Твоя красота

На обычно спокойной торговой улице сегодня довольно шумно и многолюдно. Да, здесь всегда найдутся клиенты на популярный магазинчик, бутик, салон красоты или маленький уютный ресторанчик, но сегодня будто какой-то особый день. Чан завернул в довольно высокое здание, где расположилась на первом этаже яркая и тёплая кофейня, а дальше с каждым этажом разные организации, компании, турагентства, уголки адвокатов и студии. Что-то вроде бизнес-центра среднего класса. Ему была неуютна мысль о том, куда он направлялся, ведь был далек от мира изящества и безмолвных разговоров телом и сколько себя помнил — не мог по достоинству оценить такую профессию, как танцор, преподаватель, не видел грани между личным танцем и показушностью, фальшивостью. Ну, правда же, это как актёру, что мешает ему играть не только на сцене, но в жизни? Значит и хореограф лжёт с каждым просчитанным и заученным шагом, например, в каких-нибудь бытовых делах, как, допустим, любовь. Он также не верил в союз между танцорами, чувства которых вспыхнули неизвестным образом под влиянием разгоряченных тел или музыки, как первая любовь. Он верил, что они постоянно играют на камеру или для зрителя. Тогда Чан не совсем понимал, что значит Танец для Танцора, которые связаны друг с другом в единый комочек любви и счастья… Танцору никто не нужен, кроме танца, в момент своей любви к делу искусства и жизни. Даже если Танцор молчит, внутри его души кричит каждый импульс, капилляр, живой дух, воскресающий с первой ноты. Именно это мужчина понял, встретив тебя: есть деревянные и примитивные денсеры, не понимающие цель своих дёрганий и валяний по полу, но есть те, кто расцветает на рассвете любимой мелодии и уже не может остановиться, не может отказаться от чувств и застыть в телодвижении, не может забыть эти эмоции, когда добросердно позволяешь себе утонуть в очередной песне и пересказать её всем телом без прикрас и доли вранья, рассказать свою историю, показать свою боль и любовь, то есть самые трудно передаваемые полюса жизни. Но Чан знает и помнит, что ты смогла, сумела преподнести оба чувства, как двух враждебных сестёр, которые никогда не уживутся вместе, а если столкнутся, то погибнет всё живое в душе. Он увидел тебя впервые чисто случайно, поскольку его хорошая знакомая выложила в истории видео с первого, вводного занятия по такому тяжело произносимому направлению танца, как контемпорари. Телефон стоял у зеркала, поэтому преподавательница находилась чуть ли не в середине, затмевая хозяйку аккаунта. То ли Чан открыл для себя тогда нечто новое в стилях, проникнувшись духом движений и эмоций учеников, то ли не мог совладать со своей прикованностью к тёмным кудрявым, таким непослушным волосам, бежавшим с невидимой скоростью за свободой девушки. Уже от тебя мужчина узнал, что главное в этом танце — не заученные движения или определенный стиль, а самовыражение, особенная индивидуальность, свобода. Может это и послужило столь легкому покорению скептика-Эвереста? Именно в танце раскрывалась настоящая Ты, которую никто не видел до первого страшного шага – начать всё с чистого листа и дать себе шанс вновь обрести эту свободу. До этого в узкой страшной клетке тебя держало некрепкое и шаткое здоровье, приковавшее руки к батарее обыденности и постоянно натянутой маске, которую нельзя снимать. Если бы всегда свободной птице отрезали крылья, она бы предпочла умереть. Но человеку, бывшему Ангелом, умирать запрещено в кругу обязанностей, надежд, мечтаний и единственно подаренной жизни. Иначе каков был смысл существования столь малых лет? Приходится жить непонятно для чего, да хотя бы ради рождения новой жизни по кругу судеб. Луше так, чем погибать в бессмысленности существования Человека с отрезанными крыльями. Чана вдохновила твоя Красота, а это понятие растяжимое. Это не внешность