Фотограф [Photographer]

Опять шершавая обивка сидения такси, опять плывущие в мутном стекле огни Лондона. Отчуждённость от бытия, руки прижаты к разбитому сердцу. Комок, собранный из растрепанных надежд. Индустриальный пейзаж сменяющийся исторической архитектурой, затем коттеджи с аккуратными участками. Поворот и проезд через арку, такую знакомую и родную. Длинная улица до самого горизонта, окрашенного красками ядовитых сумерек. Всё это — лето над современной обителью творческой английской элиты, где в уютных домах звучит классика, джаз, блюз. На стенах висят шедевры искусства, а в рабочих студиях вечный творческий беспорядок. Гермиона стучала пальцами по колену одной рукой, другой промакивала заплаканные глаза салфеткой. Опять она повторила сценарий невиданной глупости — доверилась не тому человеку и, как следствие, получила пощёчину. Фигуральную, но болезненную. Проезжая по знакомой улице она чувствовала, как избитая и уставшая душа обретала тот самый уютный свитер, в котором не страшны холода и непогода. Щелчки затвора, вспышки, старый проигрыватель, из которого доносится неторопливое пение Тонни Беннетта, образцового певца с духом пятидесятых, и плечо… Крепкое, дружеское, к которому всегда хочется возвращаться. Никакая психотерапия не нужна, когда есть настолько уютная, тёплая и родная колыбель для пробоины в области груди. Такси остановилась у небольшого коттеджа с белым забором. Дверь была открыта, из неё в полутьму улицы лился желтоватый свет. В его луче спасение — клетчатая рубашка, белоснежная футболка, точёное лицо в россыпи отросших чёрных завитков. Теодор ждал её, ни капли не удивился, что на ней была пижама и поношенные теннисные туфли. Гермиона бросила купюру в двадцать фунтов таксисту и бросилась за калитку. Тео склонил голову на бок и поймал её, трясущуюся в новой порции рыданий, в свои объятия. На белой футболке тут же отпечаталась соленая тушь. Но Тео это ничуть не побеспокоило. Футболку можно заменить, а вот заштопать раны на сердце близкой подруги дело долгое кропотливое и без гарантии успеха. Рука его забралась в её волосы и массажными движениями поласкала макушку. — Кто на этот раз? — Крэйг, — ответила Гермиона. Тео закатил глаза и цокнул языком. Имя виновника очередной драмы было ему так же отвратительно, как безграмотно выставленный свет или повреждённая линза любимой фотокамеры. Держа Гермиону к себе ближе, он провёл её в дом, после чего прикрыл за собой входную дверь. — Ну-ну… — Тео погладил её по спине и Гермиона отстранилась. Красные глаза, неаккуратные пряди у лица, щёки в лёгком градиенте от нежно розового до алебастрового. Уголок губ его потянулся вверх, создавая успокаивающую улыбку. Ну как можно было тронуть душевно это милое чудо? — Пицца на столе, — с заботой произнёс Тео. — Вино не открывал, но если попросишь, у меня есть бутылочка двухтысячного года. Берёг на особый случай, и, видимо, он наступил. — Пиццы достаточно. Гермиона скинула туфли и прошла в гостиную. Лёгкий джаз играл из музыкальной системы, на стене с текстурой серого мрамора в белых рамках висели фотографии. Три шедевра, которые фотограф Теодор Нотт отказался продавать, несмотря на поистине немыслимые суммы, предлагавшиеся коллекционерами и знаменитостями. Почему? Сам Тео считал эти работы довольно приземлёнными: ирисы на морском песке в чёрно-белом исполнении; разбитая бутылка вина и разбросанные вокруг неё жемчужины, перепачканные багровыми пятнами; кот, рыжий, с приплюснутым носом, засунувший лапы в мягкий тапочек. Разнопланово, совершенно по-дилетантски, первые пробы пера пять лет назад. Тео давно снимал куда более серьёзные вещи, считался гением концептуальной фотографии. В его работах была история, а не пустое безжизненное изображение личности. Глубокий смысл, угадать который мог лишь человек, способный улавливать тень полужестов и шёпот полуслов. «Мастер ярких эмоций, застывших на поверхности линзы» — так окрестили юного гения таблоиды. От старых снимков можно было давно избавиться, но Тео не спешил. Наоборот, увековечил их в своём пространстве. Не из-за их художественной ценности. Три снимка имели общую душу — это были фото, которые Гермиона хвалила, когда Тео только начинал свой путь присоединения к сфере фотографии, носился со старенькой плёночной фотокамерой и снимал без конца, просиживая потом не один час