Одного поля ягоды / Birds of a Feather

1944 Среди лабиринта полок Тому не составило труда улизнуть от Гермионы и пойти своей дорогой. Том никогда не смотрел на библиотеки теми же глазами, что и Гермиона. Для него библиотека была собранием информации: библиотека владела некоторой глубиной и удобством, которые не предлагали профессора Хогвартса, по крайней мере те, кто вывешивал график приёма и отказывался открывать двери, когда студенты приходили вне часов работы. (Возможно, это было хорошо: в большинство пятничных вечеров Слагхорн выпивал на еженедельном ужине Клуба, и любому заданному ему вопросу ответом была бессвязная история из жизни, а разброс тем шёл от последней статьи в «Ежедневном пророке» до отпускного турне в остроботнийскую парну́ю прошлым летом). Человек, академический ум, изданная работа — они были просто инструментами, и он так к ним и относился. Но Гермиона, как вечное забавное противоречие, относилась к ним с благоговением. Том подумал, что это довольно странно: он считал, лишь немногие вещи на этой Земле были достойны благоговения, и меньше всего — человек. Большинство людей, которых он встречал на протяжении своей жизни, он мог тут же определить нижестоящими, а те, кого нет, обязательно впоследствии разочаровывали. Это было его правилом, и у него было лишь одно или два исключения, и, пока он просматривал архивы, он обнаружил источник свежего разочарования. Кто-то, пользующийся большим уважением, оказался недостоин его. Как прелестно. В своих поисках архивной секции, посвящённой Отделу магического правопорядка, Том заметил заголовок «Дамблдор», прикреплённый сбоку от ниши. Заглянув в неё, он не ожидал ничего, кроме копий похвальных грамот от Отдела магического образования, поздравлявших некоего профессора с его тридцатью годами службы, или его медали «За магические заслуги». Банальные, повседневные бумаги, из тех, что можно повесить в рамку на стену кабинета и провозгласить достижением ничтожного персонажа, верящего в такие безумства, как врождённая добродетель человеческого духа, или что пейсли — пик современной моды. Том не ожидал обнаружить информацию, которая так сильно порочила репутацию его профессора по трансфигурации как милосердного, если не великого, пожилого человека. Оказалось, эксцентричность профессора Дамблдора была наследственной и далеко не безобидной.       Свидетельство о смерти       Имя покойного: Персиваль Дамблдор       Дата смерти: 18 ноября 1896 г.       Место смерти: Тюрьма Азкабан       Причина смерти: Облучение, немощь       Срок приговора: Пожизненный       Прошлое место жительства: Насыпное нагорье, Глостершир       Ближайшие родственники: Кендра Дамблдор (жена), Альбус Дамблдор (сын)       Дополнительные наблюдения: Опасный заключённый совершил нападения на четырёх детей маглов, результатом которых стали тяжёлые травмы и одна смерть. Отказался объяснить мотив во время судебного допроса. Семья подала прошение о свидании после вынесения приговора. Суд Визенгамота постановил, что заключённый не имеет права находиться в присутствии детей. Жене было разрешено посещение под присмотром дважды в год. О, какая наглость! Дамблдор мог читать лекции Тому — и делал это годами — о своих утопичных фантазиях, его далёкой от жизни идее о гармонии между всеми магловскими и волшебными вещами. Он мог бы давать — и давал — Тому совет любить его магловских опекунов, были ли они его присматривающими лицами от государства или бабушкой с дедушкой по отцу. Дамблдор мог бы сказать, что статус волшебника не мешает Тому относиться к маглам как к равным себе, как к семье. Как к собратьям по крови и по духу. А потом оказывается, что отец этого мужчины напал и убил маглов! Такое полнейшее введение в заблуждение поражало его. Как Дамблдор мог ожидать, что волшебники и маглы найдут общий язык, если разделение их миров было не личным выбором, а насаждением магического правительства? Мистер Персиваль Дамблдор был осуждён за нападение, убийство и нарушение Статута о секретности. Его жертвы, согласно документам ОМПП, были вылечены, а их имущество починено и заменено. Они прошли через Обливиэйт от травмирующего опыта — для их собственного блага, конечно. Родителям погибшего мальчика по-тихому дали забыть, что у них вообще был сын: Министерство выплатило серьёзную компенсацию в фунтах стерлингов, замаскированную под выигрыш в лотерею. Если бы Том знал, что его сосед был в силах переписать его воспоминания, изменить всю его личность по собственному желанию, он бы никогда ему не доверял. Он не видел никакой возможности, чтобы маглы, поняв весь потенциал магии, могли бы относиться к волшебникам на равных. Доктор и миссис Грейнджер, эталонные примеры того, какими должны быть маглы, всё равно настороженно относились к магии и установили строгие правила в своём доме. (Никакой магии в передних комнатах с окнами на улицу, никаких палочек за ужином, весь свет должен быть погашен после одиннадцати. Это было нечестно! Они бы никогда не установили такие ограничения для гостившего Роджера Тиндалла!) Следующее, что он нашёл, уже не было настолько скандальным: официальное предупреждение, выпущенное десять лет назад на имя Аберфорта Дамблдора, о его использовании экспериментальных и «ненадлежащих» заклинаний на козах и ордер ОМПП для Отдела магического транспорта для установления наблюдения за использованием камина, зарегистрированного в доме Дамблдора в Годриковой впадине. А также копия внутренней служебной записки ОМПП, предписывающая отклонять все заявки на портключи, поданные Альбусом Дамблдором. Внизу пергамента была указана перекрёстная ссылка на файл № PK-42945, по которой Том постучал своей палочкой. В результате на обратной стороне бланка появился блок крошечного шрифта:       Пользователи камина, одобренные для официального наблюдения:       1. «Нежелательные», согласно положению Министерства магии.       2. Лица, в отношении которых ОМПП проводит расследование в связи с преступной деятельностью.       3. Лица, осуждённые или ранее осуждённые за преступную деятельность.       4. Лица, подозреваемые в сотрудничестве с нынешним режимом междувластия в Европе.       5. Лица, представляющие оперативный интерес. В том числе недавние выходцы из Европы, имеющие деловые связи с европейскими фирмами или связанные с Институтом Дурмстранг, включая выпускников (см. в документ № DI-682 для дополнительной информации). Тома это заинтересовало, потому что наблюдение за камином во многом соответствовало магловскому вмешательству правительства военного времени в частные коммуникации. Британское правительство открыто подвергало цензуре радиовещание и газетные статьи в поисках подрывных элементов или чего-либо, наносящего ущерб национальному моральному духу. И не так открыто они следили за личной корреспонденцией: почтой, телеграммами и телефонными звонками. Во время посещения Усадьбы Риддлов Том видел несколько рождественских писем, переданных прислуге, и на конвертах были большие марки, сообщающие, что они были проверены министерством информации. (Тогда Том был рад, что он волшебник. У него были совы для передачи почты: пусть министерство информации попробует поймать одну и подвергнуть цензуре его корреспонденцию! Если бы он был маглом, кто-то бы читал его личную переписку, и эта мысль приводила его в ярость. Ему были не по душе другие сироты, просматривающие его личные вещи в его отсутствие в школе. Ему было ещё меньше по душе, если представитель правительства, какая-то нескладная секретарша в костюме-двойке