Когда мы встретились впервые, я был разбит.
Ты высек слова внутри моего сердца,
И теперь мне больно дышать, когда я один,
Мне больно быть незнакомцем.
Серые глаза снова зацепились за понурую фигуру, от вида которой хлестнуло нездоровым сочувствием и иррациональным желанием пусть неумело, но поддержать в эти трудные времена. Ривай даже собрался уже что-то сказать, но почти сразу захлопнулся, приходя в сознание и вспоминая, что на хую вертели его сочувствие, и стойко отвернулся, пересиливая себя. Поведение явно не на его возраст и звание, но как же задолбало. Никто никому ничем не обязан. Кажется, молчал Йегер целую вечность, напрягая своим присутствием. И… лучше бы молчал дальше. — Разрешите позвать Вас на свидание, капитан? — чересчур шумно спросил Эрен. Резко, с наигранной насмешкой и как-то до противного чуждо. Может, Аккерман и разразился бы громом, подавился бы воздухом и прочее, на что, вероятно, рассчитан был эффект, только вывести из себя подобным его уже не получится. Точно не сейчас. Он медленно повернулся к Эрену, и на его лице красноречиво читалось мнение о происходящем. Ривай откинулся на спинку стула, выжидающе всматриваясь в задравшую уже тухлую физиономию. И хоть что-то оставалось неизменным: упертость Йегера не сопоставима с сотней самых упрямых ослов. Уходить он явно не собирался. — Свали нахер отсюда, сейчас же, — звякнуло сталью, но без давления, больше вынужденно и чтобы придать ускорения. Усталость сковала эмоции окончательно, раздраженный он был, на самом деле, даже не подачей, а бредовостью самого предложения, учитывая то, как они собачились. Но, что до одури удивительно, не встретил ни согласного ухода, ни очередного выкидона, только мягко приподнявшиеся уголки губ. И это стало такой неожиданностью, что Ривай, ожидавший взрыва, который назревал все это время, оцепенел, растеряв недовольство и позабыв о его причине. Возможно, слегка позабыв и дышать. Четко очерченное лицо Эрена будто расслабилось разом от такой реакции, а холод медленно стек с него, обнажая робкую улыбку. Она расползлась по дрогнувшим губам совсем несмело, словно в страхе быть пристыженной, но, не получив отторжения, тепло коснулась даже особенно отчужденных в последние дни глаз. Он слегка наклонился, упираясь локтями в столешницу, подставляя лицо под свет, и радужка ярко блеснула золотом отражающегося в распахнутом окне солнца, спустя мгновение потонувшего на глубине вяло, но все же бушующего океана. Ривай невольно сглотнул, вцепляясь пальцами в собственное колено под столом. Океан. Недоступный когда-то океан, о котором так трепался Эрен выдавшимися уютными вечерами, все эти годы, подумать только, был под самым боком. Осознание этого пришло, стоило только увидеть настоящий, но его собственный продолжал казаться более впечатляющим. И манил к себе изо дня в день, потопляя волнами эмоций о скалы твердолобой решимости. Поддавшись однажды, Ривай жадно пил его, давясь разъедающей неприступность солью, и захлебывался иллюзией обладания. Она разливалась кипящей пеной по венам, душила пронзительным аквамарином, но он все никак не мог ни остановиться, ни достичь дна. Сейчас же и смотреть позволял себе через раз, не то, что испить. Хотя жажда стала лишь беспощаднее, ровно как и ласковые воды, охладевшие в одно мгновение, — знать бы еще, в какое именно, — и грозящие выморозить насмерть ледяным равнодушием. Ривай ощутил колющую дрожь, пошедшую по плечам, будто действительно обдуло ветром, и усиленно гасил желание кинуться прямо так — через стол. Кинуться, сжать лицо в объятиях грубых пальцев до боли, поймать ускользающее тепло и мстительно целовать с раздробляющим отчаянием и злостью. Они копились-копились-копились, стягивая ноющие ребра, в ограде которых он их и хоронил, не проронив за это время ни слова, ни действия. Позволял себе думать, что не нужно ему ничего, а теперь гудело нестерпимо идиотскими желаниями, держать в узде которые позволял только здравый смысл. А потом и взгляд напротив потух, гася любые поползновения, даже мысленные. Вслед за ними ушел и блеск, и разъедающая разум улыбка. Но и этих невозможно коротких и бесконечно долгих секунд было