Ультиматум

      Он был в заднице, и в заднице настолько глубокой, что с ее дна, приглядевшись, можно было разглядеть звезды. Но самое плохое было даже не это, а то, что Дамиано совершенно не знал, как именно он в ней очутился. Он помнил, как Виктория визжала, что нашла им барабанщика пока ей пилили ногти в какой-то дальней парикмахерской, в которую ей пришлось идти из-за того, что ее обычный мастер уехала в отпуск (кошмар, не в августе, как все нормальные люди!), и в каком виде этот человек заявился на первую встречу: жуткая заношенная вдрызг полосатая толстовка, мешковатые джинсы, державшиеся исключительно благодаря туго затянутому на поясе ремню, сандалии на липучках… Очки!       — Этна Торкио, — протянула тогда еще незнакомка ладонь для рукопожатия, и трясла выданную ей в ответ так долго, что у Дамиано заболело плечо. Томас, когда подобрались к нему, притворился ветошью. В комплект к адскому видочку претендентки на звание четвертого члена группы (одна копна африканских косичек, придававших ей сходство с Медузой Горгоной чего стоила!) походу, шли нулевые навыки социализации.       — Это пиздец, Вик, — стоило за Этной по окончанию пробной сыгровки закрыться двери, выдохнул Дамиано, — Ты реально хочешь взять в группу дылду-заучку?       — Я что-то не вижу к нам очереди. И давайте будем честны: мало того, что она выучила партию за ночь, она держит ритм лучше, чем все, кто нам попадались со времен ещё третьей комнаты.       — Томас? — попытался Дамиано воззвать к мужской солидарности, но Томас только закатил глаза.       — Попустись, а? Мы ищем барабанщика, а не проводим кастинг моделей. Ты вообще будешь к ней спиной стоять.       И Этна осталась, не на месяц и не на два, как Дамиано рассчитывал, но навсегда. Гадкий утёнок, что все никак не превращался в лебедя, ни к семнадцати, ни к восемнадцати: все такая же высокая, нескладная, похожая чем-то на новорожденного жирафа, тощая, ее талию на зависть анорексичкам даже он — Дамиано — со своими мелколапками, пожалуй, мог обхватить двумя ладонями и свести пальцы, и плоская, будто доска. И ладно бы просто, так нет, агрессивно плоская, ни одному стилисту ни на Икс-факторе, ни после него не удалось заставить ее надеть бюстгальтер с пуш-апом, да и вообще какой-либо.       — Когда найдете, что туда положить, — фыркала Этна, выбрасывая ненужную деталь гардероба из очередной стопки, — тогда и поговорим.       Викторию она тоже в эту практику забивания на нижнее белье втянула. Только, если их барабанщицу, прищурив левый глаз, ещё можно было принять за такого же несуразного парня, то с Вик такое не прокатывало. Соски Вик вечно торчали так, будто приземлившись ей лицом на грудь можно лишиться глаза.       А потом «Гермиона очень изменилась за лето», только вместо Гермионы была Этна, а вместо лета — карантинные месяцы. Они все созванивались квартетом, тройками, парами, пытались не то работать, не то не тронуться головами в четырех стенах. И тогда-то, а не в туре и не в Лондоне, выяснилось, что их барабанщица может поддержать любую тему — от хорарной астрологии до пингвинов, и от музыки до боев MMA. Но главным открытием для Дамиано стало не это, а то, что на нее может стоять.       «Не спишь?» — написала ему Этна одной ночью в половине двенадцатого. Дамиано окинул себя, лежащего в кровати с телефоном, взглядом и написал ей решительное: «Сплю!». В планах было заползти на Pornhub и подрочить, раз уж никакой альтернативе левой руке на горизонте не предвиделось, но Этна, как и все они, умела переть напролом, если ей было что-то нужно. Над чатом уже высветился значок, что она выгружает видео.       «Тогда посмотришь, когда проснешься. Я тут покрутила мысли… Как тебе такое направление?» — прилетело вдогонку к записи, и ещё одним сообщением, — «Сорри за ракурс, телефон сполз, а если решу переснять, то меня линчуют соседи!»       И ведь знала, мерзавка, что он будет всю ночь не спать, если не глянет. Дамиано прикинул — почти восемь минут чистого просмотра и ещё семь на переписку. Не убудет от него, ежели он сдвинет свои планы на четверть часа.       