after the storm

Ей два, ей три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… — и Эпонина Тенардье леди, настоящая леди, маленькая, изящная, почти кукла. Ну или, по крайней мере, ей так говорят — до определённого момента. До девяти лет Эпонина Тенардье леди. (На самом, конечно, никакая она не леди; она всего лишь заносчивая и избалованная дочка трактирщиков, которые ничем не лучше грабителей могил). Она приучена вздёргивать носик, улыбаться, кокетливо хлопать ресничками и быть маленькой аккуратной куколкой. Её мать наряжает её, целует в нос и играет с её кудряшками. Эпонина не уверена, чувствует ли она себя красивой, но ей говорят, что, конечно, так оно и есть. Должно быть, думает она, красота это что-то полезное и нужное, но она ещё не особо понимает, для чего. Ее мать перестаёт говорить ей, что она маленькая леди, драгоценная куколка, с тех пор как ей исполняется двенадцать. Отец уже давно не целует её в кончик носа, чем она, впрочем, ни капельки не огорчена; усы над его верхней губой всегда щекотали ей лицо, царапая нежную кожу. Эпонина впервые встречает Мариуса Понмерси, внука месье Жильнормана, в возрасте тринадцати лет, когда её семья перебирается в Париж. Фигура Эпонины по-прежнему обладает той детской пухлостью, и на её щеках всё ещё играет румянец. Они гуляют вдвоём, и он разговаривает с ней так просто и непринуждённо, как будто они были знакомы с самого детства. Люди смотрят на них двоих, когда они идут вместе — внук богача и дочка полунищих мошенников. Мариус, кажется, не замечает их косых взглядов — или ему все равно. И, возможно, именно потому, что он не обращает внимания на это немое осуждение, Эпонина и начинает к нему привязываться. Эпонине четырнадцать. Они с Мариусом по-прежнему общаются, и её игра в притворство начинается. Она воображает, что их дружеские прогулки на самом деле свидания. (Это достаточно легко, если намеренно искажать смысл его слов.) А тем временем, пока её игра идёт, Эпонина становится всё тоньше. Её кожа уже не такая розовая и гладкая, как в детстве. Теперь её повсюду преследуют мозоли — на давно уже босых ступнях, на подушечках пальцах, на некогда мягких ладонях. Притворство не может разгладить её кожу на кончиках пальцах, но согревает её изнутри. Эпонина Тенардье думает, что, возможно, умение притворяться она унаследовала от своих родителей, и впервые с тех пор, как она была хорошенькой фарфоровой куколкой, она им благодарна. Эпонине Тенардье пятнадцать, и её ноги становятся ещё худее, да и талия истончается. Её мать выкрадывает для неё новый ремень — старый становится слишком большим. У неё выпирают кости, и запястья становятся меньше. Эпонина Тенардье сидит на корточках в темноте, касается отчётливых тазовых косточек, кончиками пальцев обводит рёбра. Она постукивает костяшками пальцев по ключице в такт шагам отца, пряжки на его ботинках звякают о расшатанные половицы. У неё на ногах занозы, а некогда гладкую кожу покрывают слои грязи. Эпонине Тенардье исполняется шестнадцать, и по ночам, укладываясь спать на боку, она ощупывает своё тело. Она проводит по бедрам, по талии, и представляет, что это руки Мариуса Понмерси обхватывают её, гладят, не в силах насытиться ею — хотя, справедливости ради, её не так уж и много, даже в её воображении. Эпонина живет со своими родителями всё меньше. Мариус же становится студентом (впрочем, правильнее сказать, революционером), и его ни капли не беспокоит, что она навещает его в те часы, которые сложно назвать соответствующими приличиям. Эпонина пробует звучание его имени — разумеется, наедине с собой, блуждая в темноте парижских улиц, — и оно звучит так вкусно и насыщенно, что почти наполняет ее пустой желудок. Мариус встречается с Козеттой, девочкой-над-которой-издевались-родители-Эпонины-и-она-сама, и Эпонина отчаянно пытается удержать его, даром что все его помыслы направлены к другой. Нет, думает она. Нет, нет, нет, не смей любить её, никогда, я была здесь, я ждала, я любила, я люблю тебя, я… Но Мариус просит её найти Козетту, улыбается ей, и, конечно, она не может отказать ему (как будто вообще когда-нибудь могла). Она и сама не понимает, чем продиктованы её действия — привести Мариуса к Козетте, сделать буквально всё для их счастья, и при этом украсть её последнее письмо к нему — но потом решает, что это, скорее всего, просто помутнение рассудка, вызванное голодом, холодом, и саднящей болью в красной щеке, там, куда пришлась отцовская пощёчина. Козетта уже получила своего месье-в-жёлтом-сюртуке, у неё появился отец, забравший её из голода, холода, мучений и слёз. Разве