Ты перестал ко мне приходить. А я тут с ума схожу. Причём, по-моему, в прямом смысле. Да погоди ты, не беги, ну. Отец только ускорял шаг. Под конец речи Лины он перешёл на бег. Девушка ринулась за ним, силясь ухватить его за широкую ладонь. - Пап, стой, подожди! - девушка кричала, едва поспевая за отцом. - Стой, у меня нет сил бежать. Папа! Лина набрала в грудь побольше воздуха и рванула вперёд, обгоняя отца и преграждая ему дорогу. Она остановилась прямо перед ним, врезавшись в мощную грудь. - Господи, ну куда ты так бежишь, - выдавила из себя девушка в перерывах между судорожными вдохами. Она прижалась к тяжело дышавшему отцу плотнее и подняла взгляд. На неё смотрели зелёно-карие глаза. А у её отца были тёплые и чёрные. Осколками стекла голову наполнил знакомый смех. Лина отшатнулась, попятилась и упала, споткнувшись о камень. - Нет, ну пожалуйста, - протянула девушка, чувствуя щупальца страха, которые хозяйничали у неё в животе. Тонкие губы отца на глазах становились полнее и изгибались в ехидной усмешке. - Сдавайся, девонька, - голос тоже не принадлежал отцу. Он был низким, женским и лишающим последних сил. Лина закричала.***
Девушка проснулась от собственного крика. У неё в руках, покрытых коркой засохшей бурой крови, лежали какие-то лоскутки. Лина оглянулась и поняла, что лежит по середине комнаты, хотя засыпала у двери. Вокруг взрыв из её вещей, перевёрнутый чемодан с отломанным колёсиком, вывернутый наизнанку рюкзак. На её теле, укрывая озябшие ступни, лежит кусок отцовской рубашки. Её талисман, её оберег. В руках она сжимает изорванный рукав, неподалёку, будто насмехаясь, ровным рядком лежат белые пуговицы. Кисти болят из-за вчерашнего и из-за явных усилий, которые она прикидывала, разрывая на куски единственное, что держало её на плаву. Плакать больше не получалось. В груди, продуваемая ветром из распахнутого окна, зияла дыра. Лина рухнула на спину, прижимая к лицу лоскут отцовской рубашки и закрываясь от серого мира, вдыхая едва уловимый запах парфюма папы. Вскоре растворился и он, оставив в воздухе только сырость и металл.***
Вторая неделя подходила к концу. Джебисашвили уже пару дней не вставала с кровати. Спала урывками минут по десять. Её хватило только на то, чтобы замотать датчик дыма какой-то своей плотной кофтой, которую она без жалости разорвала. Покрывало, некогда белое, сейчас то тут, то там было заляпано разводами от сигаретного пепла. Окно в номере Лина не закрывала, потому что совершенно перестала чувствовать холод. Вернее, только его она и чувствовала - колющий мелкими иголочками, сплошной, не дающий глубоко вдохнуть. Что ей там какое-то окно, когда внутри льда хватило бы на ещё одну Антарктиду. Телефон разрядился и бесполезным камнем валялся где-то под кроватью. Лина всё равно не могла говорить - сухие губы потрескались и кровоточили, слова забыли дорогу к девушке, в голове заунывно гудел ветер. Эта ночь была последней. Лина чувствовала это остатками своего дара. Её энергия истощилась, хрипела в предсмертной агонии, уже перестав посылать девушке хоть какие-то сигналы, кроме ощущения приближающейся смерти. И когда Лина с лёгкой усмешкой, на которые ушли последние силы, прикрыла глаза, в комнате появилась она. Часы показывали около полуночи. Размеренный стук каблуков разнёсся по молчаливо-мёртвому помещению. Лина почувствовала, как кровать прогнулась под чужим весом. А затем на её бледное и похудевшее лицо опустилась обжигающая рука. Удивляться было слишком сложно. Да и Лина на самом деле не была удивлена. - Ну что, девонька? Уверовала? - голос незнакомки был почти тёплым, почти сочувствующим. Если не обращать внимания на далёкие и тревожные тёмные нотки. - Уверовала, бабонька, - еле разомкнув слипшиеся губы, ответила Лина. Обращение, которое она использовала, вырвалось само собой и показалось правильным. Джебисашвили никогда не произносила этого слова. Но сейчас это было неважно. На кровати лежала уже не Лина, а значит, не имеет никакого значения, что там было когда-то. - Есть бесы-то, милая? Есть порчи? - Есть. - Умница, - незнакомка слегка погладила впалую щёку. - Признаюсь честно, я думала, что ты сдашься раньше. А ты гляди-ка - выдержала. Дождалась. Удивила ты меня. Проси, чего пожелаешь. - Кто ты? Дьявол? Незнакомка засмеялась. И снова провела по щеке Лины в ласковом, даже будто материнском жесте. - Колдовка, милая. Всего лишь колдовка. Лина ей не поверила. Но переспрашивать не стала, полностью капитулируя и начиная играть по правилам незнакомки. - Как тебя зовут, колдовка? - Так же, как тебя, голуба моя. Лина приоткрыла