Топот ног. Скрип лакированного спортивного паркета. Галдеж и редкий заливистый смех. Стук мячей, а дальше хлопки скакалок.
И вновь смех.
— Браун, я все вижу, еще пять штрафных кругов, — оглушающий звук свистка, а затем разбившийся о стены большого спортивного зала крик.
Да уж, работать учителем физкультуры довольно непросто. Особенно, если твои ученики — пубертатные тестостероновые язвы, что еще даже не отлипли от маминой юбки. Черт его разберет, зачем Чонгук решил взяться именно за среднюю школу, но имеем, что имеем.
Головную боль, бесконечный шум и плывущую дисциплину.
Это, конечно, смешно, что взрослый накачанный мужик тридцати лет не может усмирить детей. Но вы просто не видели этих хитрых маленьких дьяволов! Серьезно, Чон работает здесь всего лишь пару месяцев, а седые волосы, кажется, появились даже в области паха.
Уволился бы к чертям собачьим.
Если бы не одно но.
Красивое, статное и очень неприступное.
Для каждого, но не для него.
С его главным сердечным мучителем они познакомились еще давно — где-то лет семь назад. Однако Чонгук помнит этот день уж слишком хорошо — словно тот был вчера. Лето, невыносимый жар под тридцать шесть по Цельсию, спертый воздух, толпа орущих второклассников и пришкольный лагерь в качестве базы практики.
А еще пригвождающие к полу хитрые карамельные глаза.
Чонгуку тогда показалось, что его все-таки хватил коварный тепловой удар: потому что видеть настолько привлекательного
мужчину в роли учителя можно, разве что в предсмертных мечтах.
Такие лица обычно мелькают перед райскими вратами.
Может, и перед преисподней Дьявола.
Красота бывает многоликой.
Чонгук был очарован и вместе с тем смущен до подступающего обморока — студент, попавший к нему в отряд по счастливой случайности, был умопомрачительно красив и обаятелен. Яркий — так, что слепило глаза, уверенный до скрипа зубов алчных завистников и безумно харизматичный. Еще красивый, по-естественному и простому: благородно смуглая кожа, отливающая на свету охровой пыльцой, вьющиеся густые волосы цвета спелой смородины, крепкие и вместе с тем утонченные руки, усыпанные родинками, широкие плечи и высокий рост, лукавая улыбка и такой же всех пригвождающий взгляд.
Даже имя было таким ладным и изящным.
Тэхен.
Сам же Чонгук в те времена не мог похвастаться очарованием — только чуть заплывшими из-за травмы формами, искусанными губами и широкими черными футболками до середины бедер.
И таким он смог чужим сердцем завладеть.
Чон думал, что Тэхен — крепость неприступная и уж больно высокая для него. Конечно, тот весь такой статный,
совершенно другой — лучший на факультете музыкального образования. С бархатным голосом, длинными пальцами и безупречным слухом. А также завораживающей игрой на фортепиано и виолончели — слышал по записи и лично вживую. Нерушимый тандем труда и таланта. Куда уж ему,
обычному и невзрачному, до высоты Эвереста: посредственный студент, ушедший из профессионального баскетбола в преподавание спортивных наук. Похоронивший мечту, былые идеальные формы и крупицы самооценки. Вот он и решался только на взгляды украдкой, неразборчивые просьбы о помощи и совместные обеды в школьной столовой — считал, что достоин только низов.
Поэтому не заметил, как быстро закрутилась их история.
Объект его влажных романтических снов оказался внезапно настойчивым, но аккуратным — все делал тихим сапом. Сначала неожиданные задержки Тэхена после совместной смены, все больше незаметных касаний руками и уютных разговоров на двоих, неспешные прогулки по вечерам, разбитые коленки из-за детских салок. После скромные письма, подкинутые обоюдно в шкафчики, нежные поцелуи, тихие признания и сладкая влюбленность.
Бесповоротная, крепкая и верная.
Конечно, бывало всякое: ссоры под дождем точно по заказу, из подростковых сериалов, обидные слова, что царапали языки и души острыми колючками, расставание почти на грани и ведра пролитых соленых рек, что осадками горчили рядом с пересохшим нёбом. Еще чужая вспыльчивость, своя неуверенность, сбитые костяшки и отвращение близких.
Глупости юности.
Многое утекло, что-то забылось, что-то увековечилось в сердце.
Сейчас они уже взрослые.
И по-прежнему влюбленные.
Свисток.
— Браун, — опять гневный крик и очередной застывший мяч перед лицом, — если ты еще раз пнешь гребаный волейбольный мяч, будешь до конца года ходить на отработки по физкультуре, — от эмоций на лбу проступили вены, а пальцы, что все это время держали тот самый, нагло выдернувший из приятных воспоминаний объект, побелели и задрожали. — Серьезно, ты…
— Простите, тренер Чон, больше так не буду, — взгляд виноватый, а улыбка хитрая.
Боже, эти подростки…
— Жду твоих родителей на вечернем собрании, — громко выдохнул и кинул пойманный мяч в общую корзину, как всегда попадая прямо в цель.