достаточно — тоска завертелась болезненным узнаванием где-то в грудине, вытравливая душу, которой и так некуда было уже деться, негде спрятаться и отчего-то спустя бесконечное количество попыток никак не получалось сдохнуть. Стало до беспомощного тошно. Мерзко и отвратительно до дрожи. И до дрожи хотелось увидеть еще, почувствовать, очнуться, оттолкнуть или выгнать — хотя бы что-то. Но все, что сделал Ривай, это лишь нарочито равнодушно отвернулся обратно к окну, длинно и беззвучно выдыхая. Горло цепануло застывшими словами, но стоило ли говорить вообще хоть что-то? А если и стоило, то что? Не было в этом никакого смысла. Ни в чем не было. — Никуда я с тобой не пойду, — голос проскрипел несмазанной дверью, агрессия устало рассосалась. И пить хотелось безбожно. Возможно, чего-то соленого. — Пойдешь, — прошелестело над самым ухом, заставляя дернуться. Как же Ривай расклеился, раз инстинктивно не ощутил шевеление человека так близко, пусть это и был Эрен. Маска трещала по швам, но Аккерман упорно держался, стискивая зубы и запрещая себе смотреть. Наивное сердце снова все портило. Не прошло и секунды, как он развернулся, вскидывая голову, чтобы снова взглянуть на чужое лицо и разочароваться, но увиденное заставило поразиться в очередной раз. Эрен выглядел обычно, насколько к нему вообще было применимо это слово: обычные движения обычного человека, обычные глаза и такая же рука, осторожно опустившаяся Риваю на плечо. Тени мыслей на лице в виде привычных эмоций, а вместе с ними закушенная отчего-то губа и вздымающаяся грудь. Растрепанные патлы портили картину, но, богини, Риваю было бы наплевать, будь Йегер сейчас грязный, как порося, лишь бы его не отталкивали. Только не снова. Неясно, что увидел на его лице Эрен, но расплылся в странной лыбе, даже как-то пугая такими переменами. Виду Ривай подавать не стал, только сощурился недовольно: — Что именно в слове «нет» тебе непонятно? — Отмер наконец-то, — со странным облегчением выдохнул Эрен. По довольной роже хотелось двинуть, но не шевелиться хотелось сильнее. — Пойдешь. Такого рода общение не то чтобы было в новинку, но наглость Йегера, похоже, росла ровно пропорционально ему самому. Иногда даже казалось, что от робеющего от одного его взгляда пацаненка не осталось и следа, и все же удивлять Эрен умел не только стекающим с языка ядом, но и тем, что мог неожиданно впасть и в трепет тоже. Тряс отросшими патлами, смотрел растерянными глазами и отчаянно краснел. Правда, подобное зрелище уже было сродни экзотике — так редко удавалось его застать. — Кто-то забыл о субординации, — хмыкнул Ривай, стараясь не думать о том, что будет, притяни он Эрена на колени прямо сейчас. — Напоминай себе об этом, когда мы трахаемся, — едва слышное бормотание, но слишком близко, чтобы не понять. Сказал бы Аккерман, как давно они не трахались, да только не хотелось, чтобы Эрен думал, что он отмечает дни в календаре. — Сука, — только и вздохнул Ривай, скрипя стулом по дощатому полу, и Эрен мгновенно отпрыгнул в сторону. — Я же сказал — пойдешь, — дразняще протянул он, но звучало неубедительно. Вся ситуация была неубедительна — Эрен будто пытался играть дурацкую роль, нацепив хорошее настроение, словно маскарадный костюм, только вот он был ему велик и временами сваливался с лица. И все же Ривай пошел. Сам не зная, для чего, но поддался тянущей руке, поддался теплым пальцам, ловко застегнувшим все пуговицы и бесстрашно коснувшимся напоследок недовольно поджатых губ. И не понял, как оказался на улице под жарящим пеклом, но все та же рука упрямо подталкивала в спину, так что оставалось только идти самому, лишь бы не пропахать носом брусчатую дорожку. Город и его шум становились все дальше. Они прошли внутрь стены Мария, Ривай вспотел и щурился от лучей, но вскоре последние постройки остались позади, а они оказались по колено в траве. — Куда мы идем? — шелест ветра по листьям приглушил и так негромкий голос, но Эрен все равно услышал. Дернул плечом, будто кто потянул, и обернулся, потому что успел ускакать вперед. На лице Ривая не отображалось ничего нового, только процент недовольства во взгляде сменился, кажется, усталостью