глаза. Женщина сидела, склонившись как можно ближе, и улыбалась. Она была одета в простое чёрное платье с белыми узорами. На руках не обнаружилось перчаток, зато обнаружились острые чёрные ногти, слегка царапающие кожу на щеке. Лине хотелось засмеяться. Что это за чехарда с именами, что это за дьявольщина, прикрывающаяся дурацким и неудобным "колдовка". Но удалось только криво усмехнуться. - Здравствуй, Ангелина. - Здравия и тебе. - Да куда там, - Лина поморщилась и закашлялась. - И то правда, - от тёплого голоса не осталось почти ничего. Он снова звучал опасно и насмешливо. - Хороша ты, девонька. Ничего не просишь. Правильно это. Сами всё предложат и сами всё дадут. - И что же ты мне дашь? - Вечность, милая. Нравишься ты мне, девонька. Светлая такая, тёплая. Таких интереснее всего дурачить. Таким интереснее всего раскрывать глаза. Колкие слова вертелись на языке, хотелось напоследок съязвить хоть что-нибудь. Но Лина не стала. Сдалась, устала бороться. У Дьявола не выигрывал ещё никто. Колдовка засмеялась тем самым смехом, который мучил Лину столько дней кряду. Слышать его не внутри своей головы было страшно. Но все чувства вылетели из уставшего тела, когда Лина ощутила на своих шершавых губах чужие. Они были почти раскалёнными, от их жара заныли кровоточащие ранки. Джебисашвили ответила на прикосновение, не отдавая себе отчёт в том, что делает. А потом губы Ангелины были везде. Они оставляли после себя болезненные ожоги, разгоняли кровь, заставляя сердце неровным ритмом стучать внутри впалой груди. Пальцы колдовки, сейчас ощущавшиеся ледяными, скользили по татуированной коже, повторяя контуры рисунков. Слабыми руками Лина сама прижала женщину ближе к себе, на что та довольно хмыкнула, снова накрывая израненные губы поцелуем. Она кусала беззащитную шею, почти вгрызалась в хрупкие ключицы, пальцами прокладывая путь к разведённым ногам. Лина вцепилась в смоляные волосы, сжимая до боли. Но колдовка только смеялась. Первый толчок вырвал из горла хриплый стон. Острые ногти причиняли боль, но на неё уже было бессмысленно обращать внимание. Промёрзшая до костей Лина начала согреваться. А буквально через несколько секунд пылать, будто её заживо жгли на костре. Запах сандала обволакивал плотным коконом, душил, не пуская желанный воздух. По лбу и шее тёк пот, губы превратились в кровавое месиво и нещадно болели. Колдовка продолжала резко входить в неё, её распущенные волосы заслоняли глаза. - Ярость - твой бич, девонька, - шепнула Ангелина. Лина в ответ лишь рвано простонала. - Почто ты так с тем парнем? - Не... я... - кое-как ответила Лина, плавясь под прикосновениями колдовки. - Ты, ты, милая. А кто ж отказывается от родного? Кто ж вещи мёртвого отца кромсает, будто они - ненужная ветошь? Ангелина согнула внутри неё пальцы, выбив крик. - Ты. Всё ты. Смех больше не ранил абстрактно. Каждый новый отзвук оставлял на коже насечки, которые моментально заполнялись тёплой кровью. - Уныние, девонька, - страшный грех. Коли его пустишь, так и тёмные силы найдут место, где разгуляться. Ангелина ускорила ритм. Лина извивалась на кровати, голова была тяжёлой, мысли не собирались в единую цепочку, рассыпаясь пеплом. Перед глазами ревела тьма. - Что ж, милая, пойдёшь со мной? Пойдёшь, девонька? - Пойду, - последний стон вырвался из горла, заставив дребезжать пространство. Лина выгнулась на постели и сжала руку колдовки бёдрами. Ангелина ласково провела по покрытому испариной лбу Лины ладонью. А затем нежно прикоснулась к нему едва тёплыми губами. - Пора, душа моя. Лине подумалось, что "душа моя" - не столько обращение, сколько констатация. А больше она не успела подумать ничего. Тёмная вода, пахнущая горькими травами, вырвалась из её сознания и перетекла в реальность, затапливая гостиничный номер, впитываясь в платье колдовки, которая лишь безмятежно улыбалась. В следующую секунду Лина ощутила вязкую воду на своих губах и сделала вдох. Тьма резво перетекла в лёгкие, заслонила глаза. А потом не было ничего.***
Очередной закат разлился розовым маревом, изменяя очертания действительности, сглаживая её. Возле гостиницы на набережной Невы устало курили несколько полицейских. - Сейчас бы выпить чего-нибудь, - проронил один из них, отправляя бычок в чёрную гладь воды. - Ага, нарзану, - ответил другой. - Почему нарзану? - А чёрт его знает. В голову взбрело. Видимо, дело так странно действует. Шутка ли - исполосованный труп в закрытом номере с учётом того, что администратор божится, мол, девушка не выходила из него несколько дней. Над сумеречным Петербургом едва слышно прозвучал ехидный смешок.