Видео начиналось с крупного плана, который был бы потрясающим, если бы в кадре была хотя бы Вик: камера сфокусировалась на чуть покачивающейся подвеске в виде дракона, обнимающего лунный камень. Этна убедилась, что запись идет, отложила на стол очки и, откинув волосы с лица, отступила назад — к стоящим у самой стены барабанам. Не торопясь, она села за инструмент, потянулась, громко щелкнув позвоночником (над поясом зеленой клетчатой юбки мелькнуло что-то цветное) и взялась за палочки… Один удар, второй — проверить расстояние, а потом в Этну будто демон какой-то вселился. Она начала играть настолько энергично, насколько вообще было возможно. По барабанам на пределе своих сил мог бить каждый дурак, но за видимой какофонией вполне отчетливо слышался витиеватый ритм, под который танцевали даже покачивающиеся на книжной полке цветы. Этна тоже танцевала: ее руки, ее волосы, ее спина, извивающаяся экзотической змеей, этакой анакондой, что собиралась обвить и придушить всей своей скрытой силой.       Взгляд Дамиано невольно скользнул ниже — он, кажется, и не видел свою коллегу за работой с этого ракурса никогда. И лучше бы и дальше не видел. То, что в начале было лишь тоненькой полоской ткани теперь превратилось в отчетливый «китовый хвост» бирюзовых кружевных стрингов, а Этна все продолжала подскакивать на своем трехногом табурете. Она двигалась чуть с наклоном вперед, раз за разом ногой зажимая педаль бас-бочки. От каждого тяжёлого удара телефон сползал сильнее и сильнее. Пропал зазор между головой и краем кадра, а спустя минуту из него выпало и все выше плеч.       Рука Дамиано сама, отдельно от мозга нашла член, обхватила его и стала двигаться вверх-вниз, следуя за безупречным темпом. Становилось понятно почему откуда-то всё берущиеся парни их барабанщицы сначала стремительно тупели, превращаясь в озабоченных кроликов, потом серели и дурнели собой, а затем исчезали из ее жизни по таинственной причине. Не такой таинственной теперь — кто-то явно заезживал их до полусмерти и пустых яиц. Черные волосы, черные глаза, черная родинка на плече и вечный черный лак на ногтях — не так просто ее назвали вроде как в честь вулкана. От Этны, если в кровати она ведет себе также, можно разве что отвалиться почти бездыханным телом, отдышаться и снова сплестись с ней, довольно урча, пока она будет шептать сорванным голосом: «Сильнее… Давай по-другому… Придуши меня».       В животе что-то оборвалось. Дамиано замутило, он резко сел и успел лишь склониться так, что желчью его вырвало прямо на пол, а не на простыни. Одновременно подоспел и оргазм — мутная белесая жидкость метнулась в ладонь…       — Ох, блядь! — прошептал Дамиано, чувствуя себя мерзопакостно, когда смог все же вздохнуть. Его разрывало напополам от стыда и отвращения. К утру подоспели тридцать восемь и семь на запихнутом в подмышку градуснике, так что Дамиано радостно свалил помутнение своего рассудка на болезнь и был таков ровно до того момента, когда с Этной пришлось встреться лично.       Она изменилась — нет, у неё всё ещё не отросли сиськи седьмого размера или жопа Никки Минаж, но она словно лишилась своих углов, став… манкой молодой женщиной? Теперь Этна вела себя как хищная касатка, не пожирая, но ради забавы пугая всех, не только мужчин. Интервьюеры всех полов от одной ее улыбки Джоконды нынче принимались заикаться и буквально падать. С хера ли! Это же Этна — представитель тех же пришельцев, что и Тильда Суинтон, в ней же ни грамма секса — только как будто даже бесполая инопланетность! Дамиано совершенно не понимал, почему происходило то, что происходило. Зато он вдруг почувствовал себя пингвином, которым касатка собиралась закусить. А ведь если верить документалкам, то эти хищники даже не едят пингвинов целиком — лишь выедают грудинку.       Раз за разом, чуть зазевавшись, Дамиано обнаруживал то голову Этны у себя на плече, то ее ладонь у себя на бедре… Он отшучивался, быковал, но ничего не помогало. Она смотрела на него волооким взглядом загнанного зверька, чуть склонив голову на бок и все — слова застревали в горле. И снова: объятья длиннее приличных между друзьями, шлепок по заднице, поцелуй практически в угол рта, идущий за «спасибо» после выполненной пустяковой просьбы.       — Чего ты, блядь, добиваешься? — прошипел Дамиано, когда чаша его терпения переполнилась. Последней каплей стал пролитый на белые джинсы остывший кофе (сам виноват) и попытки Этны помочь собрать все бумажными салфетками, сопровождавшиеся вполне ощутимым и явно сознательным лапанием члена. Поставленный ребром вопрос должен был вернуть зашедшую уже явно слишком далеко девушку на место. Но та, сидящая перед ним на корточках, лишь сжала пальцы на ширинке крепче и выдала то, что ожидать от нее было совершено невозможно, как, впрочем, и от любого нормального человека.       — Тебя в своей постели!       На лице Этны при этом ни дрогнул ни один мускул — поди разберись стебалась ли она над двусмысленностью их текущей позы или же как всегда с пронзительной честностью выдала то, что было действительно у нее на уме. Где-то слева от них очень громко закатил глаза Томас, справа издала задушенный скулеж Виктория. Обезоруженный, Дамиано не нашел ничего лучше, чем ляпнуть: «Ты не в моем вкусе!»       Что-то паранормальное было в том, как Этна поднялась с пола после этих слов: вокруг нее будто закручивались спирали грозового фронта, а три несчастные сантиметра разницы в росте вдруг стали ощущаться разницей разве что не в целую голову. Нависнув сверху, она проследила кончиками пальцев планку рубашки и, обжигая дыханием лицо, доверительно прошептала Дамиано: «Не узнаешь пока не попробуешь!». И пока он стоял, не понимая, что это сейчас было и почему у него печет внизу живота, Этна запихнула ему в приоткрытый рот смятую грязную салфетку.       Невозможная гадина, немыслимая, невероятная. Дамиано явно следовало взять номерок к мозгоправу, потому что он не помнил, как они дошли от этого до того, что он вжимал Этну в стену коридора театра Аристон и целовал ее. Целовал слишком нагло и эгоистично, даже не думая возможном отказе. Но Этне явно все нравилась — одна ее рука обхватила его за шею, большим пальцем поглаживая край уха, а вторая боролась с пуговицами пиджака. Дамиано с трудом оторвал себя от ее губ, чтобы вдохнуть, но назад Этна не пустила, уперлась своим лбом в его лоб. На лице ее отражалась мука.       — Дамья, — она жадно схватила воздух губами и стрельнула глазами в обе стороны, проверяя нет ли поблизости ненужных свидетелей, — Ты как к аналу?       Дамиано едва не задавился собственным вздохом.       — Пошла с козырей?       Этна как-то резко смутилась от такого предположения, покраснев даже в глубоком вырезе блузки.       — Мне надо, пожалуй, тебя предупредить, — начала она замогильным голосом, заставлявшим мозг генерировать три сотни страшных концовок предложения, — Но этот разговор не должен быть на бегу. Приходи вечером ко мне в номер… Где-нибудь в половину одиннадцатого.       Извернувшись змеей, Этна выбралась из объятий и учесала к лестницам, ведущим к рубке звуковиков — в очередной раз проверять то, что проверки, пожалуй, и не требовало. Дамиано долго смотрел ей вслед даже тогда, когда подруга уже давно скрылась за поворотом.       Менеджмент в эту поездку расщедрился аж на одноместные номера и это радовало. Объяснить Виктории почему ей нужно сбрыснуть к Томасу было бы очень сложно, но Дамиано, скребясь в чужую закрытую дверь все равно чувствовал себя немного не в своей тарелке. Этна открыла быстро. Выглядела она, правда, не как человек, настроенный на секс сегодня вечером. Эти ее мешковатые пижамы в диснеевских героях были лучшим противозачаточным.       — Заходи. Чего встал?       — Наверно, стоило принести тебе цветов, но черные ирисы, кажись, водятся только в вашем Ведьматауне и только летом.       — Главное, что ты не притащил белые лилии.       — У тебя на них аллергия. Я помню.       Повисло неловкое молчание. Не придумав ничего лучше, Дамиано потянулся за поцелуем, но Этна остановила его, прижав два своих пальца к его губам.       — Сначала поговорить, потом секс.       