Don`t touch me

      Тьма опустилась на лагерь. Каждый занимался своим делом: кто-то праздно отдыхал, смотря на угли, а кто-то еще не вернулся из города. Две тени укрылись вместе, тихо беседуя вдалеке от общего костра. Лунный свет ложился на их плечи, окутывая черные и белые волосы, но скрывая остальное. Прозрачные глаза Шедоухарт отливали тенью этой ночью, а другие, днем блестевшие кровью, казались теперь почти черными. Шаритка после фразы, призванной быть шуткой, вдруг внезапно остановилась и что-то шепнула спутнику. Тот бросил на нее неуверенный взгляд и протянул:       — Не думаю, что это вообще стоит видеть кому-то, дарлинг.       — Может, все же стоит. Ты предлагал идти дальше, не я. Я хочу узнать тебя лучше, — она тряхнула длинной толстой косой.       Астарион склонил голову. Двумя пальцами прикоснувшись к виску, он открыл разум, позволив своей личинке прикоснуться к другой. Образы полились один за другим. Сначала картинками, полузабытые, стертые. Потом вспомнились движения. Звуки и запахи. Стоны, вопли и тишина после, благословенная с позволения Хозяина. Астарион захлебнулся бы, если бы не мягко отстранившийся разум Шедоухарт. Он открыл глаза, ожидая увидеть слезы, ступор, удаляющуюся спину или огненный шар, готовый сорваться с руки. Что угодно, кроме внимательного взгляда. Она встала на цыпочки и возле самого уха зашептала долгую странную мысль.       Они уселись прямо в траву, и она продолжила. Вампир хмурился все больше, неверие сквозило в каждом его вдохе. Наконец она взмахнула рукой и замолчала. Астарион не шевелился несколько минут, прежде чем его желваки напряглись, а бледные пальцы уверенно обхватили ее узкую теплую ладонь.       Несколько недель минуло с тех пор. Город раскинулся перед ними жаркими битвами и интригами, и мысли о будущем вытесняли думы о прошлом. Астариону нравилось пробираться к костру через здания, разбросанные возле лагеря: теперь разрешение не требовалось, и это была еще одна сторона свободы. С ног до головы заляпанный чужой кровью, переполненный счастливой усталостью после долгого дня, он крался по пыльному полу, когда чуткий слух уловил за спиной шорох. Вампир обернулся и кости его одеревенели.       Эту спину он узнал бы из целой тысячи других даже спустя тысячу лет. Гладкие черные волосы были строго зачесаны назад, сквозь них пробивались два острых кончика уха. Аристократичная осанка и болезненная бледная кожа — все это отозвалось комом в горле и глухой, проваливающейся в животе ледяной пустотой.       — Что же это? — раздался голос фигуры. — Ты думал так легко избавиться от меня?       Касадор обернулся и щелкнул пальцами. Вокруг зажглись свечи, пятно неверного света озарило его самого и побелевшее, замершее отродье. В одной его руке лежал бокал густого красного питья, другая была пустой. Касадор Зарр властно поманил ближе.       Тело послушалось, как бывало всегда. Обращенные не имели власти над собой, когда приказывал Он. Это одно из проклятий: никто не может идти против воли создателя. Астарион сделал несколько шагов, прежде чем манящая рука не приказала остановиться и, свернув пальцы в кулак, не указала острым когтем в пол. Ноги подогнулись и он рухнул на колени. Плечи сами раскрылись и руки бессильно повисли за спиной, отдавая Хозяину все, что он захочет желать. Зарр наклонился ниже, вперив горящий взгляд в распахнутые остановившиеся глаза.       — Мое прекрасное отродье, ты забыло дышать, — он удовлетворенно оскалился. Отставленный бокал звякнул, когда по нему скользнул один из когтей. Без замаха Касадор ударил раскрытой ладонью. Оно упало, на скуле показалась темная кровь из рассеченной кожи. В глубине покорности шевельнулось отрицание, но бессилие поглотило его раньше, чем оно проникло в пустоту, заменившую мысли.       Касадор взял что-то со стола и беспечно швырнул сторону. Маленькое тельце ударилось о нос, тонкий лысый хвост упал на острое ухо. Уже остывшая, крыса смердела давно начавшимся разложением.       — Я даже захватил тебе ужин. Рассчитываю на благодарность, не так ли?       Отродье взяло трупик. Рот его открылся, длинные клыки погрузились в одеревенелое пустое мясо. Закапала трупная слизь и едкий запах разлился так скоро, что даже Касадор поморщился. Волна отвращения окатила отродье, но Зарр ждал, и оно повиновалось. Однако даже слепое смирение не помогло, и скоро трупик выпал из его рук и его вырвало. Его трясло. Касадор лишь тихо рассмеялся.       — Ты стал так требователен… Но ничего, — он понизил голос, — Мы это исправим.       Он подошел к отродью так близко, что стали видны нити на вышивке пол. В руке его блестел любимый инструмент с щербатым кончиком. Он сгреб отродье за растрепанные пряди и притянул к себе:       — Знаешь, им всегда было очень удобно рвать твою тонкую красивую шкуру.       В груди отродья шевельнулось сопротивление. Он попытался отстраниться, но Касадор будто не замечал его упертых в пол рук.       — Я не закончил поэму, и, к большому сожалению, твоя спина меньше, чем хотелось бы. Но ничего. Дай мне руку, — он отпустил голову и требовательно выставил ладонь.       Отродье слепо уставилось на нее. Обеими кулаками оно упиралось в пол, и ни одна его мышца не шелохнулась, будто Хозяин совсем потерял контроль. Наконец, как сквозь густое желе, одна оторвалась от половиц и укрытое грязным рукавом предплечье медленно опустилось в раскрытую руку. Порождение тяжело дышало, но взгляд его оставался пустым и покорным. Хозяин брезгливо рванул ткань, обнажив чистую белую кожу. В поисках вдохновения он замер, занеся кривой кончик кинжала, как перо над главным врагом писателя — пустым листом.       В глазах отродья появилась искра. Она робко затлела, но с каждым вдохом крепла.       Лезвие коснулось кожи, взрезая ее. Раздался протестующий всхлип:       — Не…       Касадор поднял одну бровь и прервался. Отродье дернулось в его руках, вздрогнуло, умоляя:       — Прошу, не трогай…       Хозяин улыбнулся:       — Ты знаешь правила. Я люблю твои звуки, они красивее других. Но не сейчас. Сейчас — помолчи.       Кинжал снова погрузился в плоть. Зарылся искромсанным концом туда, где по задумке поэта был должен остаться шрам.       — Не трогай! — взвыл Астарион, всем телом уперся в пол и выдрал руку из цепкой лапы хозяина. На пол закапала его собственная мертвая кровь. Он отпрянул, вскочив, и из горла его раздался рык сквозь оскаленные клыки:       — Не трогай меня! Не! трогай! меня! У тебя больше нет права! Ты! Мертв!       Он отошел дальше, и тело повиновалось ему. Он попятился к двери, каждой клеткой ощущая, как с новым шагом сам становится властен над собой.       — Я! — он ткнул себя в грудь, — убил тебя! Зде-есь, — он постучал себя по виску, — Даже здесь… Ты не можешь больше властвовать, — уверенно добавил он. За спиной оказался выход — и он выскользнул, смешавшись с ночной тьмой.       На краю освещенного свечами круга стояла Шедоухарт, а заклинание смены облика опадало золотыми бликами. По ее щеке змеилась мокрая дорожка. На полу лежал вывалившийся из ладони кинжал с щербатым краем.       Астарион сидел на обрыве недалеко от заброшенного дома. Он не мигая смотрел на город и звездное небо над ним. Шаритка показалась сбоку и опустилась рядом. Глаза ее были сухи. Она протянула руку: на кончиках пальцев зажглись лечебные искры. Они осторожно коснулись разреза на скуле, возвращая коже гладкость. Потянулись к предплечью, но Астарион смахнул их прочь, бережно закрыв рану ладонью; и они послушно растаяли, свалившись с обрыва в листву.       Вампир сидел без движения, но с каждой минутой губы его все сильнее сжимались в тонкую нить, желваки напрягались узлами возле висков все больше, и вдруг он зажмурился. Рухнул лбом в грудь шаритки и плечи его затряслись. Она обвила руками его спину.       Брезжил рассвет.