Миллион гранитных задниц

      Нужно взять четыре килограмма муки. Пакет соли. Нет, два пакета. В каждом по килограмму.       Нужно добавить воды из крана мойки для ног.       Все смешать.       И готово!       Целый тазик свежего соленого теста.       Можно идти открывать кружок.       Дети, которые приходят к тебе, они все одинаковые.       То есть, лица разные. Но выражение на лицах одно.       Странные дети. Пугающе единообразный продукт какого-то зловещего инкубатора.       Они открывают рот, и совершенно одинаково тянут: «А-а-а…»       Если ты ведешь кружок по пошиву мягкой игрушки, то это «а-а-а» заканчивается так: «А-а-а вденьте мне нитку в иголку!»       Это не просьба. Приказ.       Требование.       Если кружок выжигания: «А-а-а дайте дощечку!»       Рисование? «Дай листочек!»       Авиамоделизм? «А-а-а можно лобзик? А-а-а выпили мне деталь!»       Вышивка? Вязание? Оригами?       «А-а-а…»       И, наконец, кружок соленого теста.       «А-а-а… слепи мне сердечко!»       Сердечко.       «Сердечко? Может, лучше попробуем слепить что-нибудь поинтересней? Мышку? Или свинку? Вот, посмотри, такую же, как у меня!»       Погоди-ка…       «Дети? Где мышка и свинка?»       О нет.       Твои чудесные образцы поделок в виде забавных зверушек кто-то спер.       Снова.       К концу дня на большом жестяном подносе лежат три десятка сердечек.       Ночью этот поднос окажется в печке в столовой. В той же самой, в которой готовят пряники.       Или, если нести его туда будет лень, то поднос заночует в сушилке для обуви. Прямо здесь, в одном из спальных корпусов.       В первом случае фигурки на подносе засохнут, и станут тверже, чем камень.       Во втором случае…       Что ж. Они высохнут тоже. Вот только на них появятся уродливые дырки и вмятины. Потому что за ночь какой-то засранец обязательно прокрадется в сушилку. И с упоением погрузит в податливое тесто свой палец.       Раз за разом. В каждый кусок.       Одним детишками нравится лепить. Другим нравится уничтожать.       Каждый нашел свое место.       Все дети в лагере одинаковы.       Все они любят ходить в кружки и спортивные секции. Любят ходить на концерты. Все дети любят подметать по утрам территорию вокруг столовой.       Не существует ни одного, ни одного, правда же, который вместо этого захотел бы остаться в своей комнате. Чтобы, скажем, вздремнуть. Или почитать книжку.       Нет. Таких нет.       Поэтому двери жилых корпусов закрывают на ключ. Чтобы никто не смог попасть внутрь.       Все дети хотят на концерт. Все дети желают пойти на трудовые работы.       Нет, правда. Не существует ни одного ребенка, который бы обошел корпус со стороны, обращенной к лесу. Тихо и незаметно поднялся бы на балкон по пожарной лестнице.       Между балконом (дверь которого накрепко заперта изнутри) и окном крайней из комнат — всего пара метров.       Пара метров пути по отвесной стене. Высоко над землей. По уступу шириной в ладонь. В половину раскрошившегося по краям кирпича.       Ни один ребенок не пытался преодолеть этот путь, чтобы попасть внутрь.       Ни один не срывался вниз.       Честное слово.       Клянусь, каждую смену в лагерь приезжает ровно столько детей, сколько потом уезжает.       И вот, на следующий день вчерашние детишки возвращаются. Они получают краски и кисточки, и свои твердокаменные сердечки.       Краски в каждую смену — одни и те же. В банках оранжевой и зеленой уже выросла густая и нежная, как персиковый пух, белая плесень.       Зато в банке с розовой все хорошо.       Вскоре каждая фигурка выкрашена в нежно-розовый. И каждое сердечко после этого окончательно становится похоже на толстую голую задницу.       Детишки хотят забрать их с собой. Хотят подарить их маме.       Но отдавать их нельзя.       Ближе к концу смены будет родительский день. Будет праздник.       Вот как готовятся к нему дети: дети ставят сценки, репетируют танцы и учат песни.       А вот как готовишься ты.       Ты копишь к этому дню здоровенную кучу ярко-розовых задниц.       Потом ты берешь огромную банку. Лак для паркета. И кисточки.       Ты берешь в помощницы девчонку, ведущую авиамодельный кружок. И вы вдвоем принимаетесь покрывать задницы густой желтоватой дрянью.       Лак пахнет.       Нет, не так.       Он воняет.       В горле становится горько. В голове — тягуче и мутно. Как будто ты пьешь его, этот лак, как кисель. Или будто бы погружаешься в него, как в озеро.       Ты работаешь кисточкой. Мажешь, и мажешь, и мажешь. А гора одинаковых розовых задниц как будто бы не уменьшается.       