Точно. Не то, чтобы он забыл, но надеялся, что удастся обойтись без душеспасительных бесед. Дамиано бухнулся на расстеленную кровать (другого места в номере, где можно было бы приземлиться, просто не было). Этна нервическим жестом провела ладонью по волосам и уселась рядом на самый край.       — О чем ты там хотела меня предупредить?       Поджатые губы, мазки алого на скулах, не способный сфокусироваться на лице взгляд. Дамиано и сам начал психовать, но Этна резко взяла себя в руки, и голос ее показался ему даже жестоким.       — Я девственница и хочу остаться ею до свадьбы. Тебе придется уважать мое решение вне зависимости от того как долго будет продолжаться наш общественный договор.       Долгое мгновение Дамиано пытался сопоставить противоречащие на первый взгляд факты, а потом резко выдохнул.       — Завернула то… Это все?       — Больше жестких лимитов я пока у себя не нашла.       — То есть, если я попрошу пеленать меня, петь колыбельные и поить с бутылочки смесью для грудного вскармливания…       — То ты пойдешь со мной выбирать соску-пустышку, которой я буду тебя затыкать, если будешь нести всякую ересь, — совершенно серьезно закончила за него предложение Этна. Дамиано мазнул по ней взглядом, наткнулся на осуждающие глаза Микки Мауса на кофте и мысленно послал все свои сомнения к черту.       — Утреннее предложение анала еще в силе? — вскинул он одну бровь, надеясь смутить, но Этна лишь потянула его к себе.       — Я так понимаю, условия приняты. Вперед, сделай девушке приятно.       Целовать Этну, сейчас не в запале всклокотавших в процессе спора эмоций, было все же странно: мягкость губ резко контрастировала с шершавой лаской ладони, легшей на скулу. Дамиано казалось, будто Мойры все дёргали и дёргали за кудель, из которой пряли его судьбу, но не могли набрать достаточно, чтобы продолжить работу над красной нитью. Быть может, это было потому, что Этна носила на своем левом запястье обрезок той — от сглаза.       Не разрывая поцелуя, она влезла ему на колени, притираясь, поерзала бедрами. Дамиано инстинктивно сжал ее ягодицы. Дальше он среагировать не успел, даже кивнуть не успел. Этна повалила его на спину; утерев свои губы тыльной стороной ладони, она открыла молнию на джинсах и бесцеремонно запустила руку в трусы. Пальцы обхватили член легко и теперь не лениво, но явно поддразнивая, его поглаживали. Эта бесцеремонность Этны и заводила, и пугала одновременно. Под ее цепким взглядом Дамиано чувствовал себя кубиком льда, оставленным на солнцепёке.       — Что ж, — пытаясь казаться невозмутимым, начал он, — Смотрю ты не первый раз хую в глаза смотришь.       У Этны хватило наглости покачать головой пока она второй рукой помогала сталкивать джинсы с бельем под колени.       — А ты сомневался?       Вместо ответа у Дамиано вырвалось лишь очередное удивлённое: «Ох, блядь!» — губы обхватили член. Не дав и вздохнуть, Этна взяла такой темп, что хотелось взмолиться о пощаде. Язык ее был юрким и быстрым, как ящерица. Он то оказывался на самой вершине, то опускался почти к самому основанию так, что головка стукалась о заднюю стенку горла. Горячий, бархатно-медовый рот обволакивал, напрочь лишал возможности думать, словно весь мозг размягчился и вытек, и это не слюна стекала по стволу к яйцам, которые Этна тоже не забывала, лаская скользкими от влаги пальцами.       Дамиано извивался на простынях, сминал в кулаке посеревший от многочисленных стирок хлопок. Плотно прижимаясь языком к стволу, Этна сделала последний мазок, оторвалась и, удовлетворённо мыча, поставила точку в виде поцелуя на внутренней стороне бедра. Дамиано закрыл лицо руками и заставил себя несколько раз глубоко вздохнуть и выдохнуть, бушующий внутри пожар это нисколько не потушило, но теперь он хоть мог чуточку думать.       Как человек действия, а не долгих разговоров (пиздеть он любил тоже, но исключительно тогда, когда его решение шло вразрез с тем, что от него желал весь мир) Дамиано сдёрнул с себя уже пропитавшийся насквозь потом свитер и взялся за пижаму. Этна спокойно позволила стянуть с себя верх и уложить на спину. Картина была не новой, и взгляд больше приковывала отчётливая линия, образованная мышцами в середине плоского, как тефлоновая подошва утюга, живота, нежели широко стоящие друг от друга чайные чашки груди.       