целой вселенной. Серые глаза смотрели куда-то сквозь, не фокусируясь ни на чем, хотя он продолжал медленно идти, вытаптывая высокую траву. Не так уж и интересно ему, куда они идут, а вопрос совсем не о направлении. — Не знаю, — честно ответил Эрен обо всем и ни о чем сразу. — Вперед? Ветер снова выкрал ответ, пряча его в шуме травы, и Ривай посмотрел в голубое небо, задаваясь вопросом, когда колеса их жизней остановятся, позволяя сойти на станции покоя. Думать о таком не стоило, потому что на смену глупым мечтам всегда приходила отрезвляющая реальность — есть еще годы впереди, но они пролетят за секунду, и тогда колесо жизни Эрена остановится навсегда. Его сердце не будет биться. Сможет ли сердце Ривая не остановиться вместе с ним? Эрен, даже не зная об этом, вырвал его из пугающих размышлений. Он попросту споткнулся о какой-то корень и едва не свалился на землю, но реакция Ривая была достаточно быстрой, чтобы его уберечь. Хотя бы от такого глупого падения. Он подхватил Эрена под локоть, сжав руку до боли в грубой поддержке. Стоило Эрену уверенно встать на ноги, и ладонь грузно скользнула ниже, огибая предплечье, и мозолистые пальцы обернулись вокруг запястья, безошибочно ложась на пульс. Губы Эрена вдруг дернулись, складываясь в горькую улыбку, а сердце сбилось на мгновение со своего хода, заставляя Ривая хмыкнуть. — Оно бьется для тебя, — признался Эрен, и Ривай отпустил его руку. — Не мели чепухи. — Оно будет биться за твою свободу до самого конца, — продолжал гнуть свое Эрен, будто не слышал и грамма скептицизма в голосе Ривая. — За свободу человечества, — не мог согласиться он, и заметил, как брови Эрена сошлись к переносице. — Человечество в ней не нуждается, в ней нуждаются лишь мерзкие демоны с острова отродьев, — почти змеиным шипением сорвалось с его губ, и он выместил свою злость на встретившейся ветке, резко убрав её в сторону, чтобы пройти дальше. — Иногда скучаю по неведенью, — вздохнул Ривай, когда отпущенная ветка резко хлестнула его по груди, оставляя зеленые следы на рубашке. За такое хотелось дать подзатыльник, но он сдержался, боясь спугнуть разболтавшуюся птичку, в надежде, что Эрен выболтает что-то полезное. Потому что все остальное он уже слышал. — Я подарю ее тебе, всем нам. — Ты слишком самоуверен, все такой же упертый сопляк, — Ривай и не понял, возмущен он или очарован, но удовлетворение мелькнуло, наверное, потому что хотелось, чтобы было именно так. — Не веришь? — насупился Йегер, словно мысли прочитал. Аккерман измученно потер лицо, скрываясь на мгновение от разговора под рукой. — Пытаюсь, — честно ответил он, уже не зная, во что и верить, и верить ли вообще. Эрену же такой ответ, похоже, не пришелся по вкусу: он вдруг резко затормозил, вынуждая едва ли не врезаться в свою спину, глухо матерясь под нос, а потом развернулся, хватая Ривая за плечи. Он хотел было отстраниться, удивляясь подобному рвению, но Эрен выглядел таким… живым. — Верь в меня, — обожгло почти что мольбой, вырывая землю из-под ног. — Что бы ни случилось, что бы я ни сделал, Ривай, верь, хотя бы ты, ты должен верить. Пообещай мне, что будешь, даже если… случится что-то ужасное, даже если мы окажемся по разные стороны и… просто пообещай. Эти глаза резали без ножа, заставляя захлебываться ощущением фантомной крови. Ком в горле грозился прорваться или внутрь, или наружу, и Ривай не знал, что будет правильным. Он был необычайно сильным солдатом, но обычным человеком. И тыкался сейчас, как слепой кот, пытаясь не сделать хуже. И все же, злость на мгновение победила: — Ты слишком много скрываешь. Если бы это касалось только нас, но это касается тысяч жизней, и я не понимаю. Ты знаешь больше, недоговариваешь, врешь или молчишь, как я могу верить и, мать твою, что-то обещать? — скользкая тема, на которой он спотыкался уже не раз, и уже ни на что не надеялся. Эрен был сопляком, когда речь шла о них, и кремнем, когда дело касалось стратегически важных вопросов. Может, все было проще, чем Ривай себе придумал, но это выражение каждый раз, когда он заводил такой разговор, вызывало желание вскрыть глотку. Возможно, им обоим. — Ривай… пообещай, прошу, — изумрудные