Грохот железных прутьев был слышен даже на улице.
Секунда. Трель звонка. Перерыв.
Господи, наконец-то гребаный перерыв.
Толпа взбалмошных учеников с криками, гамом и непристойными жестами чуть не снесла повидавшие многое двери спортзала — честное слово, если бы пришлось в очередной раз крепить и закручивать пострадавшие петли, он непременно понес бы подписанное заявление на увольнение.
Выдержка трещала по швам.
Был ведь повод.
Чонгук запрокинул голову наверх, бездумно глядя на яркие блики ламп: осталось еще три урока, заполнение отчетов, а на горький десерт — то самое проклятое родительское собрание.
Не день, а просто каторга.
Вторая трель звонка. Очередной минувший урок. Перемена.
Он сегодня и так на взводе:
кое с кем повздорил.
Этот
кое-кто, кстати, сейчас премило улыбался их школьной буфетчице, получая благодаря безупречному обаянию и улыбке дополнительную порцию булочек.
Как же бесит.
Чего это он так громко смеется? Нравится кокетливое внимание?
И плевать, что той женщине далеко за сорок.
А виновник гневного внутреннего монолога — абсолютный гей и по совместительству его дражайший муж.
Ким Тэхен.
Да-да, тот самый Тэхен — его первая и, как оказалось, последняя любовь. Человек, с которым он разделял почти целых десять лет совместной жизни.
И человек, ради которого он сменил место жительства, гражданство, а заодно и фамилию.
Это, кстати, вышло одновременно запланировано и нет: они давно хотели начать жизнь с чистого листа, поэтому, конечно же, первым был переезд. Так выбор пал на Соединенные Штаты — в целом, в их ситуации логично. Чонгук как вчера помнит: сдуру ломанулись в Лас-Вегас, прямо как в самых настоящих клишированных фильмах про мальчишник, напились от радости и побежали в загс — сразу же отмечать новую и лучшую жизнь. А Чон, как они уже проверили опытным путем, был еще тем алкогольным авантюристом — под градусом он за все и за всех. Вот и получился он в итоге с кольцом на пальце и фамилией Ким в документах. Правда, на работе мужчины данный факт не афишировали: во-первых, нет для этого смысла, а во-вторых, возможностей так-то тоже не выпадало. Это Тэхен главный завсегдатай любого коллектива, а он — отчужденная «тихоня».
Да уж, с годами его тело изменилось, а прошлые привычки — нет.
Все такой же стеснительный и открытый лишь для одного человека.
Однако, думается, об их связи все же догадывались, хотя напрямую спросить, видимо, стеснялись. Вообще-то пара не скрывалась, просто опять же: смысл говорить то, что и так очевидно, да еще и когда никто не задает прямых вопросов. Ну, и как последний весомый аргумент — обосновались они в новой школе буквально недавно.
Что и послужило предметом их ссор.
Это, конечно, не первая их ссора, совсем нет — столько лет вместе, было бы глупо и наивно полагать, что ураганов и штормов до сих пор не было.
Были.
Но общий штиль они любили больше.
Взрослые люди все-таки, так что, как правило, проблемы решали
по-взрослому: сначала много и долго говорили, анализировали причину конфликта, внимательно слушая друг друга, потом — нежно и пылко мирились.
Правда, не все было так просто.
Чонгук имел крайне выматывающую и одновременно обворожительную привычку.
Он любил дуться.
Да, он все еще тридцатилетний взрослый накачанный мужик, более того — уважаемый (ох, но явно пока не в этой школе) учитель физических культур — и любил дуться. Чонгук никогда не признается, но для него это был особый вид удовольствия.
Видеть, как у него самозабвенно просят прощения.
Чаще — самого наказывают.
— Дай угадаю, Браун опять срывал урок? — ухо обдало жаром, а тело покрылось рябью мурашек от чуть хриплого баритона.
Вот она.
Лукавая улыбка, игривый прищур и блеск жгучей карамели.
Его никогда не угасающая любовь.
Скрип ножек стула. Стук подноса. Легкий хруст деревянной скамьи.
— Ммм, — с напускным безразличием ответил Чонгук, глядя куда угодно, лишь бы не на родное лицо — Тэхен даже в разгар рабочего школьного дня выглядел чертовски привлекательно.
Приталенный, идеально выглаженный пиджак из черного вельвета, такие же брюки и накрахмаленная рубашка молочного цвета. Естественно, извечная укладка небрежными волнами назад, что открывала высокий лоб и угольные острые брови, заканчиваясь аккуратным хвостом на затылке, а в завершении образа — сверкающие рубиновые кольца на длинных пальцах.
Идеальный.
— Если тебе станет легче — мой тоже. Сидел задницей на фортепиано, пока я отвлекся на завуча. Честное слово, впервые сдерживался от целебного подзатыльника, — короткий смешок, но, заметив отстраненный вид партнера, продолжил более спокойно. — Что, моя битва за угощение прошла напрасно? Эх, а мне за них пришлось обещать песню на грядущем корпоративе.
Выдержка треснула, а взгляд соскользнул вбок, замечая небольшую аккуратную тарелку.
