В самое сердце

      Когда Моцарт приглашает его к себе в гости, Сальери приходит. Когда Моцарт приглашает его на танец только для них двоих, Сальери первый протягивает руки для вальсовой позиции. Когда Моцарт порывисто целует его, Сальери отвечает. Когда Моцарт предлагает остаться на ночь, Сальери соглашается. Потому что Сальери влюблённый идиот.       Они не спят вместе. Антонио не спит вовсе, погруженный в свои мысли. Он сидит в кресле как мраморная статуя, холодный, отстранённый, как всегда. Наутро, как только первые лучи пробиваются через плотные шторы и касаются рук, Сальери будто оживает. С губ срывается громкий выдох, на секунду он прикрывает глаза, пытаясь собрать множество мыслей в один вывод. И у него получается.       Когда просыпается Моцарт, он похож на цыплёнка. Взъерошенный, сонный, с выражением детской наивности на лице и яркой улыбкой. Он сидит на кровати и протирает глаза, пытаясь отделаться от сонливости. Антонио не может не отметить, что выглядит Вольфганг при этом очень мило, хоть и делает это непроизвольно. Вскоре Моцарт замечает, что в комнате не один и застывает в своей нелепой позе, хлопая ресницами на Сальери. Осознание приходит крайне медленно, а когда приходит, Моцарт чуть краснеет и закрывает лицо руками.       За ладонями он не видит, как Сальери отходит к зеркалу и поправляет прическу, выравнивает брошь. Не видит его собранного, хоть и усталого, лица. Поэтому для него становится новостью, когда он слышит удаляющиеся шаги и голос, который звучит, кажется, от самой двери. — Вчерашний вечер и это утро были ошибкой. — голос хрипит, неизвестно от чего — от долгого молчания или от того, что Антонио не хочет говорить этих слов. — Я приложу все усилия, чтобы не повторять ошибок своей жизни и, надеюсь, Вы поступите так же.       Кажется, в тишине комнаты можно услышать хруст разбивающегося сердца Амадея. Он медленно отнимает руки от лица, от румянца не осталось и следа, а губы дрожат. Противные слёзы наворачиваются на глаза, Моцарт изо всех сил пытается их сдержать. Неудачно, впрочем. Его снова бросили, снова посчитали ненужным. Или он недостаточно хорош для Его Величества Антонио-я-лучше-всех-Сальери? — Что потом будет?.. — он спрашивает шёпотом, не способный на большее.       Сальери вздыхает, стараясь сделать вздох раздражённым, а не усталым и болезненным. Он хотел уйти молча, лишь поставив точку в их… несуществующих отношениях. Теперь же ему придётся ранить Моцарта и самого себя ещё сильнее, пытаясь объяснить свои слова. Объяснить фактами и привычными жёсткими словами, а не страхом, что поселился липкой мерзкой жидкостью где-то под сердцем. Чем-то, что будет выглядеть весомо. Глупо ведь сказать, что он просто боится будущего? Боится за себя, боится за Вольфганга. За их карьеры, за их личную жизнь. За народное осуждение, за нарушение множества негласных правил общества. Он ведь не Моцарт, не бунтовщик, который заявляет о своих мыслях смело, готовый идти до последнего за своей мечтой. — А потом будет всё так, как было. Мы разные люди, Моцарт, и не пытайтесь это отрицать. Забудем друг друга и останемся теми, кем были. Композиторами, соперниками, противоположностями. Называйте, как хотите.       Сальери говорит шёпотом, впивается ногтями в предплечья, даже сквозь слои одежды чувствуя легкую отрезвляющую боль. Она помогает поддерживать ту знаменитую маску устрашающего капельмейстера, который способен мельчайшим изменением в мимике и коротким движением руки успокоить целый оркестр. Того человека, которому чужды человеческие чувства. — Вы же не будете отрицать очевидного, Антонио! Не будете отрицать того, что нас тянет друг к другу, противоположности притягиваются… — Моцарт вскакивает с кровати, за несколько шагов оказываясь подле Сальери. Он хочет взять его за руку, успокоить и поговорить, но Антонио делает пару шагов назад. Снова.       Мысли Моцарта рассыпаются песком. По щекам текут слёзы, которые он не может, да и не хочет, сдерживать. Ему страшно снова терять человека, с которым он прошёл долгий путь рядом и пережил самые яркие эмоции. Не всегда позитивные, плевать. Рядом с Сальери он чувствует себя живым, рядом с Сальери он чувствует себя рядом с самой музыкой. А теперь его музыка отворачивается от него. Не это ли худшее наказание для композитора? — Это яд, который убьёт нас обоих. Прощайте, Вольфганг.       Сальери выходит за дверь, тихо прикрывая её за собой. Моцарт не пытается его остановить, ему просто больно. Руки опускаются, он стоит у этой глупой двери и смотрит туда, где несколько мгновений назад был Антонио. Больше не его Антонио, никогда не его Антонио.       Вольфганг, отмерев, бросается к окну. Распахивая шторы, он дрожащими руками цепляется за подоконник и пытается найти взглядом знакомую фигуру. Это не занимает много времени, улицы почти пусты — время ведь раннее, да и прошло совсем немного времени. Моцарт неотрывно смотрит на жёсткий, собранный силуэт несколько мгновений, пока Сальери не оборачивается и не смотрит прямо в его окно. Испугавшись неизвестно чего, Вольфганг захлопывает шторы и отбегает в другую часть комнаты.       Ему наверняка показалось, что карие глаза как-то по-особенному блестят. Это всё солнце. Так ведь?..