Никому

      Смог бы он еще кому-то такое позволить?         Нет.         Почему так произошло?         Хрен его знает.        Сукуна никогда не задавался вопросами возвышенного порядка: а что если, а вдруг так, а почему — все это было далеким и ненужным; смысла в стратегии нет, если  нет никого, кто мог бы сравниться с тобой в силе. Рёмен знает об этом не понаслышке.          Есть разные понятия: и зачастую, в жизни Сукуны, они имеют свои устойчивые корни, они не меняются, они — очевидная истина. Но иногда все складывается настолько неожиданно, что даже он удивляется. Странно, что с течением стольких лет он все еще на это способен.         — О чем думаешь? — в ухо, обжигающим шепотом. Сукуна хмурится, морща нос.         А затем щеку обжигает пощечиной — он даже не вздрагивает, но все равно чувствует, как кожа наливается теплом и краснеет. Открывает глаза, взгляд не предвещает ничего хорошего, но человеку, сидящему напротив, кажется, абсолютно плевать.         Итадори растягивает губы в улыбке, смотрит снисходительно — и это выражение хочется стереть с его лица. Можно кулаком, можно ногой, а можно вовсе сломать ему череп, размозжить, раскрошить, но действеннее всего — это двинуть бедрами вверх, вгоняя член до упора, так, чтобы Юдзи вцепился в его плечи и закатил глаза, вытягиваясь струной.       Томно, сладко — даже чересчур. Это возбуждение такое сильное, что выкручивает кости, выворачивает наизнанку. Итадори хочется до зубного скрипа — и неважно, как и где.         Рёмен облизывает пересохшие губы. Хуй его знает, от чего так звенит в ушах — от пощечины или возбуждения. Но факт остается фактом: от этого идиота поджимаются яйца.        И Итадори об этом знает — знает и пользуется; Юдзи упирается стопами в обивку его трона, держится руками за шею и двигает бедрами вверх и вниз, самостоятельно насаживаясь, сжимаясь и царапая кожу ногтями.          — Урод, — шепчет Юдзи. — Ты просто конченный, — и в противовес словам жмется ближе, упирается лбом в плечо.         Сукуна подбрасывает бедра вверх, придерживая Итадори за бока, вбивается короткими, ритмичными толчками, и Юдзи хватается за его волосы, тянет до неприятного — и Рёмен шипит. Но Итадори плевать хотел на чужой дискомфорт — и это то, от чего крышу сносит подчистую.         Он снова отодвигается, шире разводит колени, насаживается до самого конца и замирает, сжимая ствол в себе, обволакивая тугим нутром; тянет Сукуну к себе за волосы.         — Оближи, — не просьба, не вопрос.          И Рёмен наклоняется, высовывает язык, чтобы скользнуть им по груди, до самого соска, обвести самым кончиком, а затем сжать зубами. Итадори выгибается, впивается ногтями ему в плечи и стонет.         — Блять, — выдыхает судорожно, кусает опухшие губы, — Еще, еще.         Сукуна ухмыляется, оттягивает сосок, нащупывая левой рукой второй и катая горошинку между пальцами; Юдзи хнычет и елозит из стороны в сторону, приподнимается, дырка растягивается по стволу, чтобы после снова оседлать его до конца. И Рёмен шумно выдыхает, сцепив зубы, откидывается обратно на спинку трона.          — Хочу кончить, — бормочет Юдзи, его щеки горят лихорадочным румянцем, — Сукуна.         Рёмен сглатывает, опускает руку вниз, чтобы обхватить его член, задвигать ей в ритм собственных толчков; а затем вздрогнуть и прикрыть глаза, глядя на Итадори из-пол полуприкрытых ресниц. Юдзи гладит руками покатые плечи, шею, а затем сжимает ее и сдавливает все сильнее и сильнее.         Легкое давление переходит в полноценное удушение, и от этого член внутри дергается, Юдзи всхлипывает, подмахивая бедрами, насаживаясь самостоятельно; он давит пальцами под кадыком, душит так, что будь Сукуна человеком — сдох бы, либо уже отрубился. Но Рёмен только облизывается, не имея возможности вдохнуть, чувствует, как слезятся глаза.         Юдзи ускоряет свои движения, а Сукуна  гладит его член рукой в такт этой ритмике и Итадори кончает, с громким вскриком, с дрожащими пальцами, обхватившими сильную шею. Рёмен хрипло смеется, когда хватка ослабевает, руки сползают, чтобы подхватить Итадори под задницу, развести пальцами и вбиться еще десяток раз, прежде чем кончить внутрь.          Итадори стонет, утыкаясь носом ему в шею, обнимает за нее и прикрывает глаза, успокоенный послеоргазменной негой. Сукуна хмыкает, оглаживает рукой его поясницу.         Смог бы он еще кому-то такое позволить?          Нет.          Итадори сладко вздыхает и, кажется, засыпает.