* * *
Летом прогулки вдвоём всегда казались мне чем-то особенно таинственным и уютным. Раньше я всегда бродил один, но не чувствовал себя отчуждённо и грустно. Однако, рядом с Коюки было как-то хорошо и комфортно. Мы старались особо не сливаться с гуляющим разношёрстным народом, держась немного в стороне. Если толпу привлекали внезапная музыка, чужая болтовня, уличная еда, заготовки к фейерверкам, то вдали, между деревьями, мелькали мы, гуляя под руку. Я боялся в такие минуты отпустить Коюки и потерять, как когда-то бог Идзанаги потерял свою Идзанами. Я наконец-то сменил форму додзё на обыкновенную монохромную строгую юкату глубокого тёмно-зелёного цвета. Кажется, когда-то в молодости её носил Кейзо, но она на редкость хорошо сохранилась, даже после стольких лет. Одежда была совсем немного мне длинновата и широковата, но, благодаря умелым рукам Коюки, это было быстро устранено. Я предпочитал обычно носить что-то более аскетичное и не выделяющееся, но поскольку это был яркий праздник, то нужно было и одеться соответствующие. На самом деле, мне было всё равно, в чём сегодня идти, ведь главное, чтобы для Коюки этот вечер был запоминающимся. Особое очарование сегодня представляла Коюки в своём очень простом, но непривычно парадном одеянии. На ней была лёгкая хлопковая юката мятно-бирюзового цвета, плавно переходящая к рукавам и подолу в градиент тёмно-голубого с традиционным орнаментом чёрных листьев и цветов. Лимонно-жёлтый пояс оби был завязан незамысловатым узлом-бабочкой, подчёркивая тонкие формы девушки. Белоснежной нитью почти терялся в изобилии тканей, но слабо поблёскивал в огнях фонарей оби-джимэ. Шпилька, которую я когда-то подарил, занимала своё законное и видное место в причёске подруги. Я не упускал возможности украдкой любоваться ею. Она редко надевала эту юкату, только по особому случаю. Когда я сказал, что Коюки очень идёт этот цвет, она нежно поблагодарила меня. Я сам не заметил, как часто стал ей делать комплименты, а та, в свою очередь, всё меньше сторонилась меня. Коюки с благодарностью, иногда даже некоторым кокетством смотрела на меня с многозначительной улыбкой. Очаровательно и весело выглядела в такие минуты девушка, когда в её взгляде проскакивали маленькие озорные искорки. — Ты не устала, Коюки-чан? — заботливо поинтересовался я, быстро оценив состояние девушки. Пожалуй, спустя долгое время, это была её первая длительная прогулка. Я внутренне переживал, как бы она не обернулась для девушки неприятными последствиями. — Немного, — честно призналась подруга, остановившись на месте и чуть потянув меня за руку, — но мы проделали такой путь, и... — Забирайся ко мне на спину, — без лишних вопросов настойчиво сказал я, подставив девушке свою спину. — Я понесу. Я был готов пронести Коюки на закорках хоть до самого утра, учитывая, что та весила не больше двух снежинок. Девушка без особых возражений (потому что я бы в любом случае настоял) бережно обхватила мою шею со стороны спины и поджала к себе ноги, чтобы я мог легко её подхватить и удобнее нести. Убедившись, что подруга хорошо устроилась на моей спине, мы двинулись в направлении оживлённых кварталов. Запах разваренной собы и жареного угря соблазнительно ударил нам в ноздри, когда мы проходили мимо звенящих лавок ятай. Оценив обстановку, мы с Коюки решили, что не станем увлекаться уличными яствами, но в том, чтобы полюбоваться их изготовлением, не смогли себе отказать. Кусочки жирного и крупного угря нанизывали поперёк на длинные шпажки и медленно жарили до карамельно-золотого цвета. Будто съедобное золото выплавляли. Лавки ятай всегда были неотъемлемой частью повседневного городского пейзажа Ниппона и не только. Я благосклонно поглядывал на всю эту весёлую суматоху и чувствовал себя легко и непринуждённо, вспоминая, как когда-то с отцом также прогуливался и наблюдал за всем этим праздником жизни. — Хакуджи-сан, кажется, начинается! Треск лопающихся бураков, смех и испуганные крики заглушили слова девушки. А потом посыпался дождь голубых, зелёных и красных огней, выделив из дымного мрака сверкающую шпильку в форме снежинок. Когда погасла первая оранжевая лента и по небу зачертили падающие звёзды, то