чтоб стать светлее и чище

В доме все грозит обвалиться. Пожар пожрал тут все, что только мог, не оставив практически ничего. Сиба осторожно переступает через обрушившуюся балку. Он здесь за последним, что остается от имущества Кунисигэ. Горе горем, но он не может просто оставить все как есть (хотя очень сильно хочется); нужно собрать Тихиро все, что остается целым, в конце концов, он единственный наследник, и в один день лишится вообще всего — это уже как-то слишком. Хотя, размышляет Сиба, пока идет вперед по обгоревшей комнате, вряд ли мальчику сейчас есть до этого дело. Вряд ли ему есть дело до чего-либо, когда в его жизни происходит такой ужас…. Поэтому сильным приходится быть Сибе. Но, признаться, ему не слишком-то хочется строить из себя ответственного и спокойного взрослого, просто хочется опуститься рядом с Тихиро, сжать его плечи и тоже взвыть в голос. Его начинает воротить от запаха сгоревшего дерева, но он уверен, что дело вовсе не в нем, и слезы на глазах выступают отнюдь не из-за едкой гари. Кунисигэ все еще лежит там, позади… Надо бы убрать его тело, надо бы… Похоронить по-человечески… Но может ли он?.. К нему прикоснуться. Сибе кажется, что стоит ему взглянуть в лицо Кунисигэ, и на этом вся его фальшивая бравада сломается. Ведь человек, который столько лет был светилом его жизни… Человек, что закончил войну, что выдернул его самого из омута страшных воспоминаний кошмара пятнадцатилетней давности… Есть люди, на которых молятся при жизни. Есть люди, ради которых можно пожертвовать собой. Ах, как же Сибе хочется, чтобы его чародейство позволяло прыгать не в пространстве, но времени. Он бы запросто вернулся назад и встал бы перед Кунисигэ, заслонил собой, ведь тот заслужил жить, а Сиба уже как пятнадцать лет просто существует. Сначала его душу ломает и перемалывает война, а потом — слова Кунисигэ, счастливые, о том, что он скоро женится. Да, хорошая была свадьба. Можно ли злиться? Что он, глупый ревнивец? Сам виноват, надо было признаться раньше, но после войны Сиба все не решался, прятал голову в песок, а потом просто не успел. (ему кажется, что Кунисигэ все прекрасно знал, и все ждал и ждал, но не дождался) Мысли Сибы текут вяло и неохотно. Он подбирает все, что находит, но этого ужасающе мало, большая часть в пепле и гари, принеси он такое Тихиро, ничем хорошим это не закончится. Но Сиба знает, что пожар добирается не до всех комнат, знает, и потому идет туда, и замирает лишь в тот момент, когда достигает еще целого, не тронутого огнем деревянного пола, потому что впереди находится… Сиба никогда не посещает это место, хотя знает о его существовании. Ее комната. Той женщины, что ворует у него… Нет, в самом деле, это глупо. Да и не время предаваться старым душевным ранам. Сиба сам опоздал, сам тянул время слишком долго, и, в конце концов, Кунисигэ потерял терпение. Это нормально. Этот союз сделал Кунисигэ счастливым, он чаще улыбался, будто наконец отпустил ужасы войны, а еще родился Тихиро. Тихиро — отличный малый, и возиться с ним Сибе лишь в радость, но на душе все равно неприятно кошки скребут, и он в тайне радуется, что от матери ему достается так мало… Но Сиба, конечно же, никогда этого не афиширует. Он просто играет роль старого приятеля, хулиганистого дядюшки, кого угодно — словно во время войны они с Кунисигэ не спали в обнимку, чтобы хоть как-то справиться с кошмарами и моральной усталостью, словно луна не свидетель их робкому глупому поцелую… Азами говорит прекратить себя мучить, но разве Сиба внимает разумным советам? Наверное, ему просто нравится мучить себя. На мгновение замирая, он все же пересиливает себя и делает шаг вперед. Пожар сюда медленно подбирается, чувствуется запах огня, но комната полупустая, пусть и не пыльная. Тут нет никаких мелких безделушек, одежды, вообще ничего, будто тут никто и не жил. Единственная вещь, за которую зацепляется взгляд Сибы, стоит на книжной полке, издевательски пустой, и когда Сиба туда смотрит, ему хочется выругаться. Он помнит это фото. Как же он надеялся, что больше его никогда не увидит. Счастливые семейные моменты, вот, что это. Этой фотографии больше десяти лет, совсем старая, и Кунисигэ тут такой молодой… Раньше Сиба часто видит ее в гостиной, она висит на стене, но после того, как та женщина покидает жизнь Кунисигэ, фото исчезает — и, выходит, все это время оно стоит здесь. Скорее всего, тот вообще забывает про то, что скрыл с глаз долой такое воспоминание, а вот Тихиро наверняка частенько тут бывает — раз тут так чисто. Дома ведь был пожар. Эта дрянь могла сгореть, но нет, цела, взгляните, будто издевается… В этот момент Сибе больше всего хочется взять зажигалку и сжечь это фото, оставить только пепел и уйти, дать огню пожрать вместе с комнатой. Но он замирает, беря фоторамку в руки, проводит пальцем по стеклу. Кунисигэ тут сверкает своей излюбленной