далеко. Он, например, ненавидит вкусный, яркий, сладкий и чудесный ананас, потому что это просто не для него, хотя ты его можешь добавить куда угодно. Так и с людьми: есть личности-ананасы, которые просто не для всех, хоть и прекрасны снаружи, а могут быть противоположны по духу. Твоя Красота в твоём рвении, твоих непослушных локонах, светлых и тёплых, как нежное прикосновение, мечтах, в твоей любви к книжным мирам, во вдохновении, в неотразимых глазах, что отражались в зеркале танцевальной студии. Именно эти неповторимые служили единственным освещением в пустом вечернем помещении с отбитым паркетом, куда пришёл Чан после отведенных тобой занятий. Он нашел, пришел, лишь бы ощутить вживую тот зажженный огонёк в груди при виде той Тебя, что прячется днём в наушниках, а ночью отдаёт душному воздуху студии свою ледяную энергию, бьющую по ребрам при каждом плавном, как круги речной глади, движении, что стекало в возлюбленном ритме музыки. Чан умел находить Красоту даже в жестоком саркастичном юморе, который он научился принимать, строив типо обиженную мордочку и закатывая глаза, но тут же улыбался, искренне любя эту особенность и крупицу (=камень) неадекватности. Он видел твою начитанность, искренность, безумное воображение и летящие сверху стихи, рождающие произведение, разумную доброту и нормальное равнодушие к чему-либо, твою всеобъемлющую любовь к родным и близким, семье и тем, кто просто встал с тобой на одну духовную ступень. Это не чужой человек, это родственник из некогда чужих. Всё это он словно увидел в одном танце под поглощающим вечером, что накалял любые чувства. Кто-то именно вечером расставался с очередной пассией, а кто-то вечером рискнул, поверив во вспыхнувший огонёк, что подарил «лживый» танцор. Сейчас, наблюдая за окончанием занятия, твоим румянцем на щеках и коже ниже шеи, он вновь вспоминал первую встречу, когда боялся отвести взгляд, иначе потеряет, как во сне. Сложив руки на груди и размеренно дыша, Чан улыбался и ухмылялся, когда ловил твой серьезный взгляд перед ученицами, который перестал быть серьезным. Это смущение и трепет от дневной разлуки с таким необходимым человеком рядом сбивало любую нормальную мысль. Тихо играющая музыка провожала юных новичков, которые проходили мимо Чана и забавно хихикали, ведь уже давно знают, кто это такой. Мужчина приветливо кивал им головой, пока светлые кудри махали на прощание. Когда последний человек выходил из зала, Бан подошел к тебе ближе, так вальяжно ступая по твоим законным владениям. -Ты как грешная монашка, - кинула ты, выключая большой звуковой центр на корточках. -С чего это? – не понял мужчина, встав позади и наблюдая за твоими бегающими по кнопкам пальчиками. -Стоишь перед входом и боишься войти в обитель… ведь позволил себе влюбиться в настоятеля церкви. -Надеюсь, что ты вспомнила очередной фанфик, а не ударилась в религию, золотце. -Нет, это так и выглядело, - заключила ты, ухмыльнувшись, - С год уже сюда ходишь, а всё чего-то стесняешься. Наконец, ты встала на ноги, и всё, что вас окружало, это пустота и тишина студии с приоткрытым окном. Но никакого напряжения нет и в помине, только странная лёгкость и искренность в игре на выдержку, где Чан всегда проигрывал, поскольку первым из раза в раз подходил вплотную и прижимал тебя к себе, скрепляя руки в железный замок за твоей спиной. Теплее его тепла нет ничего в этом мире, и каждое его прикосновение тому доказательство. Хотя тебе не нужно более простого объяснения того, что это обычное объятие любящего человека. Хочется в очередной раз улечься щекой на его грудь, где мирно колотилось сердце. И это самое правильное чувство: без резких щелчков, сбитого дыхания, выступающего пота, бешеных гормонов. Лишь спокойствие и штиль этого огромного моря, в котором тебе повезло утонуть и быть укутанной, защищенной солёными