из универмага и чулках цвета варёной печени, на замену которым она запасалась продовольственными талонами, посмотрит на мысли, которыми он счёл нужным поделиться с Гермионой). Это было доказательством, что волшебное правительство что-то делает касательно европейского переворота, хотя Том не был уверен, насколько эффективным было такое наблюдение, особенно когда сеть Министерства настолько велика, что под подозрение попадает целый континент людей. Он знал, что как коренной британец и студент Хогвартса, достигший совершеннолетия несколько месяцев назад, он сам был вне подозрений. По крайней мере, до тех пор, пока не достигнет некоторой узнаваемости. Но это обозначение «Нежелательный», что бы это ни значило, было таким расплывчатым. Как именно его можно было заслужить? Как часто министр магии решал навесить на кого-то это определение? Истекает ли оно через какое-то время или остаётся навсегда? Альбус Дамблдор по какой-то причине заработал себе этот титул. Том не мог представить, что этот человек был соучастником преступной деятельности, даже если покойный Персиваль Дамблдор предавался кровопусканию с маглами. Альбус Дамблдор говорил о магло-магической гармонии, но после всех приглашений на чай, которые Том принял за эти годы, это тем и оставалось — разговорами и не более. Дамблдор много болтал (почти так же много, как Слагхорн) о состоянии дел — культурном и геополитическом — и о множестве ответвлений магии, существующей вне учебного плана Хогвартса, но он не прилагал никаких усилий к изменениям. Самое большее, что он когда-либо делал, было аккуратно увести Тома от расспросов о теоретическом потенциале окклюменции обратно к канители о трансфигурации уровня Ж.А.Б.А. В задумчивости Том свернул пергамент и собрался вернуть его в нишу, но на мгновение замешкался. Он сомневался, что у него будет шанс вернуться в Министерство до летних каникул, поэтому лучше воспользоваться этой возможностью, пока она есть. — Геминио, — пробормотал он, и второй пергамент появился рядом с первым, идентичный до последней складки и маленькой чернильной кляксы. Он засунул скопированный пергамент в нишу и спрятал исходник в кармане мантии. «Хорошо, — подумал он, довольный своей работой. — Они не наложили сглаз на пергамент для отпугивания чар дублирования. Ненавижу, когда они это делают». Ему было интересно, что ещё сделали администраторы архива, чтобы превратить его в полезный ресурс, а не в свалку векового бюрократического мусора. — Акцио документ D-I-шесть-восемь-два, — сказал Том, зачитывая кодовый индекс, написанный в конце пергамента. Послышался шорох, как шуршание грязного сена, сгребаемого граблями по полу конюшни, и через полминуты туго свёрнутый свиток пергамента прилетел из темноты в ожидающую ладонь Тома. Когда он его развернул, он увидел отличительный знак ОМПП и длинный список необычных имён, расставленных по датам.              Соня Житная (зач. 1919 г.) — Подача заявки на получение лицензии на импорт товарных материалов класса «B»: 7 сентября 1938 г.; 9 января 1939 г.; 29 июня 1940 г.       Олексий Харьковский (зач. 1924 г.) — Регистрация волшебной резиденции: 22 ноября 1939г.       Пертти Лехтинен (зач. 1923 г.) — Подача заявления на должность подмастерья Министерства 10-го уровня: 6 апреля 1940 г.       Казимеж Грозбецки (зач. 1927 г.) — Регистрация на экзамены Ж.А.Б.А. по заклинаниям, астрономии, древним рунам и прорицаниям: 14 апреля 1940 г.       Сигизмунд Пацек (зач. 1926 г.) — Подача заявки на на портключ: в Остенд — 5 мая 1940 г.; в Утрехт — 19 июня 1941 г., 28 ноября 1941 г., 7 марта 1942 г.; в Висбаден — 11 октября 1940 г., 3 апреля 1943 г.; в Эстергом — 22 января 1942 г.       Корнелис Вонк (зач. 1930 г.) — Подача официальной жалобы о нарушении Статута: 30 марта 1941 г.       Штеффан Альберс (зач. 1929 г.) — Штраф за хранение запрещённых материалов: 29 июля 1941 г.       Саломе Копачи-Маршалек (зач. 1935 г.) — Регистрация свидетельства о браке: 8 февраля 1942 г.       Эдвин Линдстром (зач. 1934 г.) — Подача заявки на получение лицензии на аппарацию: 17 августа 1943 г. Список шёл и шёл по двум футам пергамента и продолжался на обратной стороне. Рядом с каждым именем была колонка различных дат, а в другой — список адресов. Должно быть, это были их адреса каминов — за чем ОМПП установили слежку во имя национальной безопасности. «Зач.» Том не был уверен, что это значит, но предположил, что это сокращение к «зачислен», дата поступления в учебное заведение. В Дурмстранг, раз в списке было имя мистера Пацека, а Институт Дурмстранга был его альма-матер. Или одной из его двух альма-матер: мистер Пацек проходил стажировку в Праге, но, когда перечислял свои достижения, всегда использовал дату выпуска, а не зачисления. Это, должно быть, информация о каждом европейском émigré, который учился в Дурмстранге и пользовался услугами Министерства магии за последние несколько лет. В отличие от того, чем, по мнению Тома, они занимались (ничем), это была достойная работа Министерства. Приличные усилия, но он сомневался, что они принесли особый результат. Имён было слишком много, и не было никаких дополнительных указаний, объясняющих, почему эти люди представляют особый интерес. Возможно, один или два из них были шпионящими диверсантами, но Том был уверен, что большинство из них таковыми не являются. Мистер Пацек был в списке. Том знал его как человека, изучавшего писательские труды Гриндевальда, — даже слушал которые речи вживую, на немецком в оригинале — и общался со своими старыми друзьями и одноклассниками в Европе. Но политический климат родной страны настолько не представлял для него интереса, что он предпочёл покинуть её, чем примкнуть к одной или другой стороне. Его политическая апатия была доказательством плачевного отсутствия решимости, но Том не мог винить его за стремление к самосохранению. Он размышлял, знал ли мистер Пацек, что его имя было в списке, и сможет ли он узнать ещё какое-то имя. Большинство были выпускниками Дурмстранга текущего столетия, и, если в школе тоже было семилетнее образование, то некоторые из них учились в одно время с ним. Даже если они не были близкими товарищами, ему должно быть знакомо имя-другое. Постучав палочкой по пергаменту, Том сделал копию и положил в свой карман. Он признал, что остался несколько разочарован, что это была реакция Министерства на предмет Гриндевальда. Гриндевальд, в отличие от магловских армий Континента, не напал на берега Британии, но сверг несколько министров и установил свой режим. Разумеется, было лишь вопросом времени, когда он обратит свои глаза на Британию. Тому особо не за что было хвалить британское Министерство магии, но ему не нравилась идея, что залётный иностранец его захватит, даже если Гриндевальд выдвинет несколько полуприличных идей об управлении мира и что следует делать с маглами. В возрасте четырнадцати лет Том восхищался простотой мира без Статута о секретности, потому что это означало отмену Указа о разумном ограничении волшебства несовершеннолетних, который был бичом всех детей, проводящих свои школьные каникулы, обтираясь с маглами, ведь их палочки надо было закрыть на замок и убрать с глаз долой. Мир, который Гриндевальд так красочно описывал в своих брошюрах, был миром свободы и порядка: свободой всех волшебников, которые скрывали свою сущность, и естественной иерархией для тех, у кого был талант и сила. В возрасте семнадцати лет Том знал, что у него есть талант и сила. Он знал, что ему не нужно внешнее подтверждение его природных