идиотской улыбкой, а Тихиро у него на плечах похож на напуганную мышь — вцепляется отцу в волосы, пытаясь не упасть. Он тут еще совсем маленький, и Сиба невольно хмыкает, вспоминая, как на день рождение к нему приходят в основном лишь они с Азами, и то, ради пьянки с Кунисигэ, за что им всем троим потом достается от матери семейства. (заслуженно, признаться) (когда мать покидает семейство, ворчать начинает уже Тихиро — что-то стабильно) Его пальцы замирают над лицом женщины, укравшей его счастье. Нет, в самом деле, ему же не двадцать лет, чтобы так долго ненавидеть человека, который просто не ждет у моря погоды и действует быстро. Сиба прекрасно это знает, но все равно не может ничего с собой поделать, он все смотрит вниз, на фото, на женщину, на ее сухую строгую улыбку, которая достается Тихиро, и ему хочется смять фото и выбросить, растоптать, сжечь его… Избавиться! Но ведь только оно остается, это дурацкое фото. Больше у Тихиро ничего не остается… И что ты будешь делать, думает про себя Сиба, на что решишься? Будешь эгоистичным? Или проявишь благоразумие? Ему живо воображается сцена, когда он приходит к Тихиро и отдает ему фото, на котором сожжена левая сторона — та, где было лицо матери. Тихиро ведь не глупый мальчик. Он все поймет, он ведь все прекрасно видит, просто молчит. Только дурак не поймет, а Тихиро — умный ребенок. Но он ничего не скажет, потому что умеет держать язык за зубами, и они будут лгать друг другу в лицо, делая вид, что никто ничего не понимает. Смотри, Сиба. Если ты так поступишь, что ты скажешь Кунисигэ на том свете? Как объяснишь, что вместе с убийцами ломаешь нечто столь драгоценное для Тихиро? Он тебя никогда не простит. Ты лишь глубже загонишь себя в ситуацию, когда останешься совсем один. От сжатия рамка начинает трещать, и Сиба вдруг замирает, понимая, что он не может так поступить. Не из-за любви, не из-за ревности, даже не из-за Кунисигэ. О, как же ему хочется так сделать!.. Но это будет бесчеловечно, ведь сейчас у Сибы совершенно другая забота. Последнее, что оставляет после себя Кунисигэ. Самое драгоценное его сокровище. Он ведь умирает, зная, что ты, Сиба, о нем позаботишься. Он доверяет тебе самое ценное, что у него было. Потому что верит тебе. Огонь подбирается ближе, и Сиба прыгает в пространстве, приземляясь перед Тихиро. Тот сидит там же, где он его оставляет — на ступенях, ведущих к дому, крепко сжимая в руке ножны последнего клинка Кунисигэ. Он поднимает глаза на Сибу, красные от слез, и тот садится рядом, после чего протягивает фоторамку ему. — Прости. Ничего больше не осталось… Пальцы Тихиро дрожат, когда он берет фотографию в руки, и долгие несколько минут он просто на нее смотрит в полной тишине, и Сиба не знает, что ему сказать или сделать. Что будет верным в такой ситуации? Ему страшно оборачиваться назад, туда, где лежит тело Кунисигэ… Но он знает, что если обернется, но не ощутит ничего — в особенности осуждения. Потому что Сиба поступает правильно. Впервые в жизни, как ему кажется. Он склоняется вперед, когда Тихиро съеживается, сжимая фото в руках, и проводит ему по волосам. Когда тот утыкается ему головой в плечо и начинает тихонько плакать, все еще сжимая фоторамку, Сиба молча обнимает его и позволяет выплакаться, неожиданно чувствуя себя разбитым на миллионы кусочков. — Спасибо Вам, Сиба-сан… Спасибо… В итоге, фотография становится той вещью, что переезжает с ними с места на место. В каждом новом убежище она обязательно стоит в каком-нибудь заметном месте; иногда на полке, иногда на столе, и каждый раз Сиба случайно натыкается на нее взглядом. Кунисигэ на фото продолжает улыбаться широкой глупой улыбкой, будто все еще живой, но Сиба старается туда не смотреть. Не только из-за женщины. Очень часто на это фото смотрит Тихиро. Иногда задумывается и пялится туда, будто немо спрашивая у отца совета. Интересно, знает ли он, что Сиба замечает? Или ему все равно? Но он продолжает смотреть на фото, и Сиба знает, что без него было бы хуже, а с ним, но обгорелым — еще, будто напоминание о пожаре и трагедии. А так, иногда, Тихиро хотя бы может притвориться, что с ним все в порядке, и что он не живет от кровавой бойни до кровавой бойни. Сибе даже смотреть на фотографию больно, но он все равно ставит его на самое видное место, зная, что это нужно не ему — но Тихиро. Интересно, что сказал бы ему Кунисигэ… Наверное, посмеялся бы в своей дурной манере, как обычно, а потом бы брякнул что-то вроде: — Любишь же ты себя мучить! Эх, Сиба… Спасибо. И эта мысль греет Сибе душу. Потому он вам выставляет фотографию там, где Тихиро ненароком наткнется взглядом, размышляя о том, почему после такого всегда жутко хочется курить. Он уходит на балкон, гадая, каким изощренным способом будет пытаться сделать из Тихиро монстра завтра, не замечая на себе его пристальный взгляд в спину, хмурый, но благодарный.