Те самые булочки.
Его любимые вообще-то.
Тэхен всегда брал лишнюю порцию специально для него.
— Что ж, мистер Ким, мои вам соболезнования, — Чонгук свел брови, чтобы не раскрыть напрашивающуюся на лицо улыбку, — тяжелая у вас участь.
— У вас тоже,
мистер Ким, — выделил в ответ, глядя пристально, загипнотизированно. — Это же вам придется ждать меня до часу ночи и везти домой. Прав у меня нет, если вы забыли.
— Вы, кажется, ошиблись, — он толкнул язык в щеку и наконец-то решился поднять пылающий антрацитовый взор. — Я Чон, — провоцировал и не скрывал, — и доберетесь на автобусе.
Дулся. Сильно и безжалостно.
— Ромашка, — тихо выдохнул Тэхен, а сердце Чонгука сбилось с ритма —
и кто сдался первым? — Как мне еще у тебя просить прощения?
— Вот когда найдешь способ извиниться, обращайся, — пожал плечами и, сложив на груди руки, отвернулся в сторону — диалог закончил.
Тэхен надул щеки, по-умиленному сердясь: но Чонгук знал — не на него, а на себя. Еще минуту просидев в тишине, мужчина, что-то прикинув в уме, пробежался пальцами по столу, создавая звучный стук, а потом резко поднялся, подхватывая в руки поднос с так и нетронутой едой, быстро удаляясь из поля зрения.
Чонгук, проводив взглядом побитого щенка широкую спину, поджал губы и также встал из-за стола, следом отправляясь на урок.
А булочки все же забрал.
***
Скрип грифеля по клетчатой бумаге журнала слишком раздражал слух. Часы противно тикали и давили на пульсирующие виски, пуская стреляющие вибрации боли к уставшей шее и груди. Спортивная форма вовсе «учудила» — впервые казалась жутко неудобной и колючей — спина за час исчесалась вдоль и поперек. Его так и дергало: нога нервно тряслась, а рука то и дело чуть болезненно оттягивала золотистые пряди волос — хм, пора бы снова осветлить корни. Правда, Чонгук сейчас мог беспокойно думать только об одном.
Как там Тэхен.
С их маленького диалога в столовой прошло уже часа два или три — время слилось в бесконечную сплошную, так что счета он уже не разбирал. Вообще-то и напускная обида прошла — на то она и напускная. Но пересилить упертость и пойти на попятную первым совсем не хотелось.
Уж больно не терпелось узреть извинения Тэхена.
Пылкие, ласковые и сладкие — подобно карамельному сиропу.
Справедливости ради, в этот раз косяк был действительно за ним. Дело в том, что как раз где-то месяца три назад Тэхен получил выгодное предложение о переводе в элитную школу: престиж, большая зарплата и собственный отдельный кабинет с новейшими музыкальными инструментами. Чонгук был рад за своего мужчину — тот был на сто процентов достоин самых лучших и уникальных условий.
Школа ведь с уклоном на творчество.
Казалось бы, что могло пойти не так? А то, что в эйфории Тэхен решил замолвить словечко и за Чонгука — мол, первоклассный тренер, возьмите, не пожалеете.
Только самому виновнику торжества забыл сказать.
Ему вообще-то нравилось предыдущее место работы: да, платили не так уж и много, но для их совместного семейного бюджета хватало. Более того, к прошлой школе он успел хорошо прикипеть: там и дети были попроще да поспокойнее, и спорту уделялось больше времени.
Здесь же все наоборот.
Школьники слишком все из себя выдающиеся личности, бойкие, дерзкие и до жути активные — при этом спорт не жаловали. И несмотря на небольшое количество часов физкультуры, здесь платили раза в четыре больше — как ему горячо объяснял директор: «Мы очень хотим приобщить детей к спорту. Хватит нам сидеть на городских соревнованиях первыми с конца списка».
Чонгук повелся.
Сначала поворчал на мужа за поспешные решения, а после все же принял предложение.
И кого он пытался обмануть.
Не смог бы быть настолько далеко от единственного родного человека.
Если бы не в эту школу, то непременно напросился бы в соседнюю — так, чтобы не больше десяти минут езды друг от друга.
Ладно, судьба распорядилась иначе.
Правда, что теперь очевидно, прошло не все гладко: устроиться-то он устроился, а вот адаптироваться никак не мог. Родители-снобы, сходящие с ума от гормонов подростки, чересчур огромное количество мероприятий и
слишком большая разница в часах между ним и мужем.
Да, собственно, из-за этого они и поцапались.
Просто Тэхен слишком погрузился в школьную жизнь, а Чонгук, напротив — застыл где-то в собственных страхах и обособленности. Честно, конкретно суть вздора он не вспомнит — ну не умел держать обиды долго.
А вот дуться — это на здоровье.
Так сказать, для профилактики страсти в отношениях полезно.
Он даже ждал, когда уже настанет эта горячая минута примирения.
Опять не признается —
но он готовился.
Закончив заполнять журналы, Чонгук от безделья принялся крутиться на стуле и параллельно грызть кончик карандаша — пытался себя занять хоть чем-нибудь.
