Одного поля ягоды / Birds of a Feather

1936 Том дочитал свои книжки к концу первой недели нового года, новый материал для чтения отвлёк его достаточно, чтобы он почти забыл отметить ту незначительную дату, коей являлся его девятый день рождения. Он получил дополнительное яйцо на завтрак и кусочек масляного торта на ужин (однажды попробовав торт на маргарине, вы быстро поймёте, почему торт на сливочном масле считается лакомством), но в остальном тот день был таким же, как и прочие. Он не считал свой почти новый толстый шерстяной свитер настоящим подарком на день рождения, потому что все остальные тоже получили по такому — любезно предоставленному Дамским Сообществом Помощи при англиканской церкви Святого Иоанна в Кроули. Он знал об этом благодаря внимательному изучению записной книжки миссис Коул, а также он знал, что миссис Хелен Грейнджер пожертвовала двадцать пять фунтов на «особенный рождественский ужин», если судить по квитанции. Поскольку Том был знаком с различиями между «Особенным» и «просто особенным», он мог сказать, что их рождественский ужин не был ни тем, ни другим. Единственным отличием было то, что им всем разрешили взять по добавке, а миссис Коул вновь пополнила запасы в ящике джина. Пороки миссис Коул заставляли Тома с нетерпением ждать того дня, когда он перестанет быть слишком юным и щуплым, и он сможет начать проворачивать такие вещи, как вымогательство и шантаж, а взрослые бы при этом не смеялись над ним или не пытались ущипнуть за щёку. У него было достаточно самосознания, чтобы понимать, что у девятилеток не хватало даже подобия физического присутствия для того, чтобы взрослый мог бы уважать его или бояться. Он мог усилить эффект своего присутствия с помощью осторожного применения изменяющей Вселенную силы воли на других детях, но почему-то это было гораздо сложнее провернуть со взрослыми. Том провёл остаток года — когда не продирался сквозь коллекцию пожертвованных книг в читальном зале, — тестируя пределы своих возможностей. Это был весьма познавательный опыт и для него, и для других сирот, и он был доволен, что они усвоили его достаточно хорошо, чтобы помнить, что Правила применялись ко всем, кроме Тома Риддла, и ябеды настоятельнице не приведут ни к чему, кроме выволочки и телесных наказаний за рассказывание небылиц. Ведь как Том мог заставить Клема Гилфорда проскользнуть в душ, пока он чистил зубы в туалете для мальчиков, когда там уже было три других человека? Том был таким хорошим мальчиком. Он каждый год получал все местные учебные награды с тех пор, как пошёл в начальную школу. В этом году он даже пожал руку мэру во время ежегодного собрания, посвящённого Дню Империи. (Это было неприятно: у мэра были липкие ладони и запах затхлого табака изо рта.) Том был подтверждённым Хорошим Мальчиком. И он намеревался сохранить свою репутацию, когда снова встретился с миссис Хелен и мисс Гермионой Грейнджер в этом декабре. Они прибыли на том же автомобиле, продираясь сквозь мокрую и ветреную зимнюю морось. Они принесли коробки с одеждой и постельным бельём, банки с фруктовым вареньем и домашнее печенье, приготовленные послушницами церкви. На миссис Хелен были шуба из стриженого меха и водительские перчатки из превосходной лайковой кожи, подбитые кроличьим мехом, а на Гермионе — тёмно-синее шерстяное пальто с блестящими латунными пуговицами и толстые белые чулки, поддетые под её туфельки с ремешком. Гермиона встретилась с ним взглядом, стоило миссис Коул отвлечься, и пошла в его сторону. Том приподнял бровь, наблюдая за тем, как она взволнованно заламывает руки и разглаживает складки на пальто. — Мне… Мне жаль, — сказала она, резко сглатывая и с трудом встречаясь с его спокойным взглядом. — Я назвала тебя грубияном, сказала, что ты неприятный человек… И я правда так считала долгое время. Но я подумала над этим и, ну, провела кое-какое исследование, и с моей стороны было несправедливо судить о тебе вот таким образом. Да и не в моём праве было это делать. Я хочу извиниться за своё прошлое поведение. Это было самое красноречивое извинение, которое Тому доводилось слышать в своей жизни. Хотя, будем честны, большинство извинений, адресованных ему, были бормотанием пустых полуфраз, сдобренных слезами. Они бы нравились ему куда больше, если бы они не были такими... Негигиеничными. — Исследование, — равнодушно сказал Том. — Ты это имеешь в виду, когда говоришь о нормах приличия? — Нет! — сказала Гермиона. — В смысле… Да? Я считаю, что мы должны