В конце концов, вы с девчонкой с авиамодельного отбрасываете кисточки, и начинаете по очереди макать фигурки прямо в банку. Паркетный лак стекает с них тяжелыми каплями меда.       Таким образом дело идет поживей.       Губы оказываются сухими и горькими на вкус. На них тоже оседает едкость паркетного лака.       Вероятно, именно так и становятся токсикоманами.       Вот розетка на крылечке столовой. В нее должны включаться провода от колонки. Чтобы была музыка для дискотеки.       Но сегодня колонок нет.       А возле самой розетки к кирпичам на стене цепляются побеги вьюнка.       Они блестят от росы.       И тонкие детские пальцы тянутся к зеленому побегу. Играют с ним.       Время становится густым, как смола. Как янтарно-желтый лак для паркета. Как будто почти замирает.       И можно отчетливо видеть, как кончик зеленого усика в тонких пальцах все ближе, и ближе, и ближе к отверстию в пластиковой белой розетке.       И вот он внутри.       Клянусь, каждую смену в лагерь приезжает ровно столько детей, сколько потом уезжает.       Наступает родительский день. Детишки танцуют на сцене в актовом зале. А потом берут родителей за руку, и ведут их в соседний зал. На выставку прикладного творчества.       Итак, выставка. Возле стен расставлены столы, накрытые длинными скатертями.       На столе под вывеской «оригами» — фигурки из яркой бумаги. Под вывеской «авиамоделизм» — самолеты.       Вот вышивка. Вот выжигание. На стенах — картины гуашью.       Вот, на соседнем столе, добрый десяток зайчиков, которых связали крючком. Цветы из прозрачного бисера.       А вот стол под вывеской «лепка из соленого теста». На столе, на скатерти, россыпь розовых, блестящих, все еще немного воняющих лаком гранитных задниц.       «Мама, смотри! Вот это — мое сердечко!»       Ты сидишь рядом. Ты поправляешь скатерть. Улыбаешься знакомым детишкам. И повторяешь, повторяешь и повторяешь:       «Руками не трогать!»       Все дети кажутся похожими на родителей. Пугающее единообразие.       Где-то здесь, в толпе, ходит и тот засранец, пальцы которого отпечатались на десятках испорченных фигурок. И тот, кто раз за разом крал из кружка образцы.       Наверняка, они тоже гордятся собой.       И их родители ими гордятся.       Выставка работает с утра и до самого ужина.       Повара в лагере иногда путают сахар и соль. И тогда пряники, которые детишкам дают после ужина, становится невозможно есть.       А однажды вместо пряников после ужина всем раздают йогурт.       Сотни одинаковых банок.       Крышечки из фольги на них не плоские, а похожи на маленький купол. И кисловатая вонь, шипя, вырывается из-под них.       В лагере сотни детей и десятки взрослых. Но, кажется, кроме тебя никто и не слышал о том, что вздувшийся йогурт не следует есть.       В конце концов, это просто йогурт.       В любом случае, ничего страшного не произойдет.       Клянусь, каждую смену в лагерь приезжает ровно столько детей, сколько потом уезжает.       Пару дней спустя на площадке для дискотеки уже складывают высоченную пирамиду из дров. Прощальный костер.       Близится время отъезда.       Детишки приходят, и, наконец, получают свои поделки.       Вязаных зайчиков. Самолеты. Рисунки. Бисерные цветы. Черепах, сшитых из лоскутов мягкого желтого фетра.       И, конечно, розовые блестящие задницы.       Они заберут их домой.       Каждый уносит все, за чем пришел.       И все-таки, когда кружки закрываются окончательно, остается еще целая куча разного барахла.       Картонная коробка недошитых мягких игрушек. Коробка деревянных дощечек, утыканных темными точками выжигателя. Большая охапка недоделанных самолетов.       И, конечно, целое ведро твердокаменных розовых задниц.       Мальчишки играют в футбол.       Идет матч, или, может быть, просто тренировка.       Девчонки плавятся от жары на раскаленных трибунах.       Мяч далеко, на другой стороне поля. И вратарь, скучая, подпрыгивает, и повисает на верхней перекладине здоровенных футбольных ворот.       Футбольные ворота выкрашены облупившейся белой краской. Они весят именно столько, сколько и полагается весить громадной куче железа.       Честное слово, они хорошо вкопаны в утоптанную площадку.       Они не подадутся вперед, не перевернутся от неожиданного смещения центра тяжести. Не рухнут, раздавив и похоронив под собой чьи-нибудь тонкие кости.       Нет. Ворота стоят на этом самом месте уже много лет.       