Игра первая.
Пелена перед глазами и ничего не слышно. Шутки сами с собой, тело само по себе, мысли не свои. Но держаться, смотреть не чаще раза в минуту, не дольше пяти секунд. Они видят. Все видят. Всё видят. Поводок на шее затягивается туже. Он держит меня за талию, тёплая грудь прижимается к моей спине. Не могу себя держать и притираюсь ближе. Жена. Муж. Серёжа мой любовник. Гость. Зрители. Моя буква «Л». - Люблю, люблю любимого. Лёша лучший. И смотрю на „Лёшу”. Уже дольше, более жадно, впитывая кожей каждую его частичку. Опускаю ладони на его руки, лежащие на моей талии. Я смотрю, потому что игра, а значит можно. Серёжа хватает меня за запястье и тянет на себя, вырывает из теплой хватки. Гость смеётся, они тоже. В зале смеются. Камеры тоже смеются. И я, я тоже смеюсь. Только Серёжа серьёзно смотрит, будто ругая. Он держит меня за запястье, но другие руки фантомно обнимают меня. - Тупого типá? Ты типа терпила? Серёжа тычет пальцем в его грудь грубо, небрежно. И мне словно самому больно, хватаюсь за собственную грудь. Серьёзно вжился в роль, камеры видят. - Нет, негодяй! Настя нетвоя*! Он толкает в ответ не сильно, но уверенно. Его рука перехватывает меня, он прижал меня к себе. Несчастно смотрю в сторону Серёжи. - Люблю, люблю любимого. И тяну руки к нему. Это игра, придерживайся роли. Камеры видят, не забывай. Руки предательски потеют, шумит голова. Мой череп - чугун, и кто-то ложечкой по нему стучит без ритма и точности. Кожа его рук облизывает каждый моей палец. Грудь щемит, каждое его касание ласкает, крепко цепляется, срастается со мной и убивает. Хочу вжаться в него и держать, не пуская. - Меня! Меня милует милая! Дима врывается в игру, он смотрит немного сквозь меня. Забирает от всех, затягивая вглубь сцены. Рвать бы обратно в это тепло, в эти руки, в нежность глаз. Но зрители в восторге. Камера натягивает леску на моей шее, не давая продышаться. - Люблю, люблю любимого! И обнимаю Диму, подмигивая. Но леска режет, а кожа всё ещё горит.Игра вторая.
Игра третья.
Игра… Какая уже по счёту? Один диван, колено к колену, локоть к локтю. Он так близко, что за лопатками скребёт. Втянуть бы воздух поглубже, чтобы и в лёгких он, и в глазах, и на руках, в каждой клеточке моего тела. Перерыв между играми. Его голос звучит уже не так, не так, как на сцене. Звучит бесцветно, так пусто и прозрачно, и далеко, ужасно далеко. Он стоит с Серёжей и тихо что-то рассказывает. Камер нет, никто не видит. Я боюсь подойти, издали смотрю, обтирая спиной прохладную стену, она словно держит. Вдох-выдох. Можно подумать, что я упаду в обморок от того, как сильно задрожали мои ноги. В ладонях сильно кольнуло. Потому что он смотрит таким взглядом, что у меня кишки в бантик перевязываются. В глазах вопрос. Он облизывает нижнюю губу. Синие огни издалека ложатся на его лицо. Губы стало покалывать от фантомного ощущения чужого языка на них. Касаясь кончиками пальцев того места, где колет, слегка прижимая и надавливая. Он всё это время смотрит в ответ. … Нужно поговорить, ты этого хочешь, возможно, он тоже хочешь. Он смотрит без конца, не отлипая. Но ты ведь тоже на него пялишься, хотя бы даже сейчас. Возьми да подойди, тут шагов пять сделать. Он первый отводит взгляд, убирает руку от губ, утыкается носом в пол и пару секунд осматривает носки кроссовок. А потом он разворачивается и уходит, не оборачиваясь. Молча. Словно его здесь и не было. - Честно, ты сегодня очень уставший, выглядишь