это стало предзнаменованием запуска фейерверков — громко трескающиеся ракеты с огненными фонтанами и небесными цветками возникали там и тут. Мы прошли к мосту, отойдя от ятая, недолго умиляясь эффектному огненному выхлопу и реакции толпы. Затем, проследив за взглядом Коюки, я смекнул, что она бы хотела всё же отстраниться от шумной и бурно радующейся толпы. — Предлагаешь пойти на тот пригорок? — спросил я, улыбаясь. Коюки фыркнула: — Мне кажется, что оттуда будет лучше наблюдать за фейерверками, — затем она загадочно и одновременно смущённо посмотрела на меня. — Ну, если тебе несложно… «Нисколько!» — гордо подумал я, но не ответив, лишь молча пошёл с девушкой туда, куда она захотела. И действительно — Коюки была права. Вид с небольшого холмистого пригорка открывался просто чудесный! Стоило ради этого протиснуться сквозь толпу зевак, чтобы занять самое лучшее место для любованием Ханаби. Я опустил девушку на землю, и та с удовольствием размяла ноги и руки. Пока я смотрел в небо, мне чудились самые разнообразные образы: от распустившегося пиона до змеевидного дракона. При взрывах основных зарядов десятки малых петард разлетались на примерно одинаковое расстояние, создавая образ лепестков цветка. А сердечник взрыва полыхал разными оттенками. Я предположил, что такое разнообразие палитры цветов могло определяться количеством и составом слоёв цветного пороха. Один за другим звук залпов резко взрывался и растекался длинными дымчато-цветными щупальцами. — Смотри, Хакуджи, это же плакучая ива!! — по-детски восхищённо воскликнула вдруг Коюки, подойдя ко мне поближе. — Не-ет, скорее это какой-то ёкай или вообще медуза, — я как-то придурковато улыбнулся в попытках сделаться серьёзным, и заметил краем глаза, как Коюки недовольно посмотрела на меня. Разумеется, не всерьёз. — Хакуджи-сан, ты не прав! — она шутливо подтолкнула меня локтем в бок. Я тихо засмеялся, а потом пожал плечами: — Ну ладно-ладно! Пусть будет… глициния! Коюки картинно закатила глаза и тоже улыбнулась. Разумеется, она поняла, что я просто над ней подтруниваю. Каждый фейерверк — это целое непредсказуемое событие. Следующий залп ракет воспроизвёл яркий огромный всплеск, очень похожий на громадную хризантему с центром в виде небольшой, но ослепительной жёлтой звезды. — А это на что похоже, Коюки-чан? — спросил я, взглянув на девушку. Когда из дымной темноты рядом послышался голос Коюки, мне сильно захотелось поцеловать её в плечо и осторожно обнять за талию — сделать что-нибудь такое, что выражало бы преданность, любовь и удовольствие. Но вместо этого я лишь перевёл взгляд с девушки на ночное небо, любуясь торжеством огня. Коюки, отстранившись от меня, перестала смотреть на зажигательное небо, и мне показалось, что что-то не так. Я несколько заволновался, но не спешил подойти к подруге. Фейерверки на время затихли. Я застыл, ожидая сам не знаю чего. Тихим голосом девушка заговорила со мной о том, о чём я даже не догадывался. — Помнишь, когда мы были детьми, то ты говорил о том, чтобы сходить вместе на фейерверки? Она обернулась на меня, с надеждой посмотрев в мои глаза. Я внутренне сжался и почувствовал себя неловко. «Почему она решила поговорить об этом сейчас?» — растерянно подумал я, заметно волнуясь. — А-а... Ну да, помню, — пробормотал невнятно я, медленно и неуверенно кивнув головой. Девушка чуть усмехнулась и перевела взгляд обратно на небо, будто разговаривая вслух с самой собой: — То была просто болтовня — так думала я до того дня, когда ты мне сказал, что я должна жить ради себя, — её голос будто мелкой рябью задрожал, и я повёл плечами, но остался на месте. — Но я была так счастлива, Хакуджи... Её голос опустился до полушёпота, и я буквально подавил в себе желание тут же подлететь к ней и опуститься на колени, чтобы извиниться перед ней. Непонятно за что, но просто... Мне было не по себе. Однако, моё странное наваждение быстро растворилось, когда голос Коюки вновь стал звонче. — Ты тогда сказал, что если мы не сможем посмотреть в этом году, то точно сможем увидеть их в следующем году или ещё через год... Хакуджи, — она обратилась ко мне так до боли ласково и нежно, что всё моё естество откликнулось