И никто не рыл землю вокруг них из-за слухов о том, что вожатые перед началом смены закопали на футбольном поле целый ящик спиртного.       Клянусь, каждую смену в лагерь приезжает ровно столько детей, сколько потом уезжает.       В последний вечер, когда на площадке для дискотеки вздымается к небу, пылая, прощальный костер, вы берете ведро, до краев полное высохшего соленого теста. И идете с ним на балкон.       Балкон корпуса, того, где кружки, обращен к лесу. Внизу, впереди, под ногами, нет ничего. Только заросли сорняков, уходящих по склону в глубокий овраг. И забор. А сразу за забором лагеря — стена деревьев.       Никто не увидит вас здесь. Никто ничего не заметит.       Стрекочут ночные сверчки. Детские крики эхом отдаются где-то у вас за спиной.       Ты берешь из ведра, и подбрасываешь на ладони лакированное сердечко из соленого теста. Ярко-розовую задницу.       Твердокаменную. Тверже гранита.       Описав впечатляющую дугу на фоне звездного неба, задница улетает в овраг.       Девчонка с кружка авиационных моделей следит за ней, опершись на перила балкона. Она тоже выбирает себе собственный снаряд из ведра. И, от души замахнувшись, отправляет его к звездам.       Это все просто глупые слухи — про то, что подсобных рабочих набирают из заключенных ближайшей колонии.       На самом деле, это просто совпадение, что все они обриты наголо и носят одно и то же.       На самом деле, никто не приходит ночами к окнам девчонок, живущих на первом этаже. Никто не прижимается к стеклам, не облизывает их с пошлой страстью, оставляя потеки слюны, демонстрируя пасть с темными провалами на месте передних зубов.       Детишкам привиделось.       Девочки сами сочиняют все эти страшилки. И сами в них верят.       Вчера у них под окнами ходили Пиковая Дама, Костяная Рука и Кровавая Мэри, а сегодня — развратные зэки.       Честное слово, девочки просто врут.       Клянусь, каждую смену в лагерь приезжает ровно столько детей, сколько потом уезжает.       Ты швыряешь сердечко в пропасть. И тянешься за новым к ведру.       Где-то в отдалении развеселый клубняк затихает. И начинает играть медленный скорбный мотив с задушевным горестным воем.       Вероятно, поют о любви.       Если вечером на дискотеке принести диджею пятьдесят фантиков от конфет, он поставит твою любимую песню. А за семдясят фантиков — целых две!       Это очень удобно. Никто больше не разбрасывает фантики от конфет.       Их нет на дороге. Нет в мусорке. Нет ни у кого по карманам.       Фантиков нет нигде.       Только на мусорной куче за старой котельной. Там, куда за объедками из соседней деревни приходят огромные злые собаки.       Посмотри там!       Что, струсил?       Приземистые тени следят за каждым шагом тех, кто приближается к ним.       Они пришли первыми. Они не хотят делиться своей добычей.       Клянусь, каждую смену в лагерь приезжает ровно столько детей, сколько потом уезжает.       Девчонка с авиамодельного забрасывает еще одно маленькое сердечко в пропасть.       Вы пьете из пластиковой бутылки дешевую газировку. Одну на двоих.       Перед гипсовыми статуями пионеров-героев горит маленький Вечный огонь.       Эй, четвертый отряд!       Вот вам ведро и тряпки. Вот вам задание: вымыть Вечный огонь.       Чис-то-та! Чистота - это важно!       Но вот, что занимает всех на свете гораздо больше. Можно ли вскипятить воду на Вечном огне?       Жестяное ведро устанавливают прямо на пылающий круг в центре пятиконечной бетонной звезды.       Наверх. На отверстие, из которого подается горючий газ.       Детишки ждут.       Но ничего интересного не происходит.       Без кислорода огонек пламени под днищем ведра погас.       Детишки смеются и охают.       Конец света! Испортили Вечный огонь!       Детишки начинают суетиться. Детишки принимаются искать спички или зажигалку.       Огня нет. А горючий газ все идет и идет. Идет, и идет, и идет. Воздух над бетонной звездой едва заметно дрожит.       И вот кто-то чиркает спичкой.       Клянусь, каждую смену в лагерь приезжает ровно столько детей… ровно столько…       Столько, сколько потом уезжает.       Справедливости ради, на самом деле детишки лепили из теста не только сердечки. На этот раз ты держишь в руке продолговатый, немного изогнутый валик. Валик выкрашен в коричневато-зеленый цвет. Это… змея.       Наверное.       — Воздушный змей! — Кричит девчонка с кружка авиационных моделей, когда змея исчезает в небе.       Есть ли в лагере змеи? Нет. Ну конечно, нет.       Разве вы видели хоть одно слово насчет змей в ярком рекламном