волнами. -Противная ты… - буркнул старший, прикасаясь губами к мокрой от активности макушке. -Я просто устала… Возможно, поэтому юмор не на привычной высоте, - твои руки на его талии сжали плоть ещё сильнее, будто заранее знала, что скоро ноги откажут, - Два занятия подряд с девочками и взрослыми тётями, где с каждым надо по-особенному… -Но ты справилась… И вновь заставила себя и меня гордиться, да? – он провел рукой по волосам от виска до плеча, где его касания всё ещё не кончались, а падали дальше вдоль, считая каждый натруженный позвонок, - Впереди выходные, поэтому ты отдохнешь вдоволь. Обещаю, что тревожить тебя не буду, а только кормить, - Чан ущипнул за одну ягодицу, и ты вскинула суровый взгляд от неприятного ощущения, желая отомстить, - целовать, - вновь ущипнул, не давая вырваться из объятий, - и носить на руках до туалета. Хоть ты и не такая зассыха, но такова физиологическая природа. А теперь минута молчания в честь Минхо… - он с наигранной грустью опустил голову, но не выдержал и заржал вместе с тобой. Как только он потерял бдительность, ты воспользовалась возможностью и с силой ущипнула его за зад, отчего он громко выдохнул и надул щёки. Ты же со смехом вырвалась и убежала в другой конец зала, оставляя деда с больной задницей, как ни тавтологично, но позади. -Так уж сильно больно? -Я тебе запрещу ногти делать… - прорычал Чан и погнал за тобой. -Ага, щас! А я тебе запрещу кринжово флиртовать! Вот ты точно без этого не проживешь! – увидев, что он очень близко, ты вбежала в свой кабинет, где обыкновенно хранила инвентарь и переодевалась, и заперлась на ключ. -Мисс Бан, если не откроете, я вас забаню! – угрожал Чан, прижавшись спиной к двери и посмеиваясь. -Открою, когда стану Миссис Бан, господин Бан. -Ты не станешь, если не открое-е-ешь! Я как заявление без тебя подам, родная? -Как-нибудь, - ты тоже прижалась к двери, закрыв лицо руками от нескрываемого смущения перед зеркалом в кабинете, - И вообще… Кое-кто забыл, что у меня не будет выходных, да? -С чего это не будет? – не понял Чан. -Мне что реально купить тебе витамины для памяти? У нас послезавтра вылет, так-то! -Да!? Бля-я-я-я, точно! А Миён уже нас в гости позвала… -Ты нашёл, у кого спрашивать! Она сама явно забыла про самолёт, а в Японию к родным не рвётся из-за склероза. -Я не могу её осуждать, билеты ведь давно были куплены. Неудивительно, что я как ответственный человек тоже позабыл про это. -Ты-то ответственный!? А кто неделю назад пил с ребятами, а потом звонил мне с претензиями, почему я не открываю дверь в квартиру. А это не наш этаж был просто. Выше не сумел подняться, поэтому решил у соседей перекантоваться? -Сколько ты будешь мне это припоминать? Хотя… очевидно, всю жизнь. -Да, всю жизнь, - ответила ты и открыла замок, наконец, впустив его ближе к «дому», ближе к себе, - И тебя рядом с собой я хочу видеть всю жизнь. Хоть ты и извинился, это не мешает мне подъёбывать тебя при каждом удобном случае со всей любовью и обожанием, мгм? -Может… - отвел взгляд Чан, но тут же вернул его несколько видоизмененным, - Я недостаточно извинился? - он сделал шаг назад и захлопнул дверь, не позабыв о ключе, всунутом в замок. А ты прекрасно понимала, что это значит. Это, конечно, хорошо, но не хотелось бы после трудного рабочего дня. Но хотелось бы. -Выпей таблетки, Чанни, тебе, кажется, остатки крыши сносят… - понизив голос, ты стала шагать назад, будучи загнанной в узком пространстве. Как иронично, что дальше только шкаф для верхней одежды и обуви, и спрятаться особо негде. Хотя эти детские игры ни к чему для двух взрослых людей, любящих быть любимыми. -Всё правильно… - такой роскошный и особенный блеск промелькнул в глазах блондина, зажавшего тебя между собственным телом и деревом, расставив руки по обе стороны, - Я просто хочу узнать… Каковы они на вкус? - шепчет