осколки снова впивались в лицо Ривая, нанося эмоциональный удар, полные боли, и Ривай просто не мог сделать им еще больнее. — Да ты… черт, как же задрало, — устало покачал головой он, разрывая зрительный контакт, и пошел дальше, не представляя, где они вообще. При желании, Эрен мог отвести его на другой конец острова, и он бы не задавал вопросов, настолько готов был ему верить, так почему же не получал того же доверия в ответ? — Мне это нужно. Как тогда, помнишь, в самом начале? Ты единственный, кто не боялся и поверил. Воспоминания прошлого отзывались ржавым гвоздем в сердце, вытащить который удавалось только Эрену, заполоняя рану лекарством из светлых мгновений между ними, дарящих надежду. Только теперь эта надежда была хромой на обе ноги, а Ривай все равно гнал ее вперед, до победного. — Бояться пятнадцатилетку… скажешь тоже, — фыркнул он, не позволяя мыслям окраситься кровью. — Пятнадцатиметрового пятнадцатилетку, попрошу, — вскинул Эрен палец, наверное, пытаясь пошутить, но слишком серьезное лицо напоминало, что ничего смешного в этом нет. — Ты смотрел на меня, как на божество, — вырвалось у Ривая вдруг. Он до сих пор не понимал, чем заслужил подобной чести. — Ничего не изменилось. Я все еще в восхищении. Слышать это было отчего-то более неловко, чем раньше. Впрочем, Ривай догадывался. Какое к чертям восхищение, когда они были просто муравьями под подошвой всего мира? — Так куда мы идем? — сменил тему он, чтобы хотя бы здесь не обсуждать их отчаянное положение. Эрен бросил на него странный взгляд, а потом пожал плечами, снова двигаясь вперед. Ривай не отставал и, признаться, в этом прилесье думалось и дышалось гораздо легче, чем в поле. — Куда, Эрен? — надавил он, не позволяя себя игнорировать. Плевать ему было, куда, но сам факт ухода от вопроса поднимал внутри лаву. — Прощаться с прошлым. «Блять, лучше бы вообще не спрашивал», — вскипел Ривай, резко остановившись посреди зарослей крапивы. «Не мог дорогу поприличнее выбрать?» — грозно топча ее ногой, думал он и кусал губы. Сдержаться, впрочем, это не помогло. — Эрен, меня от твоих загадок уже тошнит. Я не намерен таскаться с тобой по кустам вместо того, чтобы заниматься более полезными вещами. Например, поиском решения, как бы не сдохнуть, — обозначил Ривай, пусть и знал, что не развернется обратно в город. Не оставит Эрена здесь одного, когда он впервые за столько дней пошел на контакт. Не сможет. Не сможет от него отказаться. — Потерпи немного, скоро не придется, — привкус горького обещания между слов ни разу не обнадеживал.* * *
Птицы заливисто трещали среди листвы, сквозь которую пробивался легкий ветерок. Ривай вслушивался в мелодию леса, чувствуя, как от нее теплеет на сердце. Когда они в последний раз выбирались в лес? Когда отправлялись в поход? Разбивали лагерь и пели у костра с кучкой зеленых новобранцев, что пьянели даже от крепкого чая? Это было словно в прошлой жизни, которая ему приснилась. Мир стремительно менялся. Стены уже не имели того значения. Вокруг отстраивали поселения, вырубали деревья, строили железные дороги, а врагами стали люди. Столько старого кануло в лету под давлением прогресса, и только сам Ривай заржавел. — Смотри, малина! — вскинув брови, тыкал пальцем Эрен, прежде чем сорвать с куста пару ягод. — Ай, блять, — с колючими ветками стоило быть аккуратнее, но у Эрена задница полна газа и без привода. «Какой же он еще ребенок», — с печалью думал Ривай, смотря на протянутую малину и сочащийся кровью палец. — Я тебе рот помою с мылом, — строго пообещал он, на что Эрен заулыбался. Ну да, Ривай еще ни разу не осуществил эту угрозу. Но от очередной улыбки по телу пошла дрожь. За сегодня он получил их уже столько, сколько не видел и за целый месяц. — Тогда ты не сможешь меня целовать, — нагло заявил сопляк, запихнув палец в рот, из-за чего звучал совсем комично. «Будто я и так могу», — взгрустнул Ривай, осматривая сочные ягоды на наличие насекомых, прежде чем их съесть. Он решил играть по правилам Эрена и посмотреть, что получится. Да и, честно говоря, надоело ему пытать разум тоскливыми мыслями, а здесь казалось, будто они далеко-далеко