в проявочной комнате. На этих фото были осколки их совместного времени. Ирисы Гермиона купила у старушки во время прогулки по пляжу в Испании — подарок Тео на ее день рождения. Вино и жемчужины — хотели отпраздновать первую выставку. У Гермионы порвалось жемчужное ожерелье, у Тео выскользнула бутылка. Природа третьего снимка была проста — Живоглот в день, когда Гермиону сморила сильная простуда, Тео привёз ей лекарства и приготовил обед. Как всегда, с ним была камера. Гермиона взяла кусок пиццы и запихнула в себя половину буквально за пару секунд. Дом Теодора действовал на неё успокаивающе. Атмосфера творчества, изыска, каждый предмет имел своё место. Даже свет здесь такой, что чувствуешь свою сопричастность к рождению шедевров. — Что он сделал? — Тео засунул руки в карманы и шагнул ближе, внимательно прислушиваясь и приглядываясь. Наблюдательность его не знала равных, одного едва заметного изменения в мимике Гермионы было достаточно, чтобы определить — обидчик бросил её ради новой пассии. — Связался с моделью, — процедила Гермиона, шмыгнула носом и потёрла внутренний уголок глаза указательным пальцем. — Подонок, — остро изрёк Тео и подошёл ближе. Его лицо выразило глубокую обеспокоенность и противоречие. С одной стороны хотелось наброситься на подругу с нотацией — дескать, может хватит подпускать к себе близко моральных уродов и прибегать ко мне в одной пижаме и теннисных туфлях? С другой стороны… Ей больно, и усугубить и без того растормошенное состояние — это непростительный грех. Да и Крэйг, что б его трактором переехало, заслуживал мощный удар в лицо. Тео вздохнул и положил руку ей на плечо. — В чем я виновата? — дрожащим голосом сказала Гермиона, опустилась на тёмно-зелёный диван, уставилась в пламя электронного камина. Оно переливалось радужными красками, создавая в сдержанном минималистичном интерьере элемент яркого цвета. — Я просто слишком доверчива? Влюбчива? — Скорее Крэйг слишком сволочь. Тео присел рядом и приобнял девушку за плечо, позволяя положить на себя голову. — Но как же так? Я ведь всё для него делала! Даже пару раз платила за ужин в ресторане, — выдохнула Гермиона. Тео издал смешок. — И он позволил тебе за себя заплатить? — Ох, не начинай! Мы, кажется, пережили ту эпоху, когда все финансовые обязанности ложились на плечи мужчин. — Что такого в том, чтобы заплатить за леди, которая тебе нравится? — Тео изогнул одну бровь, Гермиона на мгновение задумалась. — Ты же знаешь, я довольно старомоден. Если бы в мире было больше джентльменских поступков, меньше было бы пролито женских слёз. — Да… Ты и вправду седая древность, — проговорила ему в грудь Гермиона, за что получила лёгкий толчок в плечо. — Ау! — Что? Не по-джентельменски? — расхохотался Тео. — Балбес! — она ответно ткнула его пальцем в грудь. Тео не обиделся, наоборот, ещё шире улыбнулся, приобняв Гермиону обеими руками. Текстура его футболки у щеки, запах, напоминающий мятный рассвет где-то в зимних горах, тепло… Боль уносилась куда-то за горизонт. Растворялась в тихой вибрации пения саксофона. — Что со мной не так? — внезапно с огромной грустью проронила Гермиона. — Наверное, все девушки в мире просто куда красивее меня. Недовольство прошибло Тео как удар финского ножа. Он взял Гермиону за плечи и отстранился, посмотрев в лицо потяжелевшим взглядом. — Как ты смеешь говорить о себе такое?! — возмутился он, будто кто-то только что посмел оскорбить одну из его работ. — Выброси эту чушь из своей головки, ты прекрасна! — Да? Знаешь, что я вижу в зеркале каждый день? Мешки, прыщи, дурацкие веснушки! Естественно, кому такая может понравится? — …А ну-ка идём со мной! Теодор рванул с дивана и, крепко держа Гермиону за руку, потащил её вглубь коттеджа, за массивную чёрную дверь. — Что ты делаешь? Отпусти меня!!! — Не дождёшься! Я — фотограф, человек, который может доказать тебе твою красоту, хочешь ты того или нет. Гермиона оказалась буквально насильно запиханной в домашнюю фото студию. Тео схватил её за руку и подвёл к стойке, где висел белый фон. — Становись в центр! — Но… Гермиона осеклась, потому что тут же в глаза ударил ярким пронзительным пятном свет от софтбокса. — Тео, я не хочу! У меня тушь размазана по всему лицу и глаза краснющие! Парень её не слушал, был занят выставлением нужной световой композиции, подключил ещё несколько ламп, чтобы