он, роняя взгляд на твои подкрашенные гигиеничкой губы. -Не пытайся заигрывать и пытаться сделать эту ситуацию романтичнее, - строго отрезала ты. -Я же не могу сказать: «Ну всё, раздевайся! Ебаться будем!», - возник мужчина и сам с себя же кринжанул, прыснув со смешка, - Каждый раз хочется сделать особенным… Мы же не просто кролики, а люди со своими предпочтениями и желаниями, мгм? -Ну я рада, конечно, что у тебя желание выдать какую-то старческую дичь из порнухи эпохи мезозоя… -Т/И! – вот сейчас он уже был недоволен высказыванием, судя по отвердевшему взору тёмных глаз и интонации словно душного препода, который сделал замечание за болтовню на паре, - Договоришься сейчас у меня… -Могу ещё стих зачитать… чтоб момент был более особенным, да, Бан Чан? – ты, очевидно, его выводила, и ему хватило ума, ощущений и твоих эмоций на лице, ярко выраженных слов в глазах, чтоб понять, что от него требуется. Вообще ему проще понять твои желания по одному лишь голосу, который очень заметно мягчал и ломался под давлением собственных чувств, становясь текучим и податливым под мужским и резким тоном. Ощутив желанное тепло после сокращения расстояния меж вашими губами, Чан прикасался, сминая их нежно и легко, и ощущая, как внутри подрывается волна счастья и радости от получения желаемого, но также и что-то новое, уже известное чувство, заставляющее где-то внизу живота накалиться маленький шарик, что не мешал, но разгорал всё нутро сильнее и сильнее. Ты не можешь даже дернуться, распахивая свои восторженные глаза и чувствуя соприкосновение собственных губ с его, как Чан проводит по ним легко языком, опаляет их дыханием, запасаясь кислородом еще на несколько секунд, и приникает вновь, позволяя тебе задохнуться в поцелуе, от которого можно потеряться во всплеске смущения, некоторого раздражения, что слишком много дозволила этому наглецу, и… обыкновенной любви. Ведь это человек, доказавший свою преданность, честность и искренность. Ему можно чуть ли не всё. Его губы настойчивее сминают твои, приоткрывая их, и, стоит только разжать зубы, как ловкий язык проникает в твой рот, касаясь ласково кончика ее языка, отчего ты невольно дергаешься в ногах и из даешь еле слышный полустон, но Чан одной рукой притягивает тебя ближе к себе за затылок, и не остается ничего, кроме как прикрыть глаза, отдаться во власть поцелуя и его власть, этого поразительно бойкого кудряша, что изучал в какой уже раз твой рот слишком по-хозяйски. Сладкая поволока обволакивает мысли, дурманит разум, заставляет расслабиться в его руках, а стоит Чану прикусить в последнем поцелуе нижнюю губу, так ты и вовсе обмякаешь, позволяя утянуть ему на себя, прочувствовать твой вес на себе, подняв на руки, чтоб спокойно усадить на маленький стол. После рваных поцелуев, от которых губы начинали гореть, после рваного выдоха, опаления кожи, после его глаз, затянувшимся томной поволокой, подобно твоим глазам, ты начинаешь тянуться к нему, испрашивая еще и еще, и еще. Он кусает твои губы, отнимая весь сладкий вишневый вкус, оттягивает нижнюю, ощущает, как они наливаются кровью, припухают, но продолжает, ибо так просишь ты и так тянешься к нему. Свободная рука ложится к на твою на талию, томным прикосновением сползая с шеи и заставляя всё тело запульсировать, притягивает ближе к себе, слегка холодными пальцами приподнимая края легкой футболки, дрожа в попытке порвать ее в клочья тут же. Он смазывает поцелуй, целуя в уголок губ, в щеку, опускаясь на шею, и видит, как ты, распаленная, с разгоряченными от его дыхания щеками, откидываешь голову назад и стискиваешь болезненно губы, жмуришься. Но вовсе не от дискомфорта. Это сдерживание стона, вставшего комом где-то в груди, и он это видит. Чан выдыхает жарко, опаляя кожу шеи, отчего невольно начинаешь ëрзать, немного подаешься назад, но его рука мешает