от всех проблем, имеющие право просто быть самими собой. Но даже теперь Эрен умудрился все испортить. — Отлично, булыжник. Никогда таких не видел, поразительное зрелище, — безэмоционально констатировал Ривай, когда они, обобрав малину, двинулись чуть дальше, к зарослям орешника, и Эрен вдруг уселся на колени в траве. — Поможешь? Он тяжелый, — пожаловался он, зачем-то пытаясь сдвинуть серую глыбу. Ривай хотел было предложить воспользоваться силой титана, да решил, что такая шутка будет лишней. Показательно сложив руки на груди, Аккерман встал столбом, и они пялились друг на друга с минуту, пока вздох поражения не сорвался с его губ. Сопротивляться этим глазам было делом пропащим. «К черту все», — он присел рядом, надеясь, что не испачкает брюки, и подтолкнул камень с другой стороны. Общими усилиями они смогли выкорчевать его из-под травы и твердо поставить на земле. Ривай уже был потным после прогулки на солнце, а теперь ко всему прибавились грязные руки. Хорошо, что он всегда носил с собой платок. — Ну и зачем это все? — лениво поинтересовался, отряхивая и протирая руки от песчинок. Не услышав ответа, поднял глаза и наткнулся за застывшего прям как этот самый камень Эрена, что пялился будто сквозь него и весь лес вместе взятый. — Эрен? — обеспокоенно позвал Ривай, и осмысленность мелькнула в его зрачках. — Что? — потеряно выдохнул он, озираясь по сторонам, словно не понял, как оказался здесь. Картина была до боли знакомой и пугающей. Ривай не хотел верить, что все вернулось к тому, с чего они сегодня начали. — Зачем это все? — осторожно повторил он, безотрывно смотря Эрену в глаза. Того это не смущало и, казалось, даже не цепляло. Он легко отвел взгляд на камень, а затем достал из кармана нож, и первой реакцией Ривая стало желание выбить его из тонких пальцев. — Что ты хочешь сделать? — настороженно спросил он, надеясь, что Эрен не выжил из ума окончательно. — Хочу, чтобы от нас осталось что-то общее. Объяснение ситуации не прояснило, а только запутало еще больше. Ривай так и сидел, натянутый, словно тетива лука, готовый броситься, если Эрен вдруг решил сотворить нечто непоправимое. Но резких движений он не делал. Он вообще ничего такого не делал: склонился над булыжником, уперся в него концом лезвия и ударил по рукояти ладонью, будто пытаясь прорезать камень. С минуту Ривай смотрел на это, слушая скрежет железа и не решаясь подать голос, а когда на камне начала вырисовываться кривоватая «Э», у него заледенели руки. Всё тело сковало неверием. Взгляд прикипел к кривым царапинам, впитывая, болезненно понимая, но никак не желая принять. Хотелось умолять прекратить. Бросить чертов нож и сбежать. Просто взять и сбежать, куда-нибудь, где их никогда не найдут. Нож в руках Эрена подрагивал, на лбу выступил пот. Он поджимал губы и хмурился, выводя уже букву «р», и Ривай изнеможенно прикрыл глаза, чувствуя, как белки пощипывает солью. И перед ними закрутились воспоминания: редкие поцелуи, рука в руке и тесная кровать на двоих. Жар юного тела за спиной, обволакивающий самое сердце, и нежная улыбка на прощание утром. Собранные Эреном травы — Риваю, только ему одному, — и душистый чай в котелке над костром. Языки волн на обнаженных ступнях, заливистый смех. Как давно это было, и недавно тоже. Было ли оно вообще или Ривай все придумал? Придумал эту плиту, что давила на грудь годами и не позволяла сейчас открыть глаза. И только скрежет ножа по камню не давал забыть о реальности. — Что-то общее, да? — его голос был таким тихим, что казалось, будто Ривай об этом лишь подумал. — Надгробие — лучший вариант, по-твоему? Большей бредовости придумать, наверное, невозможно, но Ривая, невзирая на слова и прущий сквозь закушенную губу скептицизм, захлестнуло наконец болезненным осознанием. Уши сворачивало от мерзостного скрипа ножа и дать хотелось по сжимающим его рукам, но глаза открылись и теперь не отрываясь следили за проявляющимися острыми буквами. Тонкие узловатые пальцы продолжали своё дело, а Ривай смотрел-смотрел-смотрел и захлёбывался солёной болью, бушевавшей в его грудине безжалостным штормом. Поэтому, когда последняя буква заняла своё место, а в