Дамиано бережно тронул ту кончиками пальцев. Этна не остановила его, не остановила она его и когда он, поддавшись сиюминутному порыву, припал не к ее шее или груди, но к солнечному сплетению и двинулся вниз, спускаясь чередой поцелуев к резинке пижамных брюк, вскинул игривый взгляд и, получив молчаливое разрешение в виде кивка, зубами потянул те прочь. Дамиано ухмыльнулся — из всех возможных сценариев вечера пятницы этот, пожалуй, входил в пятерку лучших. Этна едва заметно вздрогнула, стоило опустить ладонь ей на голое колено, а потом сама развела бедра. Когда Дамиано повел носом по ее коже, одновременно шепча откровенные глупости — застонала, запутывая ладонь в его волосах. Красивый, ровный звук, будто музыкальная нота, что перекатилась в другую тональность, когда он аккуратно дотронулся до влажных губ и бережно раскрыл их как цветок.       — Что ты? — нервно дернулась Этна, почувствовав пальцы слишком близко к входу.       — Шшш… Я просто посмотрю, — тут же уверил паникершу Дамиано, — Мне любопытно как у тебя там все выглядит. С девственницами мне иметь дело не приходилось.       — Хорошо… — подрагивающие ноги, прижавшиеся было к его плечам в попытке остановить, ослабили свой капкан. Этна откинулась назад, пряча лицо в сгибе локтя. Такая влажная, такая готовая и запретная. «Запретный плод» при этом оказался совершенно невпечатляющим — тонкой мембраной с двумя почти одинаковыми отверстиями (может, в этом крылась первопричина любви кое-кого к этой чертовой симметрии?). Дамиано разочарованно лизнул снизу-вверх, и коснулся языком клитора. Этна слегка выгнулась, что-то совершенно неслышно пробормотала, и Дамиано, самодовольно фыркнув, надавил сильнее. У него в голове был один-единственный план — довести ее до исступления и, судя по тому как после второго же мазка языком, чтобы собрать смазку, ему вцепились в волосы, это должно было быть совсем несложно.       Цапнуть зубами, прижаться губами, крутануть спираль языком. Дамиано заигрался так, что забыл дышать, а когда вздохнул, резко втягивая воздух, Этна вздрогнула.       — Да тихо ты, не сожру… — он положил ей ладонь на живот, чуть надавливая, чтоб удержать на кровати, и, тут же противореча своим словам, именно что продолжил пожирать под аккомпанемент хриплых стонов. На вкус Этна была как чуть подгоревшая соленая карамель — куда приятней, чем можно было б предположить с учетом того сколько сигарет она глушила день за днем. Ее пальцы сжимали пряди, тупые ногти царапали кожу головы, ноги подрагивали, бедра дергались навстречу каждому движению. Лежать спокойно явно было не про нее.       Дамиано на секунду отстранился, чтобы поцеловать Этну в живот, и уже хотел было уже вернуться к прерванному занятию, но та потянула его наверх, и он по пути к ее губам оставил россыпь поцелуев, вдоль ребер, у ключиц, даже в угол подбородка. Одной рукой упираясь в постель Дамиано обвел пальцами абрис ее тела, перекатил между подушечками напряженный сосок. Этна застонала прямо в поцелуй, словно течная кошка потерлась промежностью о бедро между своих ног. Из вредности Дамиано укусил ее за нижнюю губу напоследок, а потом закинул ее правую ногу себе на левое — здоровое — плечо перед тем, как обхватить ее клитор губами и начать сосать. Он сам еще не кончил, и теперь невольно трахал матрас, пока сосредоточенно работал языком. И Этна сдалась, уплывая в оргазм, до боли сжав Дамиано в тиски между своими бедрами и крича его имя так, что крик ее должно было слышать все население Сан-Ремо.       Раскрасневшаяся, с тонкой пленкой испарины, словно воплощенный грех — купаясь в лучах собственного эго Дамиано с дьявольской улыбкой укусил Этну там, где в завтрашних костюмах точно не будет видно следа от зубов, и она в ответ только слабо застонала.       — Полминуты…       И к радости и одновременно ужасу Дамиано она действительно пришла в себя быстрее, чем он успел размять уставшую челюсть, и, сунув руку в ящик тумбочки у кровати, кинула ему стопку саше со смазкой.       — Презервативы свои принес? У меня было что-то, но чую, что они не налезут.       — В заднем кармане джинсов.       — Отлично.       Этна стекла с матраса змеей, порылась в карманах и достала нужное, но прежде чем вернуться в кровать, педантично сложила разбросанные вещи, чтобы замереть с ними в руках — деть одежду было просто некуда.       — Плюнь… — смеясь, потребовал Дамиано, — иди ко мне.       И она пришла, чтобы показать ему то измерение, из которого прибыла в мир простых людей, потому что это было единственным разумным объяснением, почему совместными усилиями они не спали до пяти утра.       Начали они с того, что Этна, забравшись с ногами на кровать, наградила Дамиано полупоцелуем-полуукусом. Она терзала его рот с таким напором, что в ответ можно было лишь предпринять слабую попытку поспеть, и тут же понять бессмысленность оной. Дамиано замычал, когда Этна впилась пальцами в его плечи, то ли притягивая ближе, то ли желая отстранить от себя, но в этом движении она изогнулась, притираясь животом о стоящий колом член, и, поймав его, Дамиано повалил Этну на спину. Снова.       — Попалась.       — Я и не пыталась убегать.       Дамиано покачал головой, чувствуя, как против воли губы трогает улыбка; чтобы не показывать ту, он склонился к расхристанной на кровати Этне и оставил на ее животе и груди широкий мазок языком, от пупка до самых ключиц, откинул волосы и скользнул губами по обнаженному плечу, прикусывая едва кожу. В ответ его пришпорили пятками.       — Ну же… — настырно потребовала Этна, будто это она из них двоих не получила еще свой оргазм. Дамиано не оставалось ничего больше, кроме как послушаться: рукой дотронуться до ее промежности и собрав пальцами влагу, скользнуть ниже… Этна с поразительной легкостью приняла в себя сразу два, чуть слышно проскулив при этом. Дамиано настойчиво присовокупил третий, и сделал подманивающее движение.       Этна изогнулась дугой, не в силах совладать с собой.       — Я не мужик, — сквозь зубы выдохнула она, опустившись после спазма, — не ищи простату и…не спеши.       Дамиано тяжело вздохнул, но послушался, его рука медленно двигалась внутри, растягивая… едва слышно хныкая, Этна мелко дрожала. Но долго это не могло продолжаться, напряжение требовало незамедлительной разрядки. Дамиано с трудом отвел взгляд от треугольника более светлой кожи в самом низу живота, где сходились ноги. Только сейчас он вспомнил про смазку и презервативы, и непослушными руками разорвал пакетик, чтобы извлечь из него скользкий кружок. Приподнявшись на локте, Этна выжидающе следила за его действиями. Дамиано нацепил презерватив на конец своего члена, но раскатать дальше не получилось, видимо, впопыхах вывернул наизнанку. Чертыхнувшись, он сбросил с кровати испорченную резинку, и пытаясь совладать с не менее строптивой второй, одновременно молился о том, чтобы не опозориться. Этна не была той девушкой, неудачу с которой удастся замести под ковер, им с ней еще четыре десятка лет минимум поджигать одну сцену. А та, даже не утруждая себя задавить смешок, откинулась обратно на спину и призывно огладила себя рукой.       — Не торопись, я никуда не денусь.       Резина мерзко пахла, перебивая все остальные запахи, особенно было жалко горьковатый запах пота, что уже битый месяц сводил Дамиано с ума. Этна пахла как все афродозиаки разом. Отвлекало до жути, но с горем пополам Дамиано справился с собой и с поставленной задачей и уткнулся головкой члена в кольцо растянутых мышц. Сердце лихорадочно билось к груди, а в правом ухе зазвенело, стоило повести тазом вперёд. Туго. Даже слишком. Но Этна призывно раскинула ноги шире и уперто тянула на себя. До конца.       — Блядь, — прошипел Дамиано себе под нос, останавливаясь, чтобы дать ей привыкнуть, — Ты с ума меня сведешь.       