отстраниться дальше его желанного расстояние. Прикусывая губу, отворачиваешь голову, когда его шершавый язык проходится влажной дорожкой вниз, когда он целует шею, прикусывает кожу, легко втягивая. Трудно сдерживаться под натиском его тёмного и самодовольного, неотрывного взгляда. Но ничего, ненадолго. Он резко впивается зубами в молочную шею, немного соленую от пота, но ему абсолютно плевать. Бан Чан не привередлив, когда хочет прямо сейчас получить желаемое. Агрессивно проводя по ней языком, сжимает талию ещё усерднее, словно с целью сдавить её и не отпускать более, хрупкую и девичью, обеими руками. Он поднимается одной рукой до твоей такой же кудрявой макушки и лишь сжимает волосы в кулаке, заставляя тебя откинуть голову назад, чтобы укусить ее в шею. И еще раз, и еще, оставляя отметины на молочной коже, знаки собственности, которые – он более, чем уверен – будут вызывать смешанные чувства: дикий стыд, раздражение от их заметности перед поездкой к родным, женскую гордость и желание повторить. Он ни разу не любил до укусов шею с таким упованьем. И ты захочешь повторить – он уверен. Он проходится кончиком языка по шее вниз, до яремной впадинки, очерчивает ямку меж ключиц и слышит… Ты не выдерживаешь, громко выдыхая в протяжном стоне, цепляясь за его светлые волосы, сжимая пряди в кулаках и пытаясь отвести смущенный взгляд в сторону, где-нибудь спрятаться. Хочется уйти и остаться одновременно, растаять в его руках и раствориться в воздухе. - Чан...– он прекрасно видит, как ты откровенно просишь, прогибаясь в спине и чувствуя неудобство, нарастающее возбуждение внизу живота, что распаляет все тело, заставляет пылать щеки и гореть глаза, заставляет ноги, доселе желающие лишь сомкнуться в коленях, сейчас разъехаться в стороны. Пальцы вновь цепляются за его снежные волосы, и теперь требовательно натягивают пряди, чтобы вновь словить эту мягкость губ на своих губах, чтобы ощутить горячее дыхание у лица, этот наглый язык, дерзкий и острый кончик, заигрывающий с твоим нежным и слегка податливым. Чан не упускает момента, чтоб забраться руками под футболку и расстегнуть своим отточенным умением бюстгальтер. Футболка тоже становится для него лишней, поэтому он вынужденно отстраняется, чтоб выкинуть её в сторону, не забыв про свою. К чему эта защита в виде одежды. Главное, чтоб внутрь не кончить, а остальное только накаляет и без того стоградусные ощущения. Ты чувствуешь, как нетерпеливые пальцы скользят по талии, как напрягаются нервные окончания под кожей, как они заставляют лишь дернуться, втянуть воздух поглубже, но не выдержать и вновь его испустить со стоном, стоит Чану пройтись вальяжно языком по груди, задев сосок, вниз, к низу живота, где накаляется шар. Шар дикого, пьянящего животного инстинкта, убивающего всë целомудренное сознание и открывая каждый раз чувства, словно ранее неизведанные. Всё-таки каждый раз особенен. Останавливаясь руками на фиолетовых спортивных брюках, мужчина почему-то ломается. -Ты чего? - обеспокоенно спросила ты. -Как-то это... -По-кроличьи? -Именно... Само помещение... Ты заслуживаешь самого прекрасного, а не секса в какой то подсобке. - Главное, что с тобой... Таково мое мнение. И не в подсобке, а у меня на работе. Согласись, интереснее, чем дома? -Точно? - ещё раз уточняет Чан, хотя кожа низа живота уже обожглась его прохладными пальцами. Да и вообще, как он нашел силы дать слабину перед полу голой девушкой, которую когда-то мог лишь представлять в таком виде? -Пожалуйста, - как его поразил твой взгляд - молящий, голос - просящий прекратить, остановиться, пока есть возможность – или же нет? – а тело - отзывающееся на каждое его прикосновение, на каждое дыхание, отдающее дрожью и желанными мурашками. Ты дурманишь ему голову такой не состыковкой слов и действий, и выбиваешь поцелуй, после которого, если бы