способностей. Какая-то маленькая, незначительная часть его также поняла, что богатство и привилегии, дарованные ему за рождение Риддлом, ничего не значили в утопии видения Гриндевальда. Если бы Том не встретил свою бабушку и не узнал о своём происхождении, какой-то активист-революционер, немецкий Робеспьер в остроконечной шляпе, мог бы увидеть дом на холме и захотеть его, и ему ничего не стоило бы выгнать магловских обитателей и забрать — поместье, все моторы и лошадей, оранжерею и сады себе. Вот что Гриндевальд имел в виду под волшебниками, занимающими принадлежащее им по праву место в мире, а не влачащими жизнь в тени. Том не был уверен, что был с этим согласен. Конечно, он знал, что он был создан для великих дел, высшей участи, чем остальные люди, но его не прельщала идея, что каждому волшебнику предоставят этот статус только за наличие магии. А возможность претендовать на любой кусок реформированного мира волшебников — это казалось неправильным по причинам, которые он не мог сформулировать. Он считал приемлемым реформировать мир волшебников в соответствии со своими предпочтениями, но не мог смириться с мыслью, что кому-то другому предоставят ту же привилегию. (И он однозначно не чувствовал преданности к своим магловским бабушке и дедушке. Они были машиной по предоставлению ему богатства и статуса, и это было источником его признательности по отношению к ним, но не более). Там, среди пыльных стеллажей министерских архивов, Том решил, что политические взгляды его и Гриндевальда не совпадают, даже если у них было немало общего с точки зрения личной идеологии. Том видел большее преимущество в сохранении Статута о секретности, чем в полном избавлении от него: у британского Министерства магии было достаточно работы в попытках управления собственным населением из десяти тысяч душ. Он не мог представить, какого уровня некомпетентности достигнет волшебное правительство в попытках организации пятидесяти миллионов маглов на Британских островах и пятисот миллионов подданных всей Британской империи. Британское магловское правительство реформировалось для военных действий, и безмерной задачей логистики было рассчитать распределение пайков для каждого домашнего хозяйства в стране, а помимо этого ещё и доставить буханки коричневого хлеба, маргарин, засоленную свинину и картофель, чтобы всем досталась достойная доля — или достаточная, чтобы они могли отработать восьмичасовую смену на военном заводе, не упав в обморок. Сам Том не мог вспомнить слишком много случаев настоящего, мучительного голода: он никогда не ел столько еды, сколько ему хотелось, и такой, какая ему нравилась (ячмень, рожь и овёс были дешевле, чем его любимые мягкие белые булочки, и он, вопреки собственным ожиданиям, стал ценителем козьего молока). Если он и оставался без еды, то это было в самые ранние годы его детства, когда ни у кого, ни в приюте Вула, ни за его пределами, почти ничего не было. Магловское правительство кормило его, давало ему кров, одевало его с рождения, а затем отправило его в начальную школу. Магическое правительство не знало о существовании, пока ему не исполнилось одиннадцать с половиной лет. Том был не из тех, кто предаётся чрезмерной ностальгии, но отличия поражали. Маглы были обычными, обыденными. Они размножались, как насекомые. У них не было великой участи, ожидающей их: масштабы их амбиций ограничивались тем, чтобы в конце недели иметь достаточно денег на пирог и пинту пива. Но… Маглы умели делать своё дело. Они обладали ценной эффективностью, благодаря которой Тому никогда не приходилось вовлекать себя в трудоёмкий процесс получения результатов. (Ему не потребовалось много времени, чтобы устать от скучной бюрократической юридической лексики после часа работы в архиве). Маглы, как заметил Том, также были более восприимчивы к магии, изменяющей сознание. Его прошлый опыт показал ему, что те, кто знал о магии, оказывались раздражающе стойкими. Его отец, например, выучился только после избыточных дрянных забвений, совершённых его покойной матерью. Нотт, выросший в волшебной семье, мог защитить себя от нападения проверки разума. Он заключил, что пока удобство Статута о секретности перевешивало его ограничения его личной свободы. В любом случае, его исполнение оставалось на усмотрение Министерства магии, и не сказать, что Том не знал, как быть осторожным. В следующие несколько часов Том копался в архиве в поисках любых упоминаний Гриндевальда или Дамблдора и копировал документы всякий раз, когда находил что-то, что хотел прочитать позже. Его карманы заполнились. Он распорол подкладку мантии, чтобы добавить места для их хранения, заполнив их настолько, что шуршал при ходьбе. Это того стоило. Ему приносило удовлетворение знание, что под маскарадом академической эксцентрики, тапочек с кисточками, расшитых мантий и падкости на простые сахарные пастилки, продающиеся на вес в аптеке на каждом углу, Дамблдор считался Нежелательным с записями о подозрительном поведении, простирающимися на двадцать лет и дальше. Улики были недостаточными, чтобы осудить Дамблдора («Какая жалость», — подумал Том), но министерство определило его как agent provocateur. Зачинщиком, соратником настоящих подрывных элементов. Связями, нынешними и бывшими, с сотрудниками правоохранительных органов, которые участвовали в захвате Гриндевальда в различных зарубежных операциях — и, что самое важное, позволили ему сбежать. Большей частью информации, которую он смог найти, были копии и копии отчётов по операциям и официальные разборы полётов, поданные работниками, которых попросили сохранить некоторые детали в тайне от общественности. Том мог только предположить, что эта неопределённость была намеренным выбором. Было ясно, что запись в журнале вроде «Сентябрь 1927 г.: должностные лица ОМПП допросили А. Дамблдора о характере его дружеских отношений с подозреваемым Г. Гриндевальдом» была чем-то бóльшим, чем казалось на бумаге. Было досадно, что они доставляли только голые кости, когда Том хотел мяса. Он заключил, что любая более свежая, точная и существенная информация должна была храниться взаперти в кабинетах авроров несколькими уровнями выше. Когда спустя час они с Гермионой покинули архив, Том всё ещё думал о Дамблдоре. Мужчина был официально признанным могущественным волшебником, одним из редких истинных чародеев, чьи способности были сопоставимы и своевременны с Геллертом Гриндевальдом. И, однако, он не сделал ничего для помощи аврорам. Ни тогда, двадцать лет назад, когда Гриндевальд был лишь восходящим демагогом с горсткой преданных последователей. Ни сейчас, в нынешние дни, когда Гриндевальд сверг несколько легитимных Министерств, и его последователями были граждане целых государств. Чем было могущество, если с ним ничего не делать? Чем был потенциал к величию, если его растратить? Тома от этого тошнило, а он всегда считал, что у него сильный желудок. Он не чувствовал себя так с тех пор, как узнал о своей матери, ведьме с врождённым талантом, которая бегала за красивым мужчиной, завела от него ребёнка и умерла в безвестности. (Она, он предположил, была источником его дара определить ложь от правды, его интуитивного понимания магии разума. Разумеется, они не пришли от его бесполезного, никчёмного магловского отца). Альбус Дамблдор был в какой-то мере как его покойная мать: она растратила свою магию на любовные зелья и укладывание магловских франтов в постель, Дамблдор показывал фокусы детям и зачаровал миниатюрные автоматы с жвачкой, чтобы