Думать больше не хотелось.
До собрания оставалось два часа. Тэхен все никак не давал о себе знать.
Живот внезапно скрутило от волнения.
Секунда. Две. Зарождающееся томление…
Неуверенный стук. Затем спустя секунду еще один. А после скрип дверной ручки.
Помещение озарило светом ярких белоснежных ламп, а следом вошел он.
Его личный искуситель и главный любовник.
— Все же ты самая удивительная ромашка, — тихо, тягуче, — пока другие предпочитают тянуться к свету, ты выбираешь скрываться в тени.
— Надо было придумать мне другое прозвище, — хмыкнул и откинулся на спинку стула, глядя на приближающегося подобно хищнику мужчину. Дверь захлопнулась, и теперь на стенах вновь заискрился мрак —
красиво.
Они были похожи на две заблудшие, но нашедшие друг друга звезды — вокруг холод космоса, непроглядная чернота и невесомость.
А еще любовь. Любовь. Любовь.
И подбирающиеся горячие ладони желания.
— В других нет столько смысла, — Тэхен продолжал шептать, будто происходящее сейчас — таинство.
— Тц, и прицепился же, — Чонгук отвел взгляд в сторону, радуясь царящей в кабинете темноте — иначе красноту щек невозможно было бы скрыть. — Зачем пришел?
— Извиняться, — и, ухмыльнувшись предвкушающе, сделал шаг вперед. — Кажется, я знаю, чем могу загладить вину, — остановился в шаге, принимаясь расстегивать верхние пуговицы рубашки.
— Правда? — Чонгук вздернул бровь. — За что хоть извиняешься, понял? — опять вызов.
— За то, что последнее время слишком мало баловал своего мужчину, — улыбка, но опасная и одуряющая, — но я готов все возместить сполна.
Чонгук даже опомниться не успел, как его ноги наглым образом раздвинули и упали на колени, утыкаясь лицом в крепкие мышцы бедер. По телу прошла волна нетерпимой дрожи, а мраморная кожа покрылась робкими рубиновыми пятнами. С губ слетел свист, а пальцы до побеления впились в ручки кресла.
Черт, как же смущает.
И как он этого ждал.
— Как же я скучал, — доверительно лепетал Тэхен. — Даже день без твоей кожи, твоего запаха,
тебя кажется самой настоящей каторгой, — ловкие руки уже опустились к уставшим за день стопам, желая скорее избавить те от жесткой спортивной обуви. — Ого, какая прелесть, и не стыдно такое скрывать от моих глаз?
— Т-тэ-хен, — голос дрогнул, а Чонгук со всей силы зажмурил глаза.
Опять стыд опалил щеки и шею.
Ким осторожно и аккуратно стянул обувь, обхватывая очаровательные стопы, обтянутые тонкой сеткой черных капроновых носков, что были украшены на резинке такими же черными утонченными бантиками.
Чонгук любил баловаться хрупкостью и красотой.
— Как мне в тебе это нравится, — чуть ли не мурчал сытым довольным котом, — твоя двуликость, — пальцы принялись разминать мягкую кожу, массируя каждую эрогенную точку. — Такой сильный, большой и крепкий, — внезапный поцелуй в переднюю часть стопы, — но такой нежный, податливый и милый для меня.
Боже, эти слова.
Его личная симфония.
— Тэхен, — все же смог выдать четко, не запинаясь, — я не могу…
Терпение кончалось с каждым чертовым вдохом.
С каждым чертовым поцелуем, оставленным на горящей коже.
— Сможешь, — уверенно. — Приготовься получать мои извинения, — Тэхен склонился еще ниже, прислоняясь носом к лодыжке.
И он вдыхал его.
Жадно, с обожанием и необъемлемым чувством преданности.
Язык скользил по острой лодыжке, скрытой тонкой сеткой капрона. Мраморная кожа дрожала и рябила под натиском кусачего рта — мужчина не мог насытиться своим мужем, так и норовил целиком поглотить каждый сантиметр соблазнительного тела. Лизал будто сладость, захватывал в плен горячей полости, посасывал, оставляя рубиновые печати на аристократической бледности. Он был преданным псом, гордо скулящим у любимых ног — минута, и слюна градом польется с уголков вечно ухмыляющихся губ.
Чонгук от такой ласки сыпался на глазах: пытался сдерживаться, но получалось просто отвратительно. Стон завибрировал в районе груди, поднялся выше, кружась где-то в горле, а потом все-таки нетерпеливо вырвался наружу — руки крик словить не успели.
Тот сразу же отразился от стен ставшего камерным кабинета.
— Тише, ромашка, — а сам в это время делал все, чтобы звуков становилось только больше. — Ты же не хочешь распугать всех студентов за дверью? — ложь, они оба знали, что никого в зале в такое время не могло быть.
Однако адреналина возможная близость чужих людей добавляла.
Тэхен, издеваясь, повел длинными пальцами выше, по крайне чувствительным икрам, подкрадываясь к задней стороне бедра. Надавил, оставляя очередные следы, прошелся по упругим перекатам, чуть скребя ногтевой пластиной, вызывая новую порцию мурашек.