вновь повторила бы «Не надо!», он бы остановился – поцелуй, после которого ты выдыхаешь в решающем, в желанном слове. – Не останавливайся… Твои губы, более чем уверенный голос наконец поддаются телу, желанию, и выпаливают то, зажатые теперь руками в судороге смущения, что сама хотела и желала, чтобы он узнал. Он лишь усмехается, ласково касаясь кожи плеч носом и поддевая брюки немного сухими пальцами, что чувствуются шерховатыми, как кошачьи лапы. Он стягивает с безупречных ног их вместе с бельём, безмолвно прося приподнять бёдра. Ранее ты ещё отводила взгляд, до страха стесняясь, и сводила колени вместе, пытаясь отодвинуться в смущении, но сейчас он не позволяет, да и тебе с ним стало со временем абсолютно комфортно и прекрасно. Чан ласково за бедра притягивает тебя к себе и утыкается носом, касаясь пухлыми губами, голого колена. -Я точно не в картинной галерее? - слегка поддался вперёд Чан. -Чего? С чего такие доводы? -Я будто во сне украл произведение Микеланджело, недостойное чужих глаз... -Твой отсталый флирт до добра не доведёт, Чанни, - ты провела рукой против белоснежных волос, всё ещё поражаясь их мягкости и воздушности, в отличие от своих. -Ну да... Секс милосердием не назовёшь... И кто тут из нас грешная монашка? -Очевидно, что ты. Столько оттягивающих слов... Он видит, как твои ноги расслабляются под его теплой хваткой под коленом и слегка разъезжаются в стороны в пригласительном жесте, хоть и гордо-скромном, и приникает к внутренней стороне бедра с поцелуем, выбивая дрожь тела под собой, судорожный громкий выдох и слабый удар от падения руки назад для опоры. А она понадобится. Он ведет дорожку губами вверх, к самому сокровенному, силясь не сорваться и не наброситься на нее со всем тем животным желанием, что так наглухо и плотно было скованно джинсами, принося даже некоторую боль. Это далеко не первый раз, и он явно должен закончиться его безумием, - и даже как не самый наглый из всех наглецов, Чан этого хотел, отдавая удовольствие полностью тебе, останавливаясь слабым поцелуем у лона и чувствуя жар и тряску тела. Чувствуя этот мандраж и предвкушение сильных ощущений. Он касается тебя губами, нежно, легко, отчего спина самопроизвольно выгибается, а тело взрывается миллионами чувств, разрывающих изнутри, заставляющих царапать себе грудь, чтобы это всё, спонтанное и сумбурное, этот симбиоз, смогло вырваться из телесных оков и так не давило. Огненный шар рассыпается по телу, доводя до мурашек, до трясучки, до тихого неконтролируемого шепота с именем Чана и еще более тихих просьб не останавливаться, которые его острый слух улавливает и которым он безропотно повинуется, ставя еще один поцелуй на тебе, пробуя на вкус и проникая языком внутрь. Эти дергания, драматичные попытки отстраниться от этих знакомых ощущений, приносящих лишь удовольствие, он пресекает, хватая за бедра, оставляя при малейшей попытке дернуться красные отметины на молочной коже – словно метки, которые, в отличие от шеи, усыпанной засосами, видеть будешь только ты наедине с собой, накрываемая горячими воспоминаниями и окутываемая желанием повторить много раз. Чан целует тебя вновь и вновь, слабо касаясь языком маленькой горошины, набухающей под его ласками и приносящей его хозяйке самое громкое и горячее удовольствие из всех, будто бы отшвыривая ее в холодную, ледяную воду, и погружая после вновь в горячую, создавая жестокий перепад температуры в теле, отрезвляющий и дурманящий одновременно, заставляющий хватать губами воздух, но не чувствовать его в себе, в легких. Заставляя мотать головой в стороны и не видеть ничего даже с открытыми глазами, что завлекла полностью томная поволока разврата, который отражал всю сущность, твои реальные желания. Желания продолжать. Ты бьешься под ним на столе, цепляешься за его светлые волосы, опуская его макушку ниже и