украсить свой кабинет. По дороге к лифту Том спросил Гермиону: — Нашла что-нибудь хорошее? — О… — сказала Гермиона, которая, казалось, была в глубокой задумчивости. — Эм. Да, нашла! — Мы можем это использовать? Гермиона бросила на него обиженный взгляд: — Разве нельзя ценить информацию ради информации? — Может, ты можешь, — ответил Том. — Но я никогда не видел смысла в учёбе только ради изучения. Это дорога, которая приведёт тебя к превращению во второго Альбуса Дамблдора. — А что плохого в том, чтобы быть как профессор Дамблдор? — Гермиона скрестила руки на груди. — Он очень уважаемый, чтоб ты знал. Он выиграл премию Варнавы Финкли, когда ему было всего семнадцать лет, — сказала она, и её голос поднимался в пронзительном крещендо. — Мне семнадцать, и я не сделала ничего! — Я выяснил, что Дамблдора призывали к работе с аврорами десятилетиями, и каждый раз он отказывался взаимодействовать, — сказал Том. — Если он выиграл премию Финкли, то мог бы получить Орден Мерлина: обе награды дают за достойные подражания магические действия. Если он заработал одну, может заполучить и другую — если бы только захотел, — он фыркнул с пренебрежением. — Его жизнь посредственна, но я полагаю, что это его собственный выбор. Мы с тобой, с другой стороны, заслуживаем лучшего. — Я всё ещё думаю, что у Дамблдора множество выдающихся достижений, — брюзгливо сказала Гермиона. — Нет ничего плохого в том, чтобы стремиться к академическому успеху. — Но есть что-то плохое в том, чтобы позволять Гриндевальду беспрепятственно бегать вокруг, — сказал Том. — А именно это и делал Дамблдор последние двадцать лет. Гриндевальд не просто тёмный волшебник — он тёмный лорд. С моей стороны слишком дерзко ожидать, что лауреат премии Варнавы Финкли мог бы достойным кандидатом, чтобы побороться с ним? Гермиона с сомнением посмотрела на него: — Прости, мы всё ещё говорим о Дамблдоре? — Полагаю, никогда снова не упоминать Дамблдора — слишком большая просьба, — вздохнул Том. — Я уверен, что он хочет быть настолько неуместным, насколько и я желаю ему того же — но не в этом же проблема? Население волшебного мира такое маленькое, что его институты поклонятся любому, кто покажет себя достаточно умелым или сильным. Даже министр Черчилль или король Георг не смогут так сильно влиять на дела, как мог бы один волшебник. — Если ты и говоришь о чём-то больше, чем о Дамблдоре, так это о себе. — Ничего не вдохновляет меня больше величия, — сказал Том, — неважно, откуда оно приходит. Я не могу ничего поделать с тем, что так уж сложилось, что оно моё. Гермиона повернулась к указателю: — Ты когда-нибудь слышал о концепции гибриса? — Всё, что мне стоит знать, что это нравственный урок, который преподают родители, чтобы напугать своих детей и заставить их вести себя правильно, — сказал Том пренебрежительным тоном. — Они мне не нужны. Ты должна была заметить, что я не ребёнок и никогда не нуждался в родителях. Гермиона издала странный кашляющий звук, но отказалась комментировать дальше. Вместе они вернулись в атриум, к ряду каминов в конце зала, тёмного и холодного субботним днём. Том зажёг камин невербальным Инсендио, пока Гермиона брала горсть летучего пороха из урны сбоку, он был выложен покрытыми глазурью изразцами и с кованой подставкой, которая сочеталась с железным декроттуаром на противоположной стороне. В отличие от магического света и золотого декора Министерства магии, убранство «Кабаньей головы» было тёмным и дымным. Глазам Тома понадобилась минута-другая, чтобы приспособиться. Он оглядел барную стойку и занятые столики в поисках буфетчика. Он применил Обливиэйт к нему два лета назад, это был первый раз, когда он использовал заклинание на человеке. И хотя он доверял собственным магическим способностям — достаточно, чтобы рисковать своей репутацией, — Гермиона — нет, и он не хотел причинить ей неприятности. Не потому, что в нарушении школьных правил было что-то фундаментально неправильное, а потому, что Гермиона никогда не позволит ему забыть об этом, если из-за его невнимательности её оставят после уроков. А она боялась наказания, и не в смысле потери двух полезных часов после комендантского часа. Нет, Гермиона боялась оставить какое бы то ни было пятно на своём личном деле. В то время как Том рассчитывал, что ему вручат значок старосты школы за два года отсидки ужинов из восьми блюд «Круга слизней», Гермиона вдолбила себе в голову, что ей надо постоянно доказывать, что она достойна такой чести за то, что была образцовой студенткой. Смехотворно: почти все старосты школы были выбраны из нынешнего состава старост, и даже если их объявляли летом перед седьмым курсом, можно было почти наверняка предсказать, кто будет выбран за несколько лет вперёд. Тем не менее, он потворствовал чувствам Гермионы. Она была более склонна его слушать, когда он представлял себя Хорошим Мальчиком. И ему нравилось, когда она слушала его и соглашалась с его идеями, особенно если они включали в себя прокрадывание после комендантского часа или в его спальню в Усадьбе Риддлов. Но ведь обстоятельства изменились? Когда-то ему претила мысль о грязных сиротах с липкими пальцами, роющихся в его имуществе, а стремление к компании было чуждым понятием, которое Том связывал с недостатком характера. Но он не возражал против присутствия Гермионы сейчас или в своей спальне в эти рождественские каникулы. Они учились, практиковали магию и делали домашнюю работу вместе. Он мог себе представить, что наслаждается её обществом больше, чем несколько недель в году — больше, чем в этом учебном году или в следующем, — до конца своего… Его мысли были прерваны тихим, шипящим голосом за пару столов от них. «Отпусти меня! Прекрати меня сжимать, ты, неуклюжий мужлан!» Он повернул голову влево, где два человека склонились над угловым столом, и на одном из них был тяжёлый плащ с натянутым капюшоном, ничего необычного для завсегдатая паба. Другим человеком была огромная глыба в чёрной мантии формы студента Хогвартса, отсроченной красным на лацканах и рукавах. Большинство студентов подгоняли свою форму у продавщицы, и подол заканчивался где-то от одного до трёх дюймов от ботинок. Но у этого студента мантия задиралась на добрые полфута над щиколотками. Был всего один человек в Хогвартсе такого размера, и Том был прав в своей догадке: Рубеус Хагрид, четверокурсник с Гриффиндора, нуждающийся в фонде помощи Хогвартса, и пыхтящий над каждым основным предметом учебной программы. Том слышал о способностях Хагрида к уходу за магическими существами, который был его факультативом, не основным уроком — а ведь это едва ли считается? Это был один из предметов на уровне прорицаний и магловедения, который требовал минимальной работы палочкой, и не было ничего, что Том ненавидел так сильно, как когда ему приказывали достать перо и убрать палочку в начале урока. Для него урок без палочек мог бы быть магловской дневной школой. Так что Хагрид делал в «Кабаньей голове»? Да ещё и со змеёй? Он подтолкнул Гермиону, которая переодела своё пальто обратно в школьную мантию: — У парня вон там бумсланг. Разве это не запрещённые Министерством магические существа? Взгляд Гермионы устремился в сторону, и её глаза сузились. Затем ей что-то пришло в голову, и она устремилась к угловому столику, расправляя плечи и прочищая горло: — Несовершеннолетним студентам в Хогсмиде полагается стоять со своей возрастной группой под наблюдением старост своего факультета. А не разгуливать с опасными животными! Том наблюдал, как Хагрид повернулся спиной, его