Ответа не последовало, лишь хриплый вдох. Дамиано сделал несколько плавных толчков, прислушиваясь к Этне и ее реакции. Не больно. Можно было взять свой темп и двигаться с силой. Трахать до скрипа зубов, заглушающего скрип возмущенной отельной кровати, до вспышек перед глазами, хватая за руки, чтобы не царапать, и не быть оцарапанным. Все нутро отчаянно скручивало в морской узел. Еще, еще, раствориться этом лихорадочном вихре. Подняться вверх в этом торнадо, и рухнуть камнем вниз крича так, как не кричат подбитые камнем из пращи птицы, разбиваясь о землю.       — Господи, Этна, ты опасна, — резюмировал Дамиано, пока после очередного оргазма приходил в себя. Этна лежала у него на груди тряпичной куклой, милостиво позволяя рисовать подушечками пальцев на своей спине вензеля. Следующие несколько дней она обязана была чувствовать отголоски того что он с ней сделал. Он и сам будто под асфальтоукладочный каток попал.       — А тебе должно быть стыдно, я, кажется, буду сегодня хромать.       Дамиано ухмыльнулся и поцеловал ее в спутанную макушку.       — Мне извиниться и сказать, что такое больше не повторится или пообещать, что буду обеспечивать тебе как в этот раз восемь оргазмов за ночь? Какой ответ гарантирует мне абонемент в твою постель?       Этна только боднула его в подбородок, призывая замолчать и дать хоть немного поспать. Дальше их и вовсе закрутила рутина, которая уверила Дамиано, что продолжения не будет, пока он во входящих не увидел максимальное лаконичное: «Приезжай. Покувыркаемся». И он поехал — бросил биатлон по телевизору, выбрался из домашних спортивок и зачем-то влез в кожаные брюки, побрился даже.       А теперь он весь вечер дергал манжеты рубашки, дергал галстук и обливался потом. Тот человек, что придумал свадьбу в качестве мероприятия по промоушену альбома, должен гореть в аду. Для него там приготовили отдельный вертел. Дамиано нервно рыкнул на свое отражение в зеркале — никто и знать не знал о маленькой особенности их с Этной отношений. Она твердо стояла на своем, он явно не страдал от недостатка секса последний год и десять месяцев. Страдал он от недостатка сна, кучи засосов и регулярных царапин на спине.       — Ты ведь не думал, что у нас дойдет до свадьбы? — беззвучно подкравшаяся со спины Этна напугала до чертиков. Дамиано схватился за сердце и несколько секунд молчал, просто смотря на уже переодевшуюся в повседневное Этну. Белое платье — торт с кучей оборок и страз в отличие от фиолетового свитера на одно плечо и широких брюк было дурацким и ей совершенно не шло, придавая вид переодетого мужика, но другое найти они уже не успевали — утром ассистентка прожгла своей сигаретой огромную дыру в органзе того, что было заготовлено заранее, и спасти наряд не было ни единой возможности.       — Думал ли я, что влипну в этот фарс с тобой и теми двумя? — Дамиано замотал головой, — Неа. Но надо отдать должное — шуму мы навели знатно.       — Только шуму?       — Ты знаешь прекрасно, что я пытаюсь сказать.       — Конечно, — Этна пихнула с лица еще не отцепленную от пучка фату, — Поможешь мне от этого избавиться, не разбирая всю прическу?       — Оставила бы… Тебе идет, — попробовал переубедить ее Дамиано, но Этна уже закатила глаза и уселась боком на подоконник. Они заползли в какой-то совершенно дальний угол Дворца Бракосочетаний, пока презентация альбома, перетекшая в ночную тусовку, продолжала побулькивать где-то внизу, отдаваясь вибрацией в деревянный пол.       — Знаешь, — протянула Этна, когда Дамиано вызволил ее из плена трех метров тюля и кружев и она смогла развернуться к нему лицом, — Технически, ты выполнил мое условие. Говоря о том, что хочу оставаться девственницей до свадьбы, я ведь никогда не уточняла, что свадьба должна быть настоящей. Подумай над предложением пока я отпрашиваю нас двоих у Марики и остальных.       Дамиано открыл рот, закрыл его, снова открыл, но не мог выдавить из себя ни звука, пока подмигнувшая ему «жена», громко стуча каблуками, убегала от него по коридору, волоча за собой скомканную в кулаке фату. Он был в заднице, и в заднице настолько глубокой, что с ее дна, приглядевшись, можно было разглядеть звезды.