Двойное «Ф», или Фюрер и фанфики

      Леонид Алексеевич Мюллер в темпе вальса собирался на работу. Выудив из холодильника заботливо приготовленный женой тормозок и прихватив старый ноут, отправился в дорогу. Работал он три раза в неделю, по ночам, совместив свои смены со сменами жены — ночной сиделки в доме престарелых. Работали они больше на подарки внукам, как говорил сын. Все три поколения семьи Мюллер жили большой семьей в просторном доме в пригороде и не помышляли жить отдельно друг от друга. Видимо, проросли в немецкий уклад туркменские устои и детям передались. Оттого, видимо, женившись, сын решил обзавестись общим домом, а не съехать от родителей. Благо и невестка не возражала. Оба айтишники, карьера была хоть и не головокружительной, но доход приносила весомый и стабильный. Поэтому к своим шестидесяти, что Леонид, что Анна работали больше для самоуважения.       Проезжая по пустынному пригороду, Леонид Алексеевич неожиданно для себя ударился в воспоминания. Вспомнился отец. Интересно, поехал бы старый Адольф на историческую родину, останься он в живых к развалу СССР? Да-да, Алексеем Адольф Петрович Мюллер стал уже после войны. Прадед, переселившийся в Туркестанскую губернию еще при царе, прозорливо спас потомков от насильственного переселения и послевоенного статуса спецпоселенца, поэтому в 1947 пришедший в первый класс ашхабадской школы Леня, по-большому счёту не отличался от своих сверстников, так же был стрижен налысо, носил тюбетейку и на долгие месяцы вместо занятий выезжал «на хлопок».       Все рухнуло в одночасье вместе с развалом СССР. Как и во всех республиках национальные настроения всплыли, как пена на кипящем бульоне. Мюллер здраво рассудил, что и в постсоветской России за русского его вряд ли примут. И так, вместо спецпоселенца в детстве, стал в зените жизни поздним переселенцем. Глядя на сына и внуков, о содеянном не жалел. Но самому себе напоминал пересаженное дерево, которое не разрослось так, как могло бы, если его б не трогали.       Темнело. Леонид Алексеевич въехал в город и катил к центру. Чем ближе он подъезжал, тем громче становилось вокруг. Центр не спал и подмигивал ему разноцветными огнями. Привязав своего железного «коня» и зайдя на парковку, он даже порадовался, что какофония звука и света осталась там, наверху.       Его местом работы была ничем не примечательная парковка в центре Берлина. На вид в ней не было ничего особенного. Днем она была полна машин, к ночи их оставалось совсем немного. Тем более с 22:00 до 6:00 она была закрыта. Но охранял Леонид Алексеевич не редкие машины, а саму парковку. От тех, кто знал, что на том месте располагался бункер фюрера, и мог устраивать здесь незаконные собрания или ещё что. Пару раз бывало, что пытались заглянуть сюда подозрительные молодые люди. Но охранник всегда был на чеку и спустя минуту после нажатия тревожной кнопки появлялся полицейский наряд. Но вот уже года два, как ничего не нарушало размеренную смену Мюллера.       Сначала, нагрев чайник и развернув бутерброды, он пробовал смотреть фильмы. Но в таком месте почему-то тянуло смотреть фильмы именно про войну, а после становилось как-то тревожно. Видимо, не зря говорят про энергетику места. Как-то раз поделившись за ужином этой мыслью, он неожиданно услышал от четырнадцатилетнего Пауля предложение писать фанфики. В таком месте и с такой энергетикой, по мнению внука, могло выйти что-то действительно стоящее. Слово фанфики для обладающего образным мышлением Леонида было незнакомо, но одновременно напомнило и фуфайку, и фифу, поэтому, живо представив себе цыпочку в ультрамодных во времена его молодости чулках со швом и ватнике на голое тело, он ухмыльнулся. Супруга, Анна Германовна, видимо, разглядев знакомых чертиков в мужнином взгляде, пихнула его локтем. А внук, приволок свой старый школьный ноут и приобщил деда к «Книге фанфиков».       Вот так открыл для себя поздний переселенец Мюллер мир фанфиков. Читал опять-таки про Вторую мировую, а особо понравившиеся даже скачивал себе на ноут, чтоб не искать и перечитывать по мере желания. Особенно полюбились ему два фендома: по «Семнадцати мгновениям весны» и «Т-34».       Пока Леонид Алексеевич ждал закипания чайника, ровно в это же время восемьдесят два года назад закипал фюрер.       — Это позор, позор Великой Германии и тысячелетнего рейха, если офицер моего Лейбштандарта полетит в будущее не в парадной форме!       — Мой фюрер, — Вюст пытался вставить хоть слово, — медиум настаивает, чтоб формы не было вообще. Я понимаю ваше негодование, но…       — Нет, нет и еще раз нет! — Гитлер затряс головой, мокрая от пота челка растрепалась и свисала на лоб неопрятными сосульками. — Форма для немецкого солдата — это его гордость. Как можно отправить в будущее человека без гордости?!       Внезапно Гитлер остановился и, сощурив глаза, направил дрожащий указательный палец в неподвижно сидящего за столом фон Брауна.       — Это все вы, штурбанфюрер, ваше пренебрежение к форме. Даже сейчас, вы посмели придти ко мне, к фюреру германского народа, без формы?! Вам что, противна служба? Сначала, вы со своими костюмами и щеголеватыми платочками в петлице, а сейчас и медиум. Вот она плесень, разложение, паук предательства сплетший свои сети прямо тут в сердце рейхсканцелярии.       Технарь фон Браун совершенно не улавливал связи между ним и медиумом, но для себя решил, что после возвращения Пайпера в форме или без формы, с выполненным заданием или без такового, он, Вернер фон Браун, уедет обратно в Пенемюнде, где никому нет дела до его костюмов и никто, не имеющий в своей фамилии приставки фон, не посмеет кричать на него и тем более тыкать пальцем.       Вюст сидел тише воды ниже травы: подставлять Оршич ему не хотелось. Поэтому пусть Йохен летит хоть в парадной форме, хоть с букетом. Проще переговорить с Вернером и положить в машину времени дополнительный комплект гражданской одежды.       И лишь маленький паучок разочарованно сидел на гардине в кабинете фюрера. Окна уже не открывали, и он четыре дня как голодал. Его маленькую паутинку не приметили уборщицы, тем самым подарив ему возможность вполне сносно провести лето. Сам он не наглел, уважал вождя и не плел раскидистых тенет. И вот сейчас от крика фюрера маленькая ниточка, тянущаяся от паутинки к его лапке, завибрировала и вывела из голодного полузабытья. С какой надеждой он полз к увы пустой сети. Разочарование насекомого было столь велико, что он решился покинуть насиженное место.       К аэродрому «милый Йохен» пробирался огородами. Зигурд была, конечно, очень мила. Да и медовый месяц, вернее, неделя вначале выдалась весьма горячей. Но к третьему дню Пайпер охладел. Любая любовная баталия по ощущениям уступала танковой атаке. Если бы Йохен разбирался в эндокринологии, то понял бы — у него просто острая нехватка адреналина. Но о таком Пайпер не слыхивал, и утром четвертого дня заскучал, и рвался на фронт или в будущее, или хоть куда, но подальше от пасторалей Висбадена, от чистых накрахмаленных простыней и даже от Зигурд, которую и любил, и при этом желал оказаться подальше, не давая никаких объяснений. Он уже представлял, как будет скучать по ее горячим ласкам на фронте, и при этом был пресыщен ими здесь. Засыпая в последнюю ночь отпуска, он подумал, что оптимальный для солдата недельный отдых — это когда три дня тратишь на дорогу и только четыре на все остальное.       Рано утром, оставив на тумбочке записку про то, как прекрасна спящая Зигурд и как ему хотелось бы запомнить ее такой и избежать тягот прощанья, Пайпер двинулся в сторону аэродрома, мысленно похвалив себя за то, что решил добираться сам, а не воспользовался любезно предоставленным автомобилем с шофером. Удача как всегда улыбалась Йохену. Не зря в личной беседе с фюрером Йохен поделился своим маленьким секретом — умением пилотировать самолёт. Во избежание огласки, было решено, что Йохен прилетит в Берлин сам. Фюрер был подозрителен и не хотел, чтоб об путешествии во времени знал еще кто-то. А то, что в Рейхсканцелярии каждый шпионит друг за другом ни для кого не представляло секрета. Именно поэтому в шесть утра, воспользовавшись документами на имя унтерштурмфюрера Гельмута Шпехта, он на одномоторном «Мессершмитте-BF-108» вылетел в Берлин, оставив, между прочим, с носом первоклассного шофера Конрада Грюнда, любезно высланного папашей Мюллером, не оставляющим надежды узнать о происходящем за его спиной. То, что что-то намечается, он чувствовал никогда не подводящим его органом, расположенным чуть ниже спины.       — Что? Вы, высококлассный агент Гестапо, упустили этого вояку? Вы что, совсем работать разучились или воспылали желанием отправиться на Восточный фронт и следить там за всяким дезертирским сбродом?!       Грюнд что-то говорил в свое оправдание, но Генрих его уже не слушал. Он не ошибся, затевалось что-то грандиозное и без его участия. Он должен узнать о чем идёт речь, пока не стало поздно.       Внезапно его взгляд упал на окно. По стеклу еле-еле полз маленький паучок. Первым желанием Генриха было раздавить насекомое. Но он показался папаше таким уставшим и трогательно-беззащитным, что тот открыл окно и сдул паучка в золотую берлинскую осень.