Мариус не её, Эпонины, месье-в-жёлтом? Он должен был стать им, она уверена. Он должен был быть тем, кто заберёт её из этого ужаса в лучшую жизнь, но он оставляет её, устремляясь за Козеттой. Даже во сне Эпонина видит, как он уходит от неё, бросаясь за кем-то куда более возвышенным, и нежным, и мягким, способным сгладить её жёсткость. Друг Мариуса, Анжольрас, лидер их (несомненно, обречённой на провал) революции, смотрит на неё с жалостью, когда в очередной раз видит её явившейся за Мариусом. Она знает: он не из тех, кто вообще привык кого-то жалеть, и всё же это единственное слово, которым можно описать выражение его глаз. Обычно Эпонина отводит взгляд, когда видит, что студент пристально смотрит на неё, но раз или два она смотрит в ответ, и её глаза начинают блестеть. Ну почему я не могла полюбить тебя, думает она, вместо него. В конце концов, это она, Эпонина, истощённая и продрогшая, и такие, как она, ради которых этот студент бежит навстречу смерти. Но она добивается Мариуса, Мариуса, для которого она лишь девочка на побегушках, Мариуса, которого представляет рядом с собой, когда танцует босиком в темноте холодных парижских улиц. Её сердце тянется к Мариусу, вне зависимости от того, как её разум желает, чтобы она выбрала другого месье для роли Жёлтого Сюртука. Эпонина стягивает бинтами свою грудь, так сильно, что едва не задыхается; прячет волосы под картуз, скрывает худые бёдра за просторной мужской одеждой. Куртка, которую она накидывает на плечи, почти тёплая, и она наслаждается ею, представляя, что она принадлежит Мариусу, что она жёлтая, что это его тепло согревает её кости. Эпонина Тенардье как никогда далека от той маленькой леди, которой она некогда была, далека от милой девочки с любящими родителями. Она смело идёт на баррикаду, уверенная, что там она и Мариус найдут свою смерть. Но даже когда её самые смелые мечты сбываются — сейчас Мариуса застрелят, он умрёт, и она вместе с ним — она понимает, что не может смотреть, как его убьют. Эпонина Тенардье хватает ружьё, нацеленное ему в голову — что вот-вот вышибет ему мозги — и направляет его прямо себе в грудь. Возможно, думает она, она могла бы перевести дуло выше, к небу, или ниже, или просто в сторону. Ей ведь совсем не обязательно было попадать под выстрел самой. Но возможно, ей, худой, забинтованной и замёрзшей девочке просто хотелось умереть. Эпонина Тенардье умирает, и границы между ней и Мариусом стираются, когда кровь, густая, тёмно-красная, липкая, вытекая из её груди совсем рядом с сердцем (это показалось бы ей забавным, даже в какой-то степени ироничным, не будь это смертельно), заливает его руки и рубашку. Наконец-то она оставляет свой след на нём, наконец-то он её замечает. Эпонину Тенардье держит юноша с худыми руками и прерывающимся от слёз голосом, и Эпонина счастлива, что он плачет из-за неё, так счастлива, что эта радость льётся из неё через край. Эпонина Тенардье медленно — а может, и быстро — умирает на руках мальчика, которого всегда обожала, и она счастлива, пусть даже у неё перехватывает дыхание, а мышцы словно охвачены огнём. Она даже не сильно расстраивается, что не может дотянуться до него, чтобы поцеловать, но она далеко не уверена, что ей нравится умирать с мыслью, что это видит её брат, и видит Анжольрас. Ее последние слова в этом мире — о цветах, о дожде, о новых начинаниях и любви, и пустьбудеттак, простодержименя. Вполне неплохое завещание для мира. Она умирает, зная, что Мариус не любит и никогда бы не смог полюбить её, но она благодарна, что на этот раз он притворяется тоже, и напевает ей, когда она засыпает. Эпонина Тенардье просыпается в каком-то другом месте — лучшем месте — и Мариуса там нет, нет среди мёртвых. В течение нескольких дней — может быть, недель — она выкрикивает во сне и наяву его имя, рвя на себе волосы. Мариус, Мариус, Мариус. Но Гаврош с ней в этом лучшем месте, как и остальные друзья Мариуса. Она бродит по улицам, и её некогда рваное и грязное платье теперь пышное и тёплое, а её некогда выпирающие рёбра теперь покрывает слой мягкой новой плоти. Эпонина видит Анжольраса, юношу, которого она когда-то хотела полюбить вместо Мариуса, и в его глазах теперь вместо жалости какая-то другая эмоция, которую она пока не может определить. Анжольрас смотрит на неё ещё несколько мгновений. Эпонина Тенардье принимает вызов, не опуская взгляда. Их старая игра продолжается и тут, и это успокаивает. Эпонина снова желает полюбить этого юношу перед ней. Анжольрас улыбается ей, и, без раздумий, без целей и причин, Эпонина Тенардье улыбается ему в ответ.