широкое лицо сморщилось, как неудавшееся суфле: — Он безобиден, правда! Посмотри на него, он совсем маленький — у него даже зубы ещё не выросли, он не укусит, клянусь! К удовлетворению Тома, Гермиона отказалась смягчиться от его потока жалких оправданий. — Извини, но если ты принесёшь эту змею в замок, боюсь, мне останется выбора, кроме как доложить об этом твоему декану! Есть причина, почему этими животными можно владеть только дрессировщикам с лицензией! А Вы — я не знаю, как Вас зовут, — как Вам не стыдно показывать опасное существо студенту! Можно номер Вашей лицензии, сэр? Уверена, что мадам Гардинер в Министерстве магии было бы интересно узнать, не нарушил ли кто-нибудь условия регистрации! Волшебник в плаще за столом приглушённо ответил, какое-то грубое замечание об особенностях физиологии Мерлина ниже пояса, прежде чем соскользнул со стула и побрёл прочь, засунув во внутренний карман молодого бумсланга с зелёной чешуёй. Его жалобы были заглушены нытьём Хагрида, и Тому было не по себе, что такая огромная глыба мальчишки ведёт себя так инфантильно. — Он бы никому не причинил вреда — если я его не возьму, он продаст его аптекарю — я не могу позволить этого бедняжке! — Если ты хочешь убедиться, что к магическим существам относятся добросовестно, ты можешь направить петицию в Отдел регулирования магических популяций и контроля над ними, — сказала ему Гермиона. — Или попроси своего профессора по уходу за магическими существами достать одного для своих занятий — у него есть лицензия на уход за животными с ограниченным доступом. Всё лучше, чем подвергать опасности других студентов! Что ты собирался делать, держать змею под кроватью? — В моём сундуке… — Взрослый магический бумсланг достигает более шести футов в длину! — У меня большой сундук… — Ах да, думаю, он сослужит тебе хорошую службу, когда тебя заставят собирать вещи, если змея вылезет наружу и кто-нибудь её увидит! Тебя за это исключат, знаешь ли! Тому было забавно наблюдать, как кто-то другой несёт на себе всю тяжесть назойливости Гермионы. Он считал, что она хорошо носит мантию власти, несмотря на то, что она подержанная, дарованная ей такими, как профессор Бири, директор Диппет и длинная рука административных аудиторов Министерства магии. Высшая уверенность в её тоне и поведении исходила от человека, который считал, что он полностью прав. Это было не совсем то же самое, что врождённая харизма, та редкая разновидность серьезности, которая исходит изнутри. Убеждённость, хотя и исходила из внешнего источника авторитета, имела одну общую черту с харизмой в её высшей форме: её никогда нельзя было подделать. У Гермионы была эта яростная, необузданная убеждённость. А вдобавок на её стороне были факты, и правила, и логика. У неё, однако, не было харизмы. Если бы Том был кем-то другим, и если бы предметом упрёков был кто-то, кроме Рубеуса Хагрида, ему, возможно, было бы жаль мальчика. В конце концов, он решил сам вмешаться в разговор. Будет лучше, если они с Гермионой удалятся до того, как буфетчик придёт посмотреть, из-за чего весь этот шум. — Но ведь ничего страшного не случилось? — сказал Том. — Никаких ядовитых змей в замке, никаких отчислений. Советую так всё и оставить, Хагрид. Мы не станем докладывать на тебя и вычитать очки в этот раз, но если ты попадёшься снова, то мы уже ничего не сможем сделать, — он выразительно посмотрел на Хагрида. — В твоих лучших интересах покинуть «Кабанью голову» и сделать вид, что тебя никогда тут не было. — О, — хрипло сказал Хагрид, шаркая огромными ногами. Каждая его стопа была размером с буханку хлеба — не пресного, серого, патриотического хлеба, пропагандируемого военным правительством Его Величества, а одного из дрожжевых белых батонов миссис Уиллроу, нарезанных для тостов к завтраку семейства Риддлов. — Э, конечно. Я буду вам очень благодарен, если вы не расскажете профессору Дамблдору. Он так много хорошего для меня делал, и мы бы не хотели беспокоить его по пустякам, а? — Конечно, нет, — сказал Том. — Хороших выходных в Хогсмиде, но помни, что если тебя снова поймают, кто бы это ни был, они не будут такими понимающими, как мы. Когда Хагрид протопал из таверны, Том скривил лицо и повернулся к Гермионе: — Кто-то в Общей гостиной Слизерина сказал, что он наполовину тролль. Гермиона неодобрительно на него посмотрела: — Никто не выбирает родителей. И кто бы он ни был, он всё ещё волшебник, а разве это не единственное, что важно? — Я понимаю, о чём ты, — кивнул Том. — По крайней мере, он не магл. — Том! Том рассмеялся и взял Гермиону за руку: — Мы пропустили обед, а ужин только в семь. Хочешь пойти в «Три метлы»? Гермиона сжала губы: — «Мётлы» всегда переполнены на выходных. Еда тут вкусная? — Нет, — сказал Том. — Люди приходят сюда за выпивкой. — Значит, она хорошая? — Не особенно, — Том остановился в задумчивости. — Единственная терпимая вещь в меню это парное козье молоко. Гермиона заказала кувшин козьего молока со льдом пополам, пока Том слонялся в углу, избегая Старину Аба. Он хотел спросить Аберфорта о смерти Персиваля Дамблдора, но это было лучше отложить до времени, когда они со стариком будут наедине, и он сможет оглушить его, когда тот отвернётся. Напасть на человека сзади большинство считало трусостью, но формальные правила ведения боя ожидались и соблюдались в публичных показательных дуэлях. Вне поля зрения общественности Том не подчинялся никаким ожиданиям, кроме своих собственных. «И, возможно, Гермионы», — допустил он. Он подумал, что она выглядела весьма дурашливо с молочными усами на верхней губе, но, опять же, и он тоже. Это было полностью допустимо, потому что их никто не видел.

***

В последний месяц учебного года Тому предоставилась возможность допросить профессора Слагхорна. Каждую пятницу на протяжении всего года Слагхорн приглашал студентов на свои званые ужины. Это была постоянно меняющаяся подборка его фаворитов: кого он считал имеющими потенциал поступить куда-нибудь после Хогвартса благодаря своим академическим способностям, исключительному таланту или выгодным связям. В сентябре и октябре на вечеринках всегда было многолюдно (Том вспоминал пикники в тесном купе поезда с явным отвращением), но к маю посещаемость ужина сократилась до не более дюжины человек. Лично Том считал присутствующих теми, кто больше всего выиграет от снисхождения профессора Слагхорна, и теми, кого не заботили их оценки за экзамены. До экзаменов оставалось несколько недель, и члены «Клуба слизней» из Рейвенкло, включая Гермиону, решили, что они получат больше пользы от высоких оценок, чем от сети соратников Слагхорна. Что привело к тому, что только слизеринцы присоединились к ужину Слагхорна этим вечером: Том, который знал, что у него будут «превосходно», станет ли он заниматься или нет; Лестрейндж и Эйвери, которые никогда не будут работать, даже если удосужатся получить «превосходно»; Абраксас Малфой, капитан команды по квиддичу Слизерина, который не питал хороших чувств к Тому, но научился держать язык за зубами, когда его несколько раз скинули с дуэльной платформы; Лукреция Блэк, текущая староста школы и невеста alumnus «Клуба слизней», выпустившегося больше десяти лет назад; и наконец, Орион Блэк, который предпочитал паштеты Слагхорна блюдам, поданным остальным студентам в Большой зале. (Барашек с картошкой был чем-то непримечательным по сравнению с импортными крокетами из огнекрабов и речными шлёппи в охлаждённом лимонном холодце, поданные к столу старины Слагги). Том подождал, пока блюдо сушёного