ей и готово было отдаться. Я вздрогнул и громко сглотнул. — Я никогда не думала, — девушка сделала шаг, — что у меня может быть будущее, в котором я могу загадывать на долгие годы вперёд. Моё сердце громко стучало, звук отдавался в ушах громом. Я чувствовал, как на моих глазах застыли слёзы. Лунный свет освещал силуэт девушки настолько ярко, что мне показалось, будто она сама светится. Коюки продолжила, сделав ещё шаг: — Моя матушка... — девушка подавила всхлип и посмотрела в густую чёрную траву, — не хотела видеть, как я умираю. Она не видела моего будущего, поэтому... — Коюки прикрыла глаза и глубоко вздохнула. — Поэтому она наложила на себя руки. Папа почти потерял надежду, и он уже был готов меня хоронить, — Коюки подняла на меня взгляд, исполненный любви и благодарности. — Но ты разглядел моё будущее, Хакуджи. Ты заставил меня поверить в него. Ты был искренен со мной и говорил обо всём так, будто всё это должно несомненно произойти. Она подошла ко мне неторопливыми шагами, и я подался ей навстречу, взяв её за руки, сдерживая внутренний порыв крепко обнять и больше никогда не отпускать. Я чувствовал, что уже вот-вот заплачу от переполнявших меня чувств, которые я испытывал в эти секунды. Всё для меня растянулось в сладкую вечность, в которой я готов был тонуть до конца своих дней. — Ты поверил в меня, Хакуджи! — она произнесла это шёпотом, и я почувствовал как тяжёлая капля разбилась о мою ладонь. — Единственный, кто верил, нет, знал, что я буду жить. То была моя слеза. Я уже не мог сдерживать себя, свои эмоции, которые прорывались как вулкан и обжигали меня изнутри. Я хотел гореть в своих чувствах и мыслях, которые меня обуревали и медленно разрывали на части. Девушка слегка сжала мои пальцы и посмотрела в мои мокрые глаза, привычно порозовев: — Хакуджи, — её голос был полон естественного волнения и тайны, какой-то интриги, которая всколыхнула меня, и я залился румянцем, — ты... Я хотел кричать. Закричать на весь мир о том, что люблю Коюки и хочу сделать всё, чтобы она была счастлива. — ... станешь моим мужем? — Я люблю тебя. Как залп фейерверка, эти слова вырвались у нас одновременно, и обоих потрясли. Меня, конечно, больше. Её сокровенный шёпот был громче всех моих слов и признаний, моего внутреннего крика, и эхом раздавался в голове. Как от бессилия, я упал на колени перед Коюки и прижал её ладони к лицу. Меня лихорадило, и я чувствовал, как дрожь и нега прокатывались по всему позвоночному столбу. — Клянусь своей душой, Коюки, — с жаром проговорил я, не смея поднимать взгляда на девушку. — Я стану сильнее и всегда буду защищать тебя, до конца своих дней. Я люблю тебя. «Люблю, люблю... Бесконечно люблю, моя Коюки!» — вращающимся колесом крутилось в моей голове, когда я смотрел на неё заплаканными глазами. Я хотел всё это ей сказать, но будто боялся напугать её тайфуном своих несдержанных чувств. Девушка мягко взяла меня за лицо обеими ладонями и с любовью посмотрела на меня, как милосердная богиня. Один её взгляд утихомирил во мне бурю эмоций, и я застыл. Встал с колен, не сводя с неё глаз. Храбрее, красивее человека я никогда не встречал в своей жизни. Никто и рядом не стоял с Коюки. Я преклонялся перед ней, как верующий перед богом. — Поцелуй меня, Хакуджи... В ушах стояли восторженные голоса городской толпы, волны музыки и шумных залпов фейерверков, но всё это раздавались где-то позади, и я заворожённо смотрел на её лицо, а в глазах наблюдал, как рассыпается разноцветный дождь.* * *
— Хакуджи? Я открыл глаза и поднял свой взгляд на неё. На меня в ответ смотрело лучистое солнце с небрежной короткой чёлкой, удивлённо хлопающее короткими ресницами, которые привели меня в чувства своим дуновением. — Как ты себя чувствуешь? — спросил вдруг я, инстинктивно касаясь тыльной стороной ладони её лба. Спáла. Облегчённо выдохнул, а Коюки улыбнулась одними уголками губ. — Да... — отвечала она, перехватывая мою ладонь в свои. — Благодаря тебе, я уже давно чувствую себя хорошо. Я был так счастлив, что невольно начал целовать её ладони, пальцы и бесконечно благодарил судьбу за то, что я имею счастье любить. Я отказывался верить, что всё это было одним прекрасным сном.