Знал слабые места и бессовестно этим пользовался.
Чонгук же весь извелся: щеки слишком явно пекло от стеснительного, но такого соблазнительного жара, пот успел пропитать тесный рашгард, до малейших подробностей демонстрируя происходящее постыдство, а нежная кожа губ уже давно пошла саднящими трещинами, напоминая о чужой нетерпимости и собственной слабости.
Тэхену никогда не мог сопротивляться.
Тот слишком наглый, уверенный в себе и подавляющий.
А еще слишком одержимый, до чертиков влюбленный и преданный.
Слишком. Слишком. Слишком.
Даже простые касания вызывали бурю эмоций: Чонгук не мог терпеть. Где-то на грани он, к своему сладкому отчаянию, осознавал, что сможет кончить уже от такой слабой стимуляции.
Быстро завелся, став сплошным оголенным нервом удовольствия.
Тэхен на секунду отстранился, быстро стянул пиджак и бросил на стол, выбрасывая в воздух флер крепких духов.
Стойкий аромат игриво скользнул по носовым пазухам.
У Чонгука сразу сбилось дыхание.
Чтобы хоть как-то отвлечься от настойчивых ласк и постыдно не прийти к финишу раньше времени, он стянул со стола чужой вельветовый пиджак, что не задержался там и минуты, скомкал ткань и поднес к лицу. Уткнулся в ту носом, концентрируясь на
любимом аромате, глубоко вдыхая отпечатки цитрусового одеколона, лавандового порошка для стирки и
истинно мужской запах — тяжелый, горчящий на языке, подавляющий.
И снова с губ сорвался стон.
Боже, как же Ким одуряюще пах.
На удивление мысли немного прояснились — Чонгук, конечно, все еще слабо соображал — настолько его завели
чужие родные незамысловатые действия. Он до сих пор был похож на бесформенное желе, однако с глаз хотя бы спала безумная пелена.
Он стыдился, но желал
видеть мужчину, что сейчас стоял на коленях и самозабвенно выцеловывал созвездия родинок на икрах.
Картина, достойная отдельного зала в Лувре.
Длинные красивые пальцы, вопреки царящей в воздухе пикантности, любовно и бережно рисовали бледно-розовые линии уже вдоль бедер, все ближе подбираясь к линии спортивных шорт, но игриво не пересекая ту — Тэхен томил, изводил, совершенно не щадил.
В любви купал и своей одаривал сполна.
— Не тяни, — резко взбрыкнулся Чонгук, уже совсем не в состоянии себя контролировать —
а что же будет позже, когда ласка достигнет более пикантного уровня. — Я уже хочу почувствовать тебя.
Правда очевидная и такая же, как сам Чонгук, нетерпеливая.
— Какой быстрый, — хмыкнул Тэхен и чуть приподнялся, находясь лицом теперь на уровне паха. — Так понимаю, ты рассчитывал меня сегодня простить? — и опять игривый прищур и наклоненная вбок голова.
О, Тэхен еще не представляет, насколько.
Чонгук предвкушающе задержал дыхание, буквально до колющего вихря в легких — голову от этого вело. Он не мог перестать жадно наблюдать за ловкими движениями своего партнера: Ким чуть приподнялся, облизнул немного припухшие от собственных ласк губы и уверенным, но томяще медленным движением потянул шорты вниз, открывая своим глазам доступ к его самому главному, вкусному и необычному секрету.
Страсть, которая была обещана лишь одному Тэхену.
Он невольно снова зарделся —
в который раз вообще. Просто открывать эту сторону души всегда было как-то трепетно и боязно — знал, что
его примут,
им восхищаются, но даже спустя столько совместно прожитых лет чувствовалось волнение.
Напрасно.
Глаза Кима сверкали даже в сумерках, хищно, голодно, вожделенно: красивые, такие же черные витиеватые рисунки кружев обрамляли полностью область паха, выпуклый и твердый член, заходя узорами на бедра. Невероятно утонченное и мягкое на ощупь белье смотрелось продолжением крепко невинного образа.
Опять те самые противоречия.
Кажется, у кого-то сейчас и правда пойдет рекой слюна.
Вон, уже капает с подбородка на пол.
— С ума сводишь, — пораженно выдохнул. — Клянусь, если бы получить тебя можно было только за самую сильную жертву, я бы без раздумий отдал свои
пальцы, руки, голос, всякую духовную страсть, — музыкой лилось, — но от тебя бы никогда не отказался.
А пока Ким с каким-то боголепным веянием наблюдал за изящной красотой мужских кружев, Чонгук жадно, подавляя гулкие сглатывания, следил за движением музыкальных пальцев, которые все еще украшали те самые рубиновые кольца. Те будто флиртовали с ним, задорно поблескивая в бледном, еле заметном искусственном свете, что прорывался сквозь прорези закрытой двери. Тэхен хоть и был поглощен собственным пороком, однако к реакциям любимого мужа был чертовски чуток: уголки губ дернулись, а пальцы продолжили свой путь, забираясь под резную ткань.