быть вежливы по отношению друг к другу, но я поменяла своё мнение по другим причинам. — Ну, продолжай. — Я изучила условия жизни сирот в Великобритании, — начала она, — от истории до наших дней. И как быстро индустриализация сместила экономическую структуру страны: от фермерства к модели урбанистической миграции вследствие… Том оборвал её холодным голосом: — Ты цитируешь эссе? — Эм, — сказала Гермиона, кусая губу и отводя от него взгляд, — ты не хочешь услышать остальное? — Нет. Я могу и сам прочитать. Гермиона теребила латунные пуговицы на своём пальто. Том скрестил руки, нелестное впечатление о девочке уже укрепилось в его сознании. Добродетельница с благими намерениями и непоколебимой верой в добро, присущее человеческому духу. Кто-то, чей собственный опыт лишений не простирался дальше, чем отказ от красного мяса по пятницам. — Я просто… Я думаю, что ты другой, — тихим голосом сказала Гермиона. — Как я. Не в смысле, что в тебе больше мудрости или ума. Больше… чего-то. Другие дети в школе не поймут, о чём я говорю, даже если бы им было не всё равно. Но ты — да, ты понимаешь, что я имею в виду. Ты не боишься сложных слов. Том поднял бровь: — Это называется быть лучше остальных, если ты это пытаешься сказать. Это и то, что изобретение парового двигателя напрямую отвечает за моё сиротство. — Ты тоже про это читал! — Гермиону озарило, будто она прослушала всё остальное и уцепилась только за то, что могла понять: исторические факты. Она перетащила коробку книг. — Я принесла для тебя ещё книг по этой теме. И немного военной истории — мне показалось, она тебя заинтересовала в прошлый раз. Вот, смотри, «Крым в ретроспективе», «Тактика химической войны в Ипре», «Стычки Второй англо-бурской войны». Ты даже представить себе не можешь, как сложно найти хорошие исторические книги, которые бы не были отвратительно предвзяты. Говорят, историю пишут победители, поэтому все гармоничные работы будут либо о поражениях Британии, либо написаны иностранцами. Как бы ни была соблазнительна мысль о том, чтобы начать собирать свою собственную библиотеку, личную коллекцию, Том знал, что хорошие вещи не приходят бесплатно. — А тебе какое дело? — допытывался он. — Чем я тебе интересен? Он позволил своему голосу принести отзвук его силы, чтобы Вселенная наделила его лёгкие мощью и резонансом оратора в амфитеатре, чтобы все, кто мог бы его услышать, последовали за ним с естественным желанием не только слушать его, но и подчиняться ему. Съёжиться перед ним. Скажи правду. Он почувствовал, как кровь бежит по его венам, как его барабанные перепонки дрожат от напряжения, как всё его тело покалывает от силы. Гермиона не съёжилась. На мгновение она покачнулась на ногах, моргнув, когда эхо его воли рассеялось, а затем твёрдо встала на землю и уставилась на него. — Что это? — спросила она, внезапно её лицо стало задумчивым. — Это было так странно. Ты работал над своим голосом? Я слышала, что оперные певцы могут разбивать винные бокалы, если возьмут нужную ноту, какой-то трюк со звуковыми частотами. Но уходят годы, чтобы этому научиться, а тебе всего лишь лет девять-десять, твои лёгкие ещё не полностью… Ой! Кажется, я сбилась с мысли, — её глаза вернулись в фокус, и она посмотрела на него. — Я видела твоё имя в газете. Ты ходишь в школу Святой Марии в Найн-Элмсе, не так ли? Они напечатали твои отметки в разделе школьных объявлений, и ты был лучшим учеником года в округе Большого Лондона за 1935-1936 учебный год. «Т. М. Риддл», это же ты, да? Том скривился. Неужто эта девочка пришла, чтобы поболтать о его школьных оценках? — А ты здесь, потому что не можешь поверить, что какому-то сироте удалось получить хорошую отметку, и тебе хочется узнать, как у него это вышло? — Нет! — воскликнула Гермиона. — Я никогда не встречала никого с отметками лучше моих. Мои родители протестировали меня несколько месяцев назад, и я нахожусь в верхнем перцентиле для своего возраста. Значит, и ты там тоже будешь! — она одарила его неуверенной улыбкой. — Я думала, мы можем подружиться. — И твои родители не станут волноваться, что ты заводишь друзей в таком месте? — спросил Том, окрашивая свой голос сомнением. Он не знал, как устроены родители, особенно то социальное подмножество, которое покровительствовало (во всех смыслах этого слова) сиротам. Он считал, что они заинтересованы в том, чтобы уберечь своих отпрысков от неблагоприятного влияния, которого в приюте Вула было в изобилии. Миссис Коул была