инжира и нарезанных сыров будет передано по кругу, и затем задал свои вопросы Слагхорну. К тому времени Слагхорн расправился с первой бутылкой красного вина и был на пути к завершению второй. — Сэр, я хотел у Вас кое-что спросить, — сказал Том, расширив глаза и слегка приподнимая брови. Ему было семнадцать, он брил усы через день и полностью осознавал, что его облику Хорошего Мальчика осталось всего несколько лет, прежде чем срок его службы подойдет к концу. У подхалимства, в свою очередь, не было возрастных ограничений. Слагхорн чмокнул губами, отставил кубок в сторону на стол, разбрызгав несколько капель по скатерти: — Спрашивай, мой мальчик. — Сэр, — рискнул Том, — я хотел бы узнать, чем профессора занимаются на летних каникулах? — Планируешь подать заявку на летнее обучение, Том? — сказал Слагхорн. — Не совсем, сэр. Я слышал, что Хогвартс остаётся без наблюдения летом, и поэтому студентам запрещено оставаться в школе. Если это правда, то куда отправляются работники? У всех есть дом, в котором они живут десять недель в году? — Ну, у многих из нас да, — медленно сказал Слагхорн, поглаживая край бокала. — Мне нравится проводить мои каникулы с хорошими друзьями — я не вижусь с ними бóльшую часть года, поэтому стараюсь взять всё возможное, когда у меня есть время. Но у некоторых есть собственные дома, а другие снимают домик в Хогсмиде. — Я слышал, что брат профессора Дамблдора живёт в Хогсмиде, — сказал Том. — Дамблдоры происходят из Хогсмида? Было бы странно считать «Кабанью голову» семейным делом… Она ведь не совсем подходит для семейного отдыха? — Вовсе нет, Том! У них отличный огневиски с драконьей кровью, отпускается только под заказ, но ты не слышал этого от меня, — фыркнул от смеха Слагхорн, наклонившись вперёд и заговорщицки подмигнув Тому. — Вообще, Альбус живёт в Годриковой впадине — одной из смешанных деревень в западных окрестностях. Он поддерживает соседские отношения только с помешанной старушкой Батильдой, знаешь её? До того, как Катберт занял своё место на истории магии, она была нашей дорогой профессором Бэгшот. Сейчас на пенсии, но она заслужила отдых. Должно быть, она преподавала больше полувека! Она выучила меня, Альбуса и половину профессоров здесь. Это был конец прошлого века, прости господи, как летит время… — Правда? — сказал Том. — Вам не дашь и дня больше сорока. Слагхорн засиял от удовольствия, его залитое вином лицо покраснело ещё сильнее. — Уверен, у Вас есть множество хороших историй о прошлых профессорах. Профессор Биннс, ну, не самый вовлечённый, когда дело касается истории. Ничто не сравнится с Вашими рассказами — думаю, мы тут все согласимся, что это лучшая часть каждого урока зельеварения. Взгляд Тома переметнулся на Эйвери и Лестрейнджа. По команде они согласно забормотали. К его отвращению, они, похоже, соревновались в том, кто сможет сложить больше слоёв в сэндвич с сыром и крекерами. — О-хо, ты льстишь мне, Том, шалунишка, — сказал Слагхорн, глубоко вздыхая. — Профессор Батильда была великим учителем. Она знала тему вдоль и поперёк, написала учебники, которыми вы теперь пользуетесь. Нет, самой необычной вещью о старушке Бетти была её сестра, — он понизил голос и продолжил. — Об этом мало кто знает, но она вышла замуж за немецкого парня, переехала в Европу, и эта часть семьи позже связалась с плохой компанией, — он покачал головой, его щёки задрожали. — Я слышал, что Альбус завязал близкую дружбу с европейским племянником профессора Бетти. Конечно, это было до меня, но это непростое дело, действительно очень непростое… Альбус до сих пор отказывается от каждого призыва к действию, который посылает ему Министерство, видите, и некоторые начали задаваться вопросом… — О? — сказал Том. — Задавались вопросом о чём, сэр? — Ну, это просто подозрения, — признался Слагхорн, оглядывая стол. Лестрейндж и Эйвери планомерно уничтожали содержимое сырной тарелки, но остальные слизеринцы за столом слушали с жадным вниманием. — Но можно было бы начать понимать некоторую долю нежелания… Последнее место, где любой человек хотел бы видеть своего хорошего друга, — это на противоположной стороне поля битвы. — Я, в свою очередь, в полнейшем шоке, как много известных британских персонажей замешаны в странных связях, — заметил Малфой, его лицо с тонкими губами перекосило от выражения презрения. — Мой отец сказал, что Розье были симпатизирующими немцам. Каждый знает, что они не такие достойные британцы, как все остальные из нас. Лукреция Блэк усмехнулась: — «Остальные из нас», Малфой? — Моя семья была здесь столетиями! — Если есть какие-то ещё секретные симпатизирующие немцам, почему авроры их не арестуют? — спросил Том. — Это непростая задача найти доказательства для таких вещей. Слухи ходят вокруг, важные имена разбросаны повсюду — в большинстве, уважаемых волшебников, достойных семей, — им необходимо во всём убедиться наверняка перед тем, как что-то предпринять, — Слагхорн неловко поёрзал. — Но перейдем к более важной теме, Том: ты не рассматривал возможность занять должность стажёра в Департаменте магического правопорядка? Ужин продолжался до половины десятого, пока последние крошки крекеров не были слизаны с блюд, и последняя песчинка не упала в нижнюю чашу песочных часов Слагхорна. Том считал, что этот ужин был меньшей потерей времени, чем те, которые он превозмог в прошлом. Вместо смеси четырёх факультетов все посетители были из Слизерина, поэтому не нужно было притворяться, что они наслаждаются компанией друг друга. Лукреция Блэк не выносила Абраксаса Малфоя. Малфой, Эйвери и Лестрейндж не пылали добрых чувств к чистокровным ведьмам с такими «прогрессивными», как у Лукреции, личными мнениями — она поддерживала равное отношение к маглорождённым и полукровкам в контексте профессионального трудоустройства, в отличие от контраргумента, что двоюродным братьям не нужно подавать заявление на работу, если они вообще нуждаются в поиске работы. Орион закатил глаза от нелепой попытки мальчиков-подростков выдать себя за своих отцов, в то время как Слагхорн натягивал ночной колпак, не обращая внимания на то, какой прекрасный урожай молодежи он собрал здесь сегодня вечером. Сам Том мысленно разделил группу на марионеток, извергающих чужое мнение, или безразличных подхалимов, у которых вообще не было своего мнения, до тех пор, пока их комфортный образ жизни не оказался под угрозой. Том хотел рассказать Гермионе, что он узнал о Дамблдоре. Она купилась на происки вмешивающегося старика, этого безобидного пожилого учёного, и Тому не терпелось проинформировать её о её неправоте. Не в той же манере, как Гермионе нравилось поправлять людей (что было чистейшим педантством), а потому, что ничто так не волновало сердце Тома, как наблюдать за тем, как предубеждения других людей разбиваются на мелкие осколки. Они могли попытаться собрать себя воедино, но трещины оставались постоянными, как и их повышенный уровень цинизма. (Тёмное удовлетворение, вспоминал он с большой нежностью, было таким же, как его чувства, когда ему было шесть лет и он только что сказал Джимми в сиротском приюте, что его дядя на самом деле не был его дядей, а его мать — несмотря на все её слезливые обещания — никогда не вернётся за ним. И лучшей частью было, что никто не мог указать на него пальцем и сказать, что он нарушил какие-либо правила или совершил какой-либо смертный грех). По дороге в спальни Слизерина Том спросил Лукрецию: — Ты или Бледислоу назначили патруль Грейнджер на сегодня? Если Гермиона была на патруле старост, Том