По виску потекла капелька пота, плавной хищной змеей скользя на шею.
Горячо. Душно. До одури крышесносно.
— Тэхен, — жалобно, просяще, — пожалуйста.
Оба знали, что будет дальше.
— Хорошо, ромашка, — интимно, чувственно.
Утонченные с виду руки музыканта на самом деле были крепкими и сильными: Тэхен поспешно схватился за оголенные коленные чашечки Чонгука, резво умещая те у себя на плечах, максимально близко пододвигая такую
манящую сладость к себе. Чонгук только успел рвано выдохнуть, чтобы после задохнуться: горячий язык прошелся дерзко и нагло по чувствительной плоти, выбивая всякие остатки разума.
— Не останавливайся, — последнее, что смог выдавить из себя Чонгук, вплетая грубую от вечных тренировок ладонь в мягкие шелковистые волосы Кима.
Его приказ услышали.
Теперь Тэхена ничего не сдерживало: он с остервенением принялся вылизывать кружева, шумно и тяжело дыша, как от часовой пробежки —
правда, это получше будет. Ткань раздражала податливый язык, но мужчина был не в силах остановиться — изводил себя и партнера больше, искуснее, зная, каким ярким в итоге получится финал.
Чонгук же мог теперь только задушенно хрипеть: белье впилось в по-уязвленному чувствительную плоть, натирая нежную кожу. Член сочился и грязно, непристойно пачкал мутноватыми белесыми каплями кружева, заставляя сплетение ниток размякать и превращаться в месиво. Там было все так мокро — он еще никогда не ощущал столько влаги.
Безумной, собственнической и развратной.
Язык соскользнул ниже, ловко очерчивая изгибы: прошелся вдоль шовчика мошонки, остановился, давая губам присосаться в вакууме, а после двинулся дальше, к нетерпеливо сжимающемуся отверстию.
Боже, настолько порочными вещами на работе они не занимались.
Вообще-то, они всегда соблюдали рабочую этику.
Только вот сегодня все полетело к чертям.
Железная выдержка поплыла раскаленным металлом.
Чонгук не выдержал: сам наглым образом отодвинул ткань белья в сторону и другой рукой, что все еще держала смольные пряди, уткнул Тэхена, подобно щенку, носом в горячую кожу, призывая к более активным действиям.
Сорвало башню, все.
Тэхен совсем не был против — переместил ладони на напряженные бедра, надавил с легкой приятной болью и впился губами в гладко выбритую кожу, оставляя собственнические ревностные метки прямо
там. Слюна громко хлюпала, стекая по подбородку и шее, волосы от пота прилипли и превратились благодаря ладони Чонгука в самое настоящее гнездо, а из горла пробивался грудной низкий стон наслаждения, выбивая сразу у двоих всякую адекватность.
Чонгук дрожал, крупно и неприкрыто, разводил ноги в стороны сильнее, давая больше доступа и дозволения. Свободной рукой все же обратно подхватил пиджак, вновь утыкаясь в него лицом — как наркоман дышал одуряющим сочетанием запахов с
воего Тэхена.
Только он зарождал такие извращенные желания.
Минута и его выгнуло: член болезненно натянулся, содрогнулся, мышцы живота напряглись, а вены на руках, шее и лбу вздулись — Тэхен толкнулся глубже. Выкручивал спирали, давил на мягкие стенки, вылизывал, будто смаковал вкусную сладкую пыльцу.
Ромашка ведь.
Пальцы только коснулись напряженного ствола, как...
— Тэхен! — отчаянно, громко, отрывисто.
И белый шум в ушах.
Названный же наконец-то позволил себе отпрянуть, облизываясь сытым зверем, попутно расстегивая собственную ширинку и любуясь сотворенным шедевром: Чонгук совсем съехал с кресла и держался только лишь благодаря хватке Тэхена, выглядел разбито, мягко, затраханно — ему даже дополнительная стимуляция не потребовалась, чтобы кончить.
Белые густые капли слишком красноречиво стекали по все еще напряженному животу.
Какой чувствительный прелестный цветочек.
— Извинения приняты? — лукаво, дразнясь.
— Определенно, — вымученно процедил и съехал на пол, подползая ближе к Тэхену.
Теперь они на равных.
Губы столкнулись в поцелуе — долгожданном, первом за день. И как же обоим было вкусно: они смаковали взаимный жар тягуче, чувственно, горячо выдыхая. Языки сплетались в нешуточной битве — но взаимно желанной. Сначала Чонгук напирал и давил, цепляясь ладонями за щеки, шею, широкие плечи. После первенство забирал Тэхен — прижимал к себе крепко, сжимая взмокшую ткань рашгарда, раздраженно ту оттягивая вверх, оголяя соблазнительные упругие мышцы груди — щупал, оттягивал, оставлял небольшие синяки, а после заботливо ласкал покрывшуюся рябью кожу. Пальцы с приятной силой прокручивали чувствительные горошины, выбивая такие любимые стоны.
Лучшая музыка.
Лучшая симфония.