очертить более ясный силуэт. Взял с полки ту самую старую плёночную камеру и, присев на одно колено, сказал: — Знаешь, доказать красоту в шикарном платье и бриллиантах самое простое дело. А вот доказать её, когда человек вымазан в горе и страдании, задачка куда более трудная. Зато, если я сейчас с ней справлюсь, то буду до конца жизни иметь право запрещать тебе называть себя некрасивой. Гермиона насупилась и сложила на груди руки. Ну как он не понимает, что она иногда даже в магазине стесняется смотреть в зеркало, а тут столько света, что каждый гребаный недостаток будет махать и улыбаться в камеру! — Ты можешь что-то сделать с этим кислым выражением лица? — потребовал Тео. Гермиона скорчила гримасу. — Эй, с тобой вообще-то работает лучший фотограф Лондона по версии журнала «the Sun», так что, дорогая моя, сострой, пожалуйста, другую мину. — Какую? У меня других нет. Тео на мгновение задумался. Поднялся с пола и подошёл к аудиосистеме, быстро отыскал трек Madonna — Hung up. Только услышав первые звуки Гермиона заметно оживилась. Однако выбор песни немало её озадачил. Подобная музыка никогда не звучала в этом доме. — А где же Фрэнк Синатра? — усмехнулась она. — Вышел покурить, — съязвил Тео. — Давай, вспомни, как ты зажигала тогда на танцполе в «Неоне». Тео накрутил на камере настройки экспозиции и навёл фокус на лицо. — Тео, я не хочу! — запротестовала Гермиона, несмотря на то, что ногой уже отбивала знакомый ритм. — Хочешь просидеть тут до утра? Я запер студию. Так что, пока я не получу свои кадры ты отсюда даже в туалет не выйдешь. Гермиона едва не уронила челюсть на пол. Этот засранец буквально припёр её к стене и приставил к горлу стеснительности нож. — Герми, — более мягко обратился Теодор. — Давай, я же свой человек. Вспомни, как тебе было весело. Как ты танцевала в переливе ярких огней, как пролила на себя коктейль и всем рассказывала, что это просто оригинальный принт на футболке. — Так ты говорил… — ответила Гермиона, даже не заметив, что черты её лица озарило чем-то добрым и светлым — воспоминанием о совместном вечере с Тео. — Знаю. Но ты же подхватила. Так уж и быть, не буду подавать на тебя в суд из-за авторских прав, клянусь запасами диетической пепси в моей кладовке. По студии прокатился заливистый смех Гермионы, Тео немедленно сделал несколько кадров. С каждой секундой, с каждой иногда неуклюжей позой Гермиона всё больше погружалась в процесс. Поначалу было неловко, даже стыдно, но слова Тео, его смешные выгибания, лишь бы поймать её лицо, вызывали тёплую, обворожительную улыбку и придавали запал уверенности. — Да, вот так, покажи камере свои очаровательный глазки, я хочу, чтобы в них отразилась моя вспышка. Гермиона наконец смогла подружиться с ролью модели. Чувствовала, как Тео медленно, словно хирург, доставал из неё её же привлекательность. Каждый снимок отражался в его груди каким-то почти невыносимым теплом. Он никогда так не вился вокруг даже самых знаменитых своих моделей, но вокруг девушки с измазанным тушью лицом, готов был едва ли не шаманские танцы изображать. Её классические тонкие черты, изогнутые ресницы, тёмные жемчужины глаз… Да разве могла тушь или слёзы подпортить это великолепие? Нет! Даже в облике грусти не мог быть утрачен ни один элемент этого сокровенного пазла. Лицо Гермионы, её аура, силуэт под тканью пижамы в мелкий цветочек, вызывали прилив такого вдохновения, что Теодор был готов снимать её, пока руки не откажут и не смогут больше держать камеру. Её тело всё же сдалось усталости раньше. Последняя серия снимков была сделана, когда она в полусне лежала на белом фоне, и Тео брал близкие портретные планы, запечатлевая сонную игру теней на её лице. — Ну вот, творец доволен, — заключил Тео, стерев со лба тыльной стороной ладони пот. Гермиона этих слов уже не услышала, ибо провалилась в окончательный сон. Тео переместил пальцем прядку с её лица к уху и взглянул на неё наконец не через линзу камеры, а собственными глазами. Нет. Технике не дано передать такую, чистейшую, мирную, очаровательную красоту. Но хоть пару частичек плёнка должна была поймать. Тео отнёс Гермиону в свою спальню, накрыл одеялом, поцеловал в пробор волос, и ускользнул в проявочную, где просидел до самого утра. Там, в атмосфере вечно красных красок он доставал на свет божий самый главный эксклюзив в своей карьере.