заставляя, буквально крича, прося о том, чтобы он не останавливался, и вновь откидываешься на локоть, уже ноющий от боли и дискомфорта на твёрдой поверхности. Вытягиваешься стрункой в позвоночнике, ощущая у себя внутри его мягкий язык и эти целующие движения, которых с каждым разом хотелось все больше и больше. Ещё прогиб в спине со сладостным стоном, стоило ему, словно от любопытства, слегка прикусить эту розовую горошину, и вспыхивает взрыв от чувств, когда он вновь приникает к ней, но уже жадно, надавливая языком и втягивая в себя. Себя уже невозможно чувствовать, но можно определенно ощутить ласковую мокрую ухмылку в бедро, и пульсирующие волны наслаждения, бьющие по телу, разбивающие сознание. Голова глохнет от собственного немого крика и физических стонов на грани плача, а мысли наполняются розовым дымом, таким легким и таким желанным опустошением, пока им не пришлось отрезветь, когда Чан решил двигаться далее, пуская в ход эти чёртовы пальцы немыслимой красоты руки, по которой кровавыми ручьями текли изящные вены… Его палец становился более требовательным с каждым движением, массируя изнутри по кругу; он выискивал, как доставить наибольшее удовольствие. Ты громко ахнула, когда мужчина прижал именно там, где хотела, и ноги раздвинулись сами по себе в танцевальной растяжке. — Ты такая милая, — хрипло проговорил он, ухмыльнувшись. Хотелось съязвить, но, ощущение уже двух чужих пальцев в себе лишает возможности мыслить. Удовольствие внизу живота нарастает все сильнее и сильнее. Он редко что-то говорит, потому что точно сморозит нечто странное от отключенной головы. Поэтому Чан просто выцеловывает созвездия на щеках, нарушая границы губ, пока ты слушала его горячее дыхание, больше похожее на шторм, который хотелось прокручивать на пластинке граммофона. Локти уже нещадно заныли, когда его палец ускорился, и приходилось держаться изо всех сил. — Не больно, любовь моя? — задыхаясь, спрашивает он, ведь эти стоны становилось всё тяжелее слушать и игнорировать собственную твердь в штанах. - Неа… - невозможно сосредоточиться на чем-то еще, когда его палец творит какую-то магию — приближает все ближе и ближе к финишу. Кажется, мир вокруг исчез — и остались лишь собственная сущность и его прикосновения, его шипящее дыхание, подталкивающее нырнуть глубже, где точно с головой захлестнут теплые волны удовольствия. Ты откидываешь голову и сжимаешь одной рукой край деревянного стола, а другой — чуть ли не царапаешь его противную поверхность, когда Чан переламывает последнюю соломинку, но резко останавливается, вводя в настоящую агрессию всё тело, так и не испустившее напряжение. Разочарованный вздох сотряс несчастные стены, пока старший лишь ухмыляется, расстёгивая ремень. -Ты мудак, Бан Кристофер Чан! – возмутилась ты, параллельно восстанавливая дыхание. -Оу… Нельзя ничего получить так просто, родная… Хочешь большего, да? — ласково спрашивает, хоть и откровенно издевается. Вообще не богоугодное дело, так обламывать людей на краю. — Да, но я… Я хотела бы взять на себя инициативу… Быть сверху, если ты не против. Ты хотя бы так не сбежишь. -И не собирался. Давай, - он быстрым взглядом указал на небольшой диван, где ему прекрасно хватит места, чтобы сесть, а наезднице расположиться сверху и делать достаточные движения для получения больших ощущений. Сняв джинсы вместе с боксерами и кинув их в сторону, Чан поднял тебя на руки, заведя твои ноги за свою спину и не позабыв о поцелуе за свой «плохой» поступок. Так он быстро добрался до дивана, удобно усевшись на кожаную обшивку с бархатными вставками в виде ромбиков. Внизу живота прекрасно чувствовалась вытекающая влажность в виде естественной смазки, которая ничуть не мешала, а только заводила вместе с отвердевшей плотью, чьё терпение ограничено. -А то за резкое желание покататься? – спрашивает