его ладонь ткнулась рукоять ножа, он вздрогнул. Попытался сделать вид, что всё нормально, но получилось неправдоподобно. Шумное дыхание сбивало флёр секрета, а шелест орешника и нежные голоса птиц никак не могли его скрыть. Ривай молча принял протянутый нож, стараясь не смотреть Эрену в лицо, и сжал рукоять в нервно подрагивающих пальцах. — Теперь ты, — голос Эрена всколыхнул что-то внутри, вынуждая поднять взгляд. Зеленые глаза жадно всматривались в его лицо, поблескивая на солнце, а из их глубины засасывала такая тоска, что невольно перехватило дыхание. — Ладно, — почти беззвучно выдохнул он, вновь переводя взгляд на камень. Кривоватое имя на нем сковывало движения, а от одного представления, что когда-то под таким же камнем будет лежать тело, дрожь проходила по позвоночнику. Мозолистая ладонь сжала покрепче рукоятку. Бить, кроме как второй рукой сверху, было нечем. И грубая кожа трескалась от резких движений, но Ривай не чувствовал физической боли. Собственная надпись вышла более глубокой, скашиваясь ниже к последним буквам, потому что в момент их выбивания горячая ладонь неожиданно опустилась на шею, невесомо поглаживая бритый затылок, а дыхание Эрена над ухом стало подозрительно тихим и рваным. — Поцелуй меня?.. — надрывно и пугливо, так, как никогда раньше, без привычной напускной самоуверенности несмотря на отказ за отказом, заставляя невольно напрячься. Не то чтобы Ривай часто соглашался, как правило кривился и отворачивался, хоть и принимал потом недовольно, и не потому, что не хотел, наоборот — хотел слишком сильно. Но откровение происходящего здесь и то, с каким отчаянием прозвучала просьба, заставили замереть от неожиданности и невольно задуматься. А потом кольнуло сверкнувшей зеленью из-под ресниц и растерянностью на вытянувшемся лице, вынуждая поддаться без обычного сопротивления и выёживаний. И поддаться, и охотно сжать тут же безропотно прильнувшее тело в сильных руках, от жара которого перегорело что-то в мозгу, растопляя твердый лед посланной выдержки и попытки держаться на расстоянии. Неспешно провести ладонями по сгорбленной спине, не без удовольствия собирая пошедшие под ними мурашки — желательно, языком, конечно, но это можно и потом, набраться бы только смелости. Будто ненароком поддеть широкий ворот кофты, осторожно скользя вдоль так трогательно выступающих позвонков вниз, наслаждаясь внезапной покорностью и прерывистым дыханием. Смотреть в поплывшие от дарящих невыносимое тепло рук глаза, все еще поблескивающие и прошибающие ураганом чувств. А после прижаться обветренными и колющимися губами, отчего-то совсем несмелыми, в то время как губы Эрена распахнулись навстречу, позволяя все и немного больше. Они отдавали горечью недавно жеванной травинки, малиной и солью подсыхающих слез, а Ривай тягуче собирал языком этот вкус, молчаливо успокаивая, сминал податливые и несмотря ни на что желанные губы, лаская нежную кожу. Покрывал ленивыми поцелуями, в которых пылало прежде неведомое и сокрытое, пытаясь не захлебнуться от такого позабытого уже Эрена: чувственного и местами несмелого в близости, такого… родного. Стоило повысить градус откровенности, соприкасаясь языками, и Эрен, замерший до этого будто от неверия происходящего, крупно вздрогнул. Вяло шевельнул губами, больше подставляясь, нежели стремясь ответить, словно боялся разрушить желанное мгновение своей отдачей, всхлипнул едва слышно и судорожно выдохнул, окончательно расслабляясь под неторопливыми касаниями. От такой пробивающей ностальгией робости у Ривая заворочалось что-то внутри, вырываясь сквозь кости наружу в виде непривычных прикосновений: медленных и мягких, плавных, словно от одного неосторожного движения грубых рук смуглая кожа расползется синевой. Даже пальцы в каштановых волосах не тянули пряди, а лишь пропускали их между в непритязательной ласке, вызывая у Эрена трепет, проходящий по упирающимся в землю по сторонам от бедер Ривая рукам. Кажется, будто капитан все эти годы копил в себе нежность, делясь совсем крупицами редкими ночами, чтобы выдать ее разом именно в этот момент, пусть неумело и как-то по стыдному чуждо. У Ривая голова кругом шла