Чонгук прикусил терзающие его губы, отстранился, чтобы лицом уткнуться во вкусно пахнущую шею — он точно сходил с ума. Язык поймал очередную капельку пота, приятно размазывая по воспаленным рецепторам слегка терпкий и соленый вкус. А в совокупности со сладко-свежим запахом цитрусов и лаванды, отдающим небольшой томной горечью из-за примеси пылающих, покрытых солью и страстью напряженных тел, совсем становилось дурно — еще больше, чем было до.
Он не сдержался и прикусил смуглую бархатную кожу, руками чуть ли не разрывая мешающий как никогда ворот рубашки — заплетаясь и спотыкаясь друг о друга, трясущиеся пальцы еле расстегнули пуговицы дальше, оголяя кожу до середины груди. Касания стали пытливее, жаднее, нежной грубостью спускаясь сначала к сердцу, потом к солнечному сплетению, напряженному животу с небольшой мягкостью, а дальше прямиком к паху, совсем переставая медлить.
— Ты не обязан, — Тэхен с силой оторвался от чужой светлой макушки, вдыхая спертый воздух, что постепенно наполнялся запахом явного, вопящего секса, — я могу и сам.
— Просто заткнись, — Чонгук был непреклонен. — Ты уже много чего решил сам. Теперь помолчи.
Понял, не дурак.
Чонгук блаженно разулыбался, когда почувствовал ответное нетерпение и вместе с тем облегчение. Он плотно прижался своей грудью к чужой такой же оголенной, вырывая низкие аккорды блаженства, добавляя и свои мягкие оттенки — их голоса звучали слишком гармонично.
Собственная ладонь проворно скользнула в чужие боксеры, сразу же находя колом стоящий член. Тэхен простонал низко, с рычащими нотками прямо на ухо, стоило почувствовать уверенные плотные касания. Ушную раковину словно обожгло по-настоящему — кожу покалывало и стягивало.
У него внутри тоже потягивало и стягивало.
Чонгук всего лишь провел рукой вверх-вниз, а Тэхен уже вцепился зубами в его плечо, цепляясь за спину на грани разрушения — они оба были до жути несдержанными до чувств и удовольствия друг друга.
Их страсть быстрая, стремительная, вспыхивает молодым огнем тонкой спички.
Их страсть долгая, крепкая, горит мудрым старым костром на протяжении десятка лет.
Их страсть всегда такая разная.
Но неизменно общая, только на двоих.
Опять поцелуи. Шумное дыхание в унисон, сплетенные пальцы рук, нетерпеливые толчки одного и крепчающая с каждым движением хватка другого. Пристальные пожирающие взгляды в самую душу, несдержанные стоны, высокие и низкие, хриплые и гладкие. Мокрота и жар полуоголенных тел, запахи яростного примирительного вожделения, звон в ушах и легкость в чугунных головах.
Тэхен завел мелодию вначале лишь для одного.
А после та симфонией отразилась для двоих, западая в самые дальние углы души.
До взрыва оставались секунды.
Три, два…
— Мистер Чон, — раздался стук в дверь, отчего им пришлось замереть, напрягаясь и затихая. — Вы в кабинете? — тем временем голос становился громче.
Чонгук в испуге отпрянул, большими глазами глядя на закусившего губу Тэхена — боже, ну только не сейчас.
— Да, миссис Джонс, — он нелепо прокашлялся, стараясь придать сорванному голосу уверенности. — Вы что-то хотели?
— Да, — задорно, а после ручка двери настырно дернулась вниз.
Честное слово, сердце Чонгука упало прямиком в трусы.
Те самые, кружевные, которые так ярко и четко были бы видны, стоило его коллеге перейти порог кабинета.
Благо, катастрофы не произошло.
Тэхен очень удачно успел подползти к двери, крепко подпирая ту спиной, чтобы и на миллиметр чертова щель не увеличилась.
Его мужа никому нельзя видеть таким.
— Я переодеваюсь, миссис Джонс, — голос слегка дал петуха. — Что-то срочное?
— Оу, простите, мистер Чон, — залепетала та. — Там просто пришли родители Брауна, хотели бы с вами поговорить отдельно, до начала собрания.
— Да, скажите, что я подойду через… — о, нет.
И тут произошло
это.
Чонгук хоть и был спортсменом до мозга костей, но сейчас он так и норовил отойти в мир иной от подступающего инфаркта.
Тэхен, искусительно скалясь и глядя прямо в его глаза, чудом находя те практически в кромешной темноте кабинета, расставил широко ноги, упираясь каблуками дорогой лакированной обуви в паркет,
бесстыдно, грешно начал заново ласкать себя, возвращая утихнувшее из-за внезапного вторжения возбуждение.
Боже мой, такой разврат они еще не вытворяли.
Он в знакомой со всех сторон привычке снова склонил голову вбок, дерзко кивнув подбородком, мол,
чего ты остановился, Чонгук, продолжай разговор. А Чонгук не мог: он просто тупо и осоловело пялился на исчезающую в кулаке
точно красную от напряжения головку, на длинный красивый ствол, напряженно подрагивающий, на перекаты мышц бедер и на быстрые движения руки, с которой так и не сняли чертовы кольца.