Чан, доставая из щели между подлокотником дивана и сиденьем закрытый презерватив. -Откуда это здесь!? – ты вообще не поняла фокуса, - И давно ты о таком мечтал? -Ну… с три месяца назад, - смущенно бегая глазами по кабинету, отвечал с виду невинный блондин, - Я не виноват. -Да что ты говоришь… - саркастично киваешь ты, - Да-да… -Это ты в диване не убираешься, Миссис Бан, - наклонил голову вбок мужчина, - Ах да… Ты ведь ещё Мисс. -Сейчас нахуй пойдешь, - пригрозила ты. -Нет… - ехидно улыбнулся Чан, - Это ты пойдёшь… Он одним движением натянул на член тонкий презерватив, пока ты располагалась на его массивных бёдрах, то и дело елозя против его кожи и заставляя его только облизывать собственные губы от самодовольства. - Отвечу так, - начала ты, - Я смогу контролировать, как глубоко ты войдешь, и как долго будет длиться собственно акт. Поэтому катаюсь я. -Коварная ты женщина… - он опустил взгляд на член, а дальше, пока ты придвинулась и начала медленно насаживаться на головку, пропуская ту в себя, рассматривал твой вспотевший лоб. — Чёрт, мг-ах, — подавился Чан стоном, когда ты соскользнула и чуть напористее толкнула головку в себя уже глубже. Стенки туго обхватили ствол узостью и заскользили на нём, едва ты качнула бёдрами вперёд. — Повезло же мне, — Чан восхищённо распахнул рот и сильнее вжал пальцы в женские бёдра, едва удерживая себя в руках. Но ты, наученная чужой чувствительностью, снова чуть приподняла таз и едва ли соскочила с головки, когда перехватил руки блондина и уложила их на свою талию, склоняясь над ним. На него восторженно уставились и томно выдохнули воздух в губы, полностью подчиняясь.   -Не стесняйтесь, Господин Бан.   Ты со шлепком о его твёрдые бёдра опустилась на член и зажмурилась. Изо рта вырвался всхлип. Чан же просто хапал воздух от каждого покачивания, насаживания, и совсем не сопротивлялся. Тот буквально наслаждался каждым резким приземлением хлюпающей промежности и тихонько периодически скулил, мотаясь головой снизу вверх, будто сдерживал себя. Ухватив чужой подбородок, ты стиснула пальцами скулы и выдохнула собственный стон наслаждения прямо в губы. Чан же, казалось, еще шире раскрыл рот и посмотрел помутнённым взглядом, когда ты продолжала качаться на члене мощными рывками вперёд, изгибаясь в спине, чтобы движения получались более чёткими, а член постукивал по определенной точки, доводящей до немого крика. Старший совсем открыто хрипел, позволяя удерживать себя за челюсть, а руками помогал не терять темпа. Но долго так продержаться он не смог, поэтому выпрямился и отклонился чуть назад, упираясь руками в согнутые колени.   — Как же хорошо, мать твою, — чуть ли не задыхалась ты в протяжном томном стоне, продолжив шлёпать ягодицами о его ноги.   Темп стал более резким по твоему велению. Руки Чана уже ухватились за твои бёдра, помогая ездить на члене. Ты уже прерывисто постанывала от глубоких толчков и лизала пересохшие губы, ещё больше изводясь от пьяного и остервенелого взглядя старшего, совершенно выбиваясь из сил. Бешеный темп, изводящие толчки — заставляли вздрагивать и сбиваться с ритма в попытках удержать равновесие, упираясь ладонями в широкие мужские плечи.   Чан же на это громко рыкнул и стал вскидывать бедра вверх, подбрасывая чужую задницу на себе. Полностью отдавшись на волю чужим действиям, ты решила сосредоточиться на собственных ощущениях, пропуская через себя импульс каждого толчка. Ты тихо вздрогнула, когда Чан приподнял тебя за бёдра и завис с глубоко засаженным членом внутри, простанывая тяжелым и грозным дыханием тебе в плечо, борясь с желанием прикусить кожу до крови. Он прижал тебя к себе, позволяя отдышаться и выпустить последние довольные и усталые стоны в его шею, пока пробегало несколько волн блаженства по всему телу. Это было то, что нужно,после рабочего дня.   -Ты великолепна, солнце…