от происходящего: каждое касание буквально кричало о том, чего говорить никогда не смел и не посмеет, ровно как и повторить творимое собой, и дико было от щемящей сладости, разливающейся патокой в груди. — Я тебя тоже… Неожиданное признание, пусть и едва разборчивое за сбившимся дыханием, выстрелило в загнанное сердце, заставляя подскочить его едва ли не в глотку. Накрыло каким-то бешеным восторгом, вообще ему не присущим, а после не менее резко огрело осознанием суровой реальности: отведенных ролей, хождению по грани, горечи и тягостей жизни, в которые совсем не вписывались отношения с совсем еще пацаном. Самим же навязанные оправдания застопорили, а мысль о принятии перед собой, что их связывает нечто большее, чем просто привычка и безрассудное желание, которые успели за все время взрастить больную привязанность, вызвала испуг, запустивший свои когти куда-то в мигом сжавшийся пищевод. Аккерман замер, вслушиваясь, отпрянул даже от робеющих губ, пробиваемый предательским ожиданием продолжения фразы, что очевидно было бы лишним, разъедающим полумертвую душу не хуже яда. Без слов еще можно было держать себя на расстоянии вытянутой руки хотя бы морально, обманывая разум, пусть и читалось это в каждом щенячьем взгляде и неосторожном движении. И Йегер, в кой-то веки, тоже это понимал, потому что продолжать не спешил, кусая неуверенно заалевшие губы. Зато всматривался предельно доходчиво своими невозможно огромными глазами, зелень которых стала кристальной на фоне покрасневших белков, буквально сливающейся с лазурным небом и одновременно с мерно шумящей вокруг травой. Цвет самой жизни — не иначе. Ривай так и не определился, что хуже — безмолвное обещание, открытое заявление или все-таки то, что его читали, как открытую книгу, и чувствовал себя только паршивее от всего вместе взятого. — Не растрачивай себя впустую… береги, даже если меня не будет рядом и я не смогу сделать это сам, хорошо? — слова сбивчивым шепотом опускались на кожу, губы почти не ощутимо касались щеки, пуская щекотливые мурашки по шее, а Ривай жмурился, пытаясь выбросить эти слова из головы вслед за предыдущими, но как ни старался, не мог. Эрен никогда не говорил подобного, да даже близкого по смыслу, и это звучало как ебаное прощание, из-за чего хотелось заставить его замолчать, но Ривай только беспомощно сжимал руками чужие плечи, не в состоянии этого принять. — Это кто кого еще бережет? — через силу фыркнул он, но неприступный образ неумолимо рушился, выдавая дерганными движениями и беспокойно бегающим по чересчур серьезному лицу взглядом. — Да сколько раз я твою задницу с того света вытаскивал, Йегер. И наверняка сделаю это еще не раз, — добавил уже увереннее, а Эрен, словно добивая, отвел глаза. — Еще не раз, — с нажимом повторил он, прослеживая его внимание и нервно сглотнул, наткнувшись на забывшийся уже кусок камня. Вспыхнуло воспоминанием недавнего диалога, который показался глупым, а сейчас пробрал тревогой и недоверием. «Прощаться с прошлым». Что, черт возьми, это могло значить? В мозгу пульсировало размытым подозрением, но признавать его не хотелось. — Конечно, — все же согласился Эрен, но как-то глухо и совсем не убедительно. На его губах расцвела кривая улыбка и Ривай все отчетливее понимал, что совсем не знает, что происходит в этой лохматой башке. И сколько не бился, так и не смог узнать, не смог пролезть туда с какой стороны не подходил, Йегер попросту обрывал все попытки, разграничивая территорию, умело отвлекал или же вовсе никак не реагировал. И это пугало до усрачки, сильнее гребаного признания и всех вместе взятых сопливых разговоров, ровно как и ядовитая тоска, пропитавшая снова ставшие чужими глаза. Когда они стали такими пустыми? В какой момент пылкий мальчишка стал таким отстраненным? Почему он упустил это, если всегда был рядом? — Если ты собираешься выкинуть какую-нибудь херню, я придушу тебя собственными руками, — горячечно пообещал Ривай, вспыхнув от ненавистной беспомощности и задравших уже головоломок. — Умереть от вашей руки — честь для меня, капитан.И пока наши сердца разбросаны по полу,
От каждого твоего прикосновения мои раны зашиваются.