мог бы пересечься с ней перед сном. Он знал, что всегда может зайти к ней после отбоя в Общую гостиную Рейвенкло, отгадав загадку дверного молотка, но рейвенкловцам нравилось думать, что они самые умные студенты, и ему не принесёт ему особой благосклонности, если слизеринец докажет, что может проникнуть туда ночью. Было важно взращивать благосклонность. Даже если он одалживал книги из библиотеки Общей гостиной днём, спальня девочек Рейвенкло была под запретом для него, и отправка сообщений для Гермионы требовала помощи одной из её соседок. Лукреция зевнула, манерно прикрыв рот рукой: — Грейнджер попросила отгул на пятницу, поэтому я вписала её на воскресенье. Я подумала, что она собирается прийти в «Клуб слизней» сегодня, но затем пересеклась с ней у ванной старост перед ужином. С мальчиком из Слизерина… Она наклонила голову к нему: — Знаешь, мне нравится наблюдать за межфакультетской дружбой. Она такая редкая, особенно среди членов факультета Слизерина. Обходиться без неё — такое самоограничение. Нам часто приходится общаться с семьёй независимо от наших собственных предпочтений, но следует быть более разборчивыми, когда дело доходит до выбора друзей. — Ты не одобряешь дружбы между слизеринцами? — сказал Том. — «Дружба!» — воскликнула Лукреция, уголки её губ приподнялись. — Что за чушь! Только слабоумный примет Эйвери и Лестрейнджа за друзей. Поверь мне, Риддл, как только ты получишь, что тебе причитается, в следующем году эти двое будут с важным видом расхаживать по гостиной, как будто они сами заслужили этот значок. — Не нужно волноваться, — сказал Том. — К моему назначению старостой школы у меня уже будет шесть лет их дрессировки за плечами. Они исполнят «голос», «апорт» и «лапу», если и когда я им отдам команду. — Возможно, тогда мне стоит волноваться о них, — прозвучала задумчивая пауза, а затем она продолжила. — Стоило бы, но я не буду. Ну, что ж. Доброй ночи, Риддл. Она произнесла пароль чистой части стены, которая скрывала Общую гостиную и вошла через открывшийся проём. Том стоял смирно, некоторое время анализируя их разговор, а затем резко развернулся и пошёл прочь из подземелий. Ванная старост была на шестом этаже, спрятанная за неприметной дверью между гобеленом и статуей мужчины, надевающего мантию задом наперёд. Она открывалась паролем: «Берёзовая щетина». Он был здесь однажды в начале пятого курса, чтобы посмотреть, что так сильно заинтересовало всех в поезде. На первый взгляд, она впечатляла: высокий потолок и пол были выложены плитами блестящего белого мрамора, грандиозного, как греческие монументы. Позолота, хрустальные люстры, витражи: великолепие рококо понравится любому, кто ценит королевскую роскошь. Роскошная архитектура приходилась ему по вкусу так же, как и театр, когда он смотрел «Мадам Баттерфляй» с Грейнджерами. Но после вмешалось его чувство практичности. Зачем отдельная ванная только для старост? Ванная. Он бы гораздо больше предпочёл отдельный кабинет или общую комнату старост, им нашлось гораздо больше применений, чем купание. И для их использования не нужно было раздеваться. (Не то чтобы он боялся снять мантии или что-то такое, в отличие от многих девочек, которые были готовы умереть от ужаса при мысли снять свои вещи в купе поезда, хотя оно бы было пустым и с закрытыми дверьми. Как будто кого-то заботил цвет их пояса для чулок. Тому просто нравилось носить школьную форму. Ему нравилось одеваться как волшебник, совершать магические задачи в мантиях с летящими рукавами и плащах, которые тянулись по полу). Дверь ванной распахнулась, и оттуда повалил клубок ароматного пара, густого и белого, пахнущего кладовой зельевара. Том отмахнулся от него, выхватив палочку. Вентус. Пар рассеялся, явив странную картину. Гермиона и Нотт ползали по дну бассейна старост, вода была им по щиколотку и полна пенных пузырьков. Они сняли свои мантии и ботинки, повесив их на стопку полотенец в углу ванной, а их форменные белые рубашки были полупрозрачными от влаги. Гермиона сняла свои чулки, и высушенные лепестки цветов прилипли к её голым ногам. Край форменной рубашки Нотта болтался над его длинными шерстяными кальсонами, штанины которых были закатаны до колен, потемневшие там, где на них набрызгала вода. — Я читала, что в магловском Лондоне ещё в семнадцатом веке была деревянная сантехника, но металлические гидравлические клапаны появились относительно недавно, — сказала Гермиона своим поучительным голосом. — Даже если основатели изначально построили это как общую ванную, ванна и краны должны быть новыми. Я предполагаю, что это её передали старостам после того, как они установили новые ванные комнаты для каждой спальни… — Да, но как к чему-то относятся эти новые краны? — нетерпеливо спросил Нотт, поднимая пригоршню пены, изучив пузырьки и отбросив в сторону. — Лучшее место, чтобы что-то спрятать, — на виду, но их штук пятьдесят. — Ну, значит, нам надо проверить каждый из них по одному, — огрызнулась Гермиона. — Ты сама предложила поискать здесь, Грейнджер. Не запутывай саму себя. — Почему бы тебе не помочь мне вместо возмущений? Комендантский час через полчаса! — Какой комендантский час? Ты староста! — Я не могу просто выбирать правила, которым буду следовать! — Но ты пустила меня в ванную старост — разве сюда можно приглашать гостей? — Э-это другое! — Рассказывай себе, — фыркнул Нотт. — Приятно проводите вечер, вы двое? — сказал Том, выходя из клубящегося облака пара. Послышался всплеск, кто-то крикнул: «Блядь!» — очень громко, а затем кто-то сказал: «Следи за языком!» Спустя несколько секунд голова Гермионы выпала с другой стороны бассейна. Она поднялась по золотой лестнице и в некоторой мере потрёпанная: задняя часть её волос распушилась от влажного пара, а передние были влажными и прилипли ко лбу и щекам. — Да, Риддл, у нас тут лучшее время наших жизней, — фальшиво сказал Нотт, следуя за ней по лестнице. Видимо, как обычно, он был физически неспособен оставаться приятным. — Делая что, конкретно? — спросил Том. — Ноги мыли, — ответил Нотт, нахмурившись. — А на что это похоже? — Ну вот зачем? — сказала Гермиона Нотту. — Это Риддл, я не могу себя остановить, — ответил он, пожав плечами. — Ты должен быть благодарен, что я могу себя остановить, — Том постучал своей палочкой по бедру от нетерпения. — Так, — он уставился на Нотта, — мне нужно повторить? — Вот зачем ты лезешь? — пробормотал Нотт под нос, хмурясь ещё сильнее. Более громким голосом он сказал, — Мы ищем Комнату, конечно. — В ванной старост? — Трубопровод идёт в фундамент Хогвартса и сливается в озеро, — сказал Нотт. — С точки зрения классического сходства, Хаффлпафф был связан с элементом земли, а Слизерин — воды, — и поэтому их Общие гостиные были построены на нижних этажах замка. Гермиона услужливо добавила: — А спальни Слизерина построены под озером. — Кажется, кто-то делился секретами факультета, — заметил Нотт, прежде чем продолжил. — Если где-то и есть скрытые комнаты или покои в замке, Слизерин бы спрятал их под замком или в озере, построив их одновременно со спальнями факультета и подземельями. Остальные основатели изгнали его до того, как закончилось строительство замка, и они бы заметили, если бы Слизерин попросил их поработать над одной из башен. Если ты поговоришь с портретами или призраками, они перечислят архитектурные особенности Хогвартса и век, когда их установили. Из немногих элементов, построенных во время основания, сеть подземелий подходит больше всего. А подземелья Хогвартса включают в себя жилые