алкоголичкой-растратчицей. Большинство детей под её присмотром были бастардами и воришками, и каждый из них, кто умел писать, мог испещрить целый лист бумаги с двух сторон мелким почерком всеми грубыми ругательствами и грязными уличными словечками, которые они знали. И регулярно употребляли. — Мои родители волнуются, что у меня нет друзей вообще, — сказала Гермиона. — Они говорят, что я трачу всё своё время на чтение вместо того, чтобы заводить друзей, и они не станут мне покупать новые книги, пока я не докажу, что могу общаться с ровесниками. Я знаю, что у нас нет ничего общего, но мы оба любим книги, поэтому я подумала, что мы могли бы их читать и обсуждать. Думаю, это и делают друзья. Ну, это то, что я бы делала, будь у меня друзья. — Откуда мне знать? — Том пожал плечами. — Я стараюсь сокращать контакт со всеми здесь. Но полагаю, мы могли бы быть друзьями, если... — Да? — Сколько у тебя денег? — Мне надо платить, чтобы быть друзьями? — сказала Гермиона, побледнев от потрясения. — Ты сказала, что тебе нужны доказательства дружбы, — быстро подметил Том. — Мне надо будет покупать почтовые марки и конверты, чтобы ты могла показать родителям письма от друга. Обещаю, что буду в них писать только хорошие вещи. А ты будешь мне иногда присылать посылки. Я предпочитаю шоколад карамелькам, апельсиновые шоколадные батончики, если ты сможешь их достать. Не покупай мне ничего с орехами. — Это всё? — спросила Гермиона, отходя от шока. Том видел, что она прокручивала в голове его требования. — Мы можем договориться о соотношении числа писем к подаркам, — предложил Том. — И расписании посланий. Одно письмо в две недели, одна посылка за каждые четыре письма? Я буду писать тебе по крайней мере два листа, исписанные с двух сторон, но о приюте Вула особо и нечего рассказывать, так что, скорее всего, это будет про школу и книги. — Полагаю, это подойдёт, — размышляла Гермиона, уже оживившись от упоминания книг. — Но это всё равно довольно корыстно, как ты продаёшь свою дружбу. — Не думай об этом как о продаже. Конечно, нельзя назначить цену за человеческое существо, — сказал Том, одаривая её обаятельной улыбкой Хорошего Мальчика. — Считай, это плата за обслуживание или инвестиция. «К тому же, — думал он, — не то чтобы ты вообще могла бы себе позволить купить меня». — Что ж, хорошо, — согласилась Гермиона. Она запустила руку в свой карман и выудила маленький бархатный кошелёк для монет. — Давай посмотрим, сколько у меня здесь есть… В конце концов Гермиона отдала ему всё, что было у неё в кошелёчке. Шестнадцать шиллингов и шестипенсовую монетку — самую большую сумму денег, которая была у неё в жизни. Но по меркам приюта это было небольшое состояние, где каждый пенни ревниво охранялся его владельцем. Одна почтовая марка для тех, кто жил так близко к Лондону, как Гермиона, стоила три полупенни. Пять или шесть пенсов стоили горсть конфет на развес или плитка шоколада. За шиллинг можно было купить новую книгу или два-три подержанных романа в лавке на субботнем овощном рынке. Том изо всех сил старался скрыть вспышку алчности в своих глазах. Гермиона подвинула маленькую горстку монет к Тому: — Не рассказывай моим родителям про это. И не упоминай в письмах, они могут попытаться прочесть первые несколько штук, чтобы убедиться, что нет никакого подвоха. — Разумеется, нет, — сказал Том, закатывая глаза. — Я умею хранить секреты. Надеюсь, тебе не составит труда сохранить их самой. Гермиона нахмурилась: — Я не люблю держать секреты от своих родителей. Я никогда не скрывала от них ничего. — Ты сказала ранее, что у нас нет ничего общего, а теперь есть, — сказал Том. — У нас теперь есть секретная «дружба». Ничто не сближает людей больше, чем общие тайны. И не сказать, что у тебя нет от этого выгоды. Ты сама хотела, чтобы родители думали, что ты нормальная. — Мы будем друзьями, пока ты будешь держать своё слово, — сказала Гермиона. Она протянула руку. Том посмотрел на её ладонь и на кучку монет на столе. Он пожал ей руку, которая, к его облегчению, не была липкой. Её кожа была тёплой и сухой, её ногти были аккуратно подстрижены, и на внутренней стороне большого пальца оставалось синее пятнышко чернил, а мозоль от ручки — на третьей костяшке среднего пальца. — Согласен, — сказал Том, отпуская её руку и сгребая монеты из поля зрения в карман своих брюк. Он властно продолжил: — А теперь покажи, какие ещё книги ты принесла сегодня. И если я там увижу что-то из Диккенса, я очень, очень разочаруюсь в тебе.