помято. Расслабиться тебе нужно. - Нужно, Серёж… Тяжёлая рука похлопывает меня по спине, а тёмные глаза смотрят с тревогой, на секунду мотнув в сторону стены, у которой стоял тот, кто ушёл. … Наверное, уже слишком, моё поведение заметно. И Димины глаза стали смотреть на меня сурово. Руки почему-то дрожат, он убивает меня. Голова гудит и немного меня подташнивает. Но камеры, опять камеры. Нельзя. Дышать ровно, смотреть не чаще раза в минуту и не дольше пяти секунд. Но ведь нельзя отвернуться, нельзя оторваться от него, когда он сам зовёт, глазами царапает, причиняет боль при движении. Он пригвоздил мои ноги к сцене. Ни двинуться, ни шелохнуться. Я, кажется, даже не дышу, и шум утих. А после тихая, завораживающая душу, горячая, плотно прижатая к уху «отомри-камеры», и чужой нос легонько касается моих волос. А кости ломаются без возможности держать меня, и сердце взрывается. Ошмётки летят в разные стороны, заливая кровью всё вокруг. Дима смотрит удушающе, он треплет мой рукав кофты и хмурится. Смотрит строго и, блять, давит этой моралью. Прям слышно, как сквозь его молчание проносится «ты дурак? Ведёшь себя сродни пятилетке, это очень глупо». Это глупо, я знаю. Дима знает, Серёжа знает, и возможно, онзнает. - Прекрати это, я знаю, что ты перестал их пить. Дима держит меня за руку, будто знает заранее, что я убегу. Я так и сделал бы, рванул так, что бы ноги вскачь по промозглому асфальту, чтобы он не видел меня. - Ты о чём? Ты знаешь, о чём, сам всё понимаешь. Ты делаешь только хуже, камеры всё запомнят. Молчу и прячу лицо в сторону. - Я позвоню в клинику, если не прекратишь. Подумай, если не о себе, то о нас. О них. О нём в, конце концов. Голос Димы до того серьёзен и твёрд, что почти сразу его слова врезаются в голову, пробивая её тонким остриём. Но появляется он, снег присыпает его голову. Он идёт тихо, не торопясь. Глубоко уставшие глаза уверенно смотрят на объект. На меня. Колени дрожат до жути, по коже разбегаются мурашки от этой ауры, исходящей от него. Когда произошёл этот бум? Когда была эта первая капля? Которая и отравила всё внутри, занеся заразу. До ломоты, до ночных кошмаров, до натянутых нервов, до боли внутри. Но вот он стоит рядом, и всё расплывается, не получается скрыть улыбку, смотря на него. … В свете уличных фонарей его кожа выглядит более бледной. Дима стоит рядом и держит его за запястье, серьёзно и взволнованно встречая меня взглядом. - По домам нужно, - тихо бросает Дима и, не дождавшись ответа, уходит, исчезнув в тёмной улице, слившись с толпой. Тоже домой нужно. Но сейчас кое-что другое важно, важно поговорить. Он стоит загнанно, потирает руку и смотрит. Так легко спросить, но страх узнать то, чего так боюсь, то, о чём говорили Серёжа и Дима, то, что шепчут на сьёмочной площадке, то, что услышал у врача. Но никто прямо не говорил, никто, так-то, не озвучивал это для меня, додумал. Хотелось бы верить, что и в самом деле додумал. Но страшно. Смотреть на висящие кофты, на синяки под глазами, на то, как долго его гримируют, чтобы губы покусанные спрятать. На то, как его трясёт. Я боюсь, когда он не отрывается минутами от меня. Я боюсь, когда он так долго молчит, когда Дима и Серёжа хмуро переглядываются, когда он роется в сумке, вынимая пачку белых капсул, когда дышит загнанно, когда касается меня, и меня обжигает этот холод. Я вижу, как сильно его начало потряхивать рядом со мной. Я обхватываю ладонями его плечи. - Арс, зачем тебе эти таблетки?