помещения Слизерина, кабинеты зельеварения, и кладовки, и всё под озером. Система канализации спускается в озеро! — Это единственное место достаточного размера, чтобы прятать там монстра тысячу лет, — сказала Гермиона, которая согласно кивала объяснениям Нотта, готовая в любой момент указать на все логические несоответствия. — Думаю, профессор Слагхорн бы заметил, если кто-то спрятал яйцо дракона позади его шкафа для хранения. Не знаю насчёт жилых помещений Слизерина, но я вполне уверена, что Салазар Слизерин был достаточно умён, чтобы не складывать заколдованную мантикору там, где каждую ночь спят сто студентов. — Салазара Слизерина не особенно заботили дети, — встал Нотт, — но его заботила кровь. Том потёр подбородок, его брови на секунду сдвинулись, а затем разгладились: — И поэтому вы решили исследовать все ванные? — Поэтому мы просматривали, — поправила его Гермиона. — Будет гораздо быстрее с ещё одной парой глаз. Том поднял бровь: — А мне зачем помогать? — Потому что… Потому что ты решил установить этот ужасный, совершенно ненужный срок! — Хм-м. Вы меня всё ещё не убедили. — Если не найдём ничего сегодня, по крайней мере, мы будем знать, что все эти краны делают? — Гермиона попробовала снова. — Это высшее колдовство, даже если оно появилось после основателей. — Ты никогда раньше не пользовалась этой ванной? — спросил Том. — Нет, — призналась Гермиона. — Мне всегда казалось, что потратить пятнадцать минут на заполнение ванной для одного человека расточительно. — Я тоже никогда ею не пользовался, — сказал Том. — Никогда не видел смысла. До текущего времени, полагаю. Он потянулся к галстуку и принялся развязывать узел. — Что ты делаешь? — неуверенно сказал Нотт. — Присоединяюсь, — ответил Том, снимая мантию и складывая её. — На что это похоже? В итоге они не нашли ни одного доказательства, что Тайная комната была спрятана в ванной старост, но они выяснили, что делает каждый из кранов. Цветные пузыри, высушенные цветы и травы, ароматное масло, горы пены, парфюмированное мыло и разную температуру воды, от замороженной кашицы до заваренного чайника кипятка. Горячая вода расслабляла Тома, которому нравилось принимать ванну. В сиротском приюте трубы замерзали каждую зиму, и ванна становилась повинностью, которую надо было превозмогать один или два раза в неделю, что включало в себя вёдра снега и чайники кипящей воды, вылитые в железное корыто для стирки с ледяными мыльными разводами. Когда он оказался в Хогвартсе, ему выдали собственное полотенце, чистое и свежее каждый день, и ни одного обмылка жёлтого жёсткого мыла в поле зрения. Единственным недостатком ванной комнаты в спальне Слизерина была одна ванна, которую делили шесть мальчиков его возраста. (Недостатком был в основном Лестрейндж, который размачивал свои мышцы после тренировки по квиддичу, оставляя на фарфоре кольцо грязи, похожее на след прилива, который держался до тех пор, пока ванна не была волшебным образом очищена за ночь. Вместо этого Том выбирал душ). Как бы это ни расслабляло Тома, он заметил, что благотворное воздействие не распространялось ни на Гермиону, ни на Нотта. Лицо Гермионы всё время было розовым, оно покраснело ещё сильнее, когда Том потянулся мимо неё за стопкой полотенец на другом конце бассейна, и она издала самый странный писк, когда их голые колени соприкоснулись под водой. Нотт, в свою очередь, нервно отводил взгляд каждый раз, когда Том смотрел в его сторону, предпочитая держаться наплыву в одиночку на другой стороне бассейна. Это было странно, не было ни единой причины так нервничать: никто из них не снял нижнее бельё — и его даже не было видно под толстым слоем пены, плавающей на поверхности воды. Тому не оставалось другого выбора, как соотнести их реакцию со стеснительностью. Это ведь обязано быть ей? Они оба были единственными детьми в своих семьях. У них всегда были собственные душевые и ванны — живя в доме Грейнджеров летом после второго курса, Том видел, что у Гермионы была в личное распоряжение целая ванная комната. Поступление в Хогвартс, должно быть, было первым случаем в их жизни, когда они делили с кем-то жильё. И даже тогда совместное использование было ограниченным: в ванных комнатах были отдельные душевые кабины, на кроватях были балдахины для уединения, у каждого был свой сундук, комод и тумбочка. Их защищённая жизнь не имела ничего общего с мрачным коммунализмом приюта Вула, где сироты должны были писать свои имена на внутренней стороне воротника рубашек, а иногда им приходилось вычеркивать несколько других имен, бывших владельцев, которые переросли назначенный им «комбинезон из сукна, размер четыре, серый». Он вспомнил, как год назад созерцал колонну позвонков, процессию маленьких выступов, которые тянулись от затылка Гермионы к изгибу её позвоночника. Он все ещё думал об этом время от времени, когда Гермиона заплетала волосы в косу, и его разочаровывало то, что она чувствовала здесь и сейчас необходимость сохранять свою скромность за стеной пузырей. Разве она не касалась его голой ноги, его колен, его кожи, скользкой от крови, лишь несколько месяцев назад? Она видела его тогда, его пижама была грязной и порванной, он был в бреду от боли, падал без сознания на пол больницы Св. Мунго. Разве она не спала в его кровати там, близко к нему, что он мог чувствовать выступ её позвоночника, прячущегося под её рубашкой, испачканной кровью — его кровью, — так близко, что ему надо было вытягивать её волосы изо рта утром? После всего этого какой был смысл в поддерживании иллюзии невинности? Гермиона предъявила минимальное сопротивление, когда он попросил её остаться. Она приняла участие, и её нынешнее нежелание раздражало. Да, Нотт был в комнате, но он не имел значения. Том позаботился о том, чтобы репутация, состояние Нотта — его жизнь — были связаны с его собственной. Он не говорил своим сокурсникам ни слова о чём-либо, даже косвенно связанном с его поисками Тайной комнаты. Оставалось загадкой, почему Гермиона так сопротивлялась. Они знали друг друга половину своей жизни. Они вместе нарушали правила с самого начала и были аксессуарами преступлений друг друга: он делал домашнюю работу своих одноклассников за деньги и услуги, Гермиона наняла волшебника, чтобы установить обереги в своём магловском доме, они оба занимались магией несовершеннолетними задолго до достижения семнадцатилетнего возраста. Конечно, были и многие другие вещи, которые он ей не рассказывал и у него не было в планах это сделать, но из всех людей в их социальных кругах у них не было никого, кроме друг друга, кто разделял — кто мог бы разделить — такую великую и необычную связь. Заблуждения Гермионы о скромности были абсурдны. Том в итоге решил, что это были лишь маленькие неудобства, и он никогда не будет считать никакие препятствия постоянными и необратимыми. Воистину, за многие годы он выдрессировал сов, и пауков, и крыс. Он знал, что приспособляемость — это вопрос доведения до необходимого уровня. Он пригласит Гермиону в свой дом этим летом. Он придумает причины, почему ей нужно будет посещать его как можно чаще. В конечном итоге она начнёт наслаждаться его присутствием — всеми его аспектами, без искусственных ограничений, навязанных какими-то внутренними чувствами морали и достоинства. Для него эти ограничения были произвольными. Для Гермионы они были обусловленными. У них остался последний год в Хогвартсе. Глядя на напряжённые выражения лиц своих соседей по ванной, Том предположил, что он не единственный, кто следит за временем.