Их точно не пустят в Рай после такого представления.
Плевать. Чонгук готов самолично спуститься в адскую червоточину.
Только не заканчивайте все творящееся.
Не заканчивайте их любовь.
— Я приду минут через двадцать, — все же крикнул, только теперь раздраженно, — а пока пусть не беспокоят меня.
Ответа он уже не слышал. Впрочем, как и цокота каблуков. Вместо этого его слух избирательно улавливал только
родные хрипы, теперь более явные стоны, которые больше не нужно было сдерживать. Чонгук облизнулся и как привороженный подполз ближе, опираясь руками сбоку от широко расставленных ног, умещаясь между. Он поглощал малейший изгиб губ и мысленно облизывал двигающийся от частых сглатываний кадык.
А еще пальцы.
Не мог перестать любоваться пальцами своего
музыканта.
Те так изящно и плотно обволакивали плоть, двигались каким-то чарующим танцем, маня и зазывая к себе.
Он не мог противиться соблазнительному зову Дьявола.
Чонгук наклонился, не прерывая напористых действий, а, наоборот, идеально подстраиваясь — добавил еще больше греха в их сегодняшнюю близость. Он поцеловал поочередно каждый перстень, обжигаясь холодом бездушных камней; спинкой носа «боднул» фаланги, как бы прося чуть расслабить хватку; получив доступ, мягко огладил языком каждый палец, неуловимо и игриво задевая горячий ствол.
Как же для них всего много.
Теперь они поменялись ролями.
Слюны текло много, даже чересчур: у Чонгука был полностью мокрый подбородок, пространство над губой и даже кончик носа — про Тэхена даже говорить не стоило. Его рука от обилия выделений и влаги скользила будто с помощью силиконовой смазки — все хлюпало, брызгало.
Секунда, две, три.
Чонгук внезапно накрыл горячими губами головку, обволакивая раскаленной полостью напряженную сетку чувствительных нервов. Втянув щеки и создавая вакуум, пустил еще больше слюны, а после, расслабившись, прошелся языком по уздечке, окончательно добивая двоих.
Простонали одновременно.
Кончили тоже.
Он выпрямился, утирая ладонью осевшие перламутровые капли. Тэхен, не обращая на это внимания, сразу потянулся вперед, запечатывая заклинанием еще один поцелуй.
Только спокойный, отходящий, нежный.
Как необычно.
Для Чонгука так вообще сегодняшний день стал открытием: он не думал, что может настолько завестись и возбудиться, приходя к финалу так быстро и без рук. Не думал, что и Тэхен может быть таким пошлым, нетерпеливым, даже безбашенным. Обычно тот любил секс долгий, изнуряющий, чтобы у обоих конечности сводило — ей богу, выдержке этого человека мог позавидовать любой.
Однако сегодня та дала сбой.
Сегодня они будто спешили, старались угнаться за чем-то неуловимым и несуществующим, но определенно приносящим желание и негу. Они будто снова вернулись в свои юные годы, может, даже раньше —
как если бы они встретились еще подростками. Гормоны снесли все цепи рассудительности, чувства поглотили и утянули в глубины океана, потребности в физическом контакте пересилили всякую ответственность.
— Черт побери, — Тэхен все еще пытался прийти в себя, загнанно дыша и сидя с закрытыми глазами, уперевшись затылком в дверь. — Я готов косячить каждый день, если окончание всегда будет таким.
— Только попробуй, — буркнул Чонгук, но скорее дурашливо. — Про автобус я не шутил, будешь ездить на нем. Еще и на диван переселю, чтобы неповадно было.
Не переселит, не прогонит.
Сам не выдержит и ляжет рядом, на полу.
Непременно показательно дуясь.
— Ты так жесток, — Тэхен рассмеялся, — но все также мной любим.
Тепло, как же на душе тепло.
— Я тебя люблю не меньше, — делился Чонгук, уткнувшись носом в мягкую щеку. — Давай договоримся — больше никаких поспешных решений, — нежно обрисовал круг, — давай сначала во всем советоваться друг с другом.
— Конечно, ромашка, — Ким зарылся пятерней в золотые взмокшие пряди, — только так и никак иначе.
Конечно, все равно они будут еще множество раз совершать ошибки.
И также страстно, горячо и до одури опьяняюще тонуть в примирительных объятиях после.
Ведь они уже такие взрослые.
И по-прежнему влюбленные.
— Ладно, нам пора приводить себя в порядок, — чуть уставше, — впереди еще собрание и родители Брауна.
— О, нет, — Чонгук простонал и уперся лбом в плечо своего мужчины, — слушать нудный гундеж и очередные оправдания.
— Не думай об этом, — Тэхен наклонился и заговорчески прошептал. — Думай о том, как наше примирение продолжится дома.
Что ж, щеки вновь зарделись румянцем, а сердце усиленно принялось разгонять кровь. Давление подскочило, но так приятно и предвкушающе: энергии и сил сразу же прибавилось, а настроение и вовсе — улучшилось до отметки сто.
Наверное, новая школа не такая уж и плохая.
С Тэхеном и Преисподня окажется Райским садом.