***
Трава местами пересохла и хрустела под ботинками. Каждый шаг давался с огромным трудом, но Ривай не позволил пойти за собой никому, едва не устроив истерику. Подумать только, он был способен на подобное. Коляска бы в жизни не проехала по заросшему полю, поэтому он вытребовал себе лошадь. Подняться ему помогли, а вот спускаться пришлось своими силами, потратив на это гораздо больше времени, чем хотелось бы. Но теперь у него был бесконечный его запас. Больше некуда торопиться. И не страшно, что не удалось ровно встать на ноги с первого раза. Не страшно, что отвязать костыли от седла получилось лишь с третьей попытки. Риваю казалось, что теперь ему вообще ничего не страшно. Все, что пугало больше всего, уже случилось. И даже мучаясь от фантомных болей в отсутствующих пальцах и глотая пилюли от простреливающего до слез колена, он все равно не боялся. Он мог чувствовать, осязать. Мог дышать. Столько привилегий, которые уже ему не нужны. Пройти предстояло каких-то десять метров. Когда-то Ривай и не задумывался о трудности преодоления таких расстояний, а сейчас пришлось покрепче перехватить костыли, стараясь не тревожить изувеченную ногу. И чем ближе он подходил, тем тяжелее ему становилось. И не только из-за физической боли. Привязанная к дереву лошадь не издавала ни звука, будто чувствовала дурное настроение своего временного владельца, и равнодушно жевала траву. Время словно замерло здесь, прерываемое только редким пением птиц и копошением легкого ветра. Ривай смотрел на лесной пейзаж и падал. Падал в ставшее таким далеким прошлое, падал в нежную зелень, так напоминавшую эти потрясающие глаза. Его глаза. Где-то там крупицы оставшихся в живых радовались победе над монстром и оплакивали родных. Что же тогда делать Риваю, если его родным человеком и был тот самый монстр, что умер под его руками? Он не мог лицемерить. Ему было невозможно жаль, что все произошло именно так. И героем себя он не чувствовал ни на грамм. Была лишь горечь и печаль, и много боли. Той, что останется с ним до самого конца, разъедая сердце. Ривай никому этого не скажет, но он отдал бы все, что у него есть и чего нет, если бы это помогло что-то изменить. Но что он мог, когда даже положение своего тела изменить ему уже не по силам? Опускаясь на землю, Ривай намертво вцепился в костыли. Свернуть шею заманчивая идея, но точно не сейчас. Вытянув больную ногу, он кое-как сел, и наконец-то позволил себе бросить взгляд на то, что так отчаянно жаждал увидеть. Камень давно поглотила трава. Она беспорядочно росла меж кустов орешника, на ветвях которого плотно сидели почти спелые плоды, на удивление, ниспадая почти до земли. Дотянувшись, Ривай сорвал пару штук, зажимая в кулаке. Зажмурил глаза. И заставил себя прикоснуться к камню. Под слоем зелени и листьев скрывалась шершавая поверхность. Риваю даже смотреть не нужно было, чтобы нащупать грубые выемки, по которым прошлись его пальцы, впитывая надпись. Так легко было представить, что где-то под боком сидит Эрен. Вздыхает и жмётся к нему, пока Ривай выбивает свое имя на валуне. Будто не было этих лет, ставших пропастью. Будто это не конец, а всего лишь начало. Ривай даже был рад, что под камнем нет ни единой частицы Эрена. И подходить к настоящему месту его захоронения казалось неправильным. Столько слёз под несчастным деревом было пролито. Столько дней провела там Микаса, вызывая тошноту одним фактом своей скорби. Скорбел ли сам Ривай? Он не пускал слёз, но это ничего не значило. Привлекать к себе внимание отчаянно не хотелось. Но здесь, в зарослях орешника, далеко от толп людей и десятков букетов, возложенных на могилу, смотреть на которую Ривай был не в состоянии, он смог позволить себе прислониться к холодному камню и закрыть защипавшие глаза. Раны на сердце саднили и не давали покоя. Ривай выводил пальцами ненавистные уже буквы любимого имени и плевать было на грязные руки. На весь мир плевать, что забрал у него единственно ценное, и на остров, чьей жертвой пал дурной мальчишка. Вспомнилось вдруг, как Эрен шмыгал носом над ухом, и солёные губы с привкусом малины. Трогательные позвонки под пальцами и несмелое признание, выбившее землю из-под ног. Глупый страх, что поломал идеальный момент — только для них двоих. И горсти орехов на обратном пути сыпались из карманов, заставляя Эрена заливисто смеяться. Этот смех звоном стоял в ушах. Как же Ривай мечтал услышать его ещё хотя бы раз. И высказать ему всё. Всё.Каждую ночь я пытаюсь достучаться до тебя,
Но не получаю никакого ответа.
И если это — единственный способ увидеть тебя,
Значит, я готов умереть.
Кто бы мог знать, что Ривай так сильно будет жалеть о том, что промолчал? И пусть было уже поздно, сжавшееся горло не помешало ему прошептать то, что так и не успел: — Я тебя тоже. Ноша, что упала с его плеч в этот момент, казалась весом в целую тонну. Он выполнил непроизнесенное обещание. И пусть Эрена больше нет, он останется с ним навсегда.Я не слышу тебя, но чувствую –
Ты всё ещё рядом со мной,
Чтобы почувствовать ход времени,
Увидеть оттенки, в которые оно тебя окрашивает.
И ты не спрячешься,
У нас есть могила, на ней — оба наших имени,
Твоё и моё.