***

У Гермионы едва не отвалилась челюсть, когда она вошла в гостиную следующим утром. Её портреты украшали диван, стол, стены… И на каждом она была… Как богиня! Даже с неаккуратными волосами, подтёками туши у нижних век, красными прожилками глаз. Повороты, профиль, полный рост, анфас, средний и дальний планы, три четверти. Вот она лежит на белом фоне и тени подчёркивают силуэт губ, пока у груди покоится засушенная роза, несколько лепестков которой раскрошены рядом на мелкие фрагменты. Вот стоит боком, держа лицо в чаше из ладоней. А вот улыбка… Просто улыбка и перелив живых искр в тёмных глазах. — И заметь, тут ни грамма ретуши, — послышался за спиной голос Теодора. Гермиона обернулась. Тео был в той же одежде, что и вчера, глаза в сонной поволоке. Да, этому художнику случалось увлекаться и на более продолжительное время без сна и еды, сейчас он будто испытывал от недосыпа какое-то наркотическое удовольствие. — Тео, это потрясающие работы! Он не изменился в лице. Лишь глубоко заглянул Гермионе в глаза, будто провозглашая: «Я же говорил». — Да, самое то для Парижской выставки. Гермиона с запозданием вздрогнула, когда до неё дошёл смысл слов. — Что? — Видишь ли какая штука. — он подошёл ближе, — У меня не было материала, но теперь я точно позвоню своему агенту и попрошу, чтобы моё участие на осень подтвердили. — Ты… Ты хочешь чтобы я висела в Лувре? — Да. Разве в мире есть более достойное место для твоей красоты? Гермиона залилась краской. Такой невероятный подъём для собственной самооценки организовал для неё её лучший друг, что она даже не знала, сможет ли когда-нибудь его отблагодарить. — Я красивая? — прошептала она. — Лучше. Ты — самая красивая, — проникновенно ответил Тео. — Ну, тогда где же он? — вдруг возмутилась Гермиона и шагнула к окну, где сияло рассветное солнце в белых занавесках, — Раз уж я такая красивая, раз уж моё лицо будет украшать Лувр, раз уж я стала за одну ночь фотомоделью, за мной должен явиться принц! Тео, это ведь так работает? Теодор усмехнулся тому, насколько громко Гермиона произнесла эти слова. — Может ты просто его ни разу не звала, как положено? Вызов просквозил сквозь его тон. Эта реплика сильно задела Гермиону, даже пробудила гнев. Она задышала сквозь расширенные ноздри и вознамерилась показать, что умением звать своего принца она уже давным-давно овладела в совершенстве. — Эй! Мой принц, где ты? — прокричала она так, что зазвенел каждый предмет в доме. — Я уже устала тебя ждать! Воцарилась странная тишина, Гермиона обречённо выдохнула. И вдруг… Руки Тео обвились вокруг её талии и вжали в его тело. Затем Тео взял её за подбородок и приподнял лицом к себе. Их взгляды мгновенно вплелись друг в друга. — Я здесь, моя принцесса, — сказал он. Гермиона успела издать тихий звук, прежде чем Тео погрузил её в нежную ласку поцелуя. Их губы, оказывается, так идеально подходили друг к другу! Невозможно было не ответить, невозможно было даже допустить мысль о побеге. Слишком сладким был вкус, слишком фееричным оказалось потирание кожи друг о друга. И его рука, придерживающая за шею… Ведь и правда… Вот же он… Всегда был и есть рядом, с ним всегда хочется болтать до утра, приезжать в гости, проходить плечом к плечу любые испытания. К чему было искать кого-то другого, когда роднее и привлекательнее этого человека Гермиона никого не знала? — Я думала, ты больше любишь творчество… Я думала, что тебе это не нужно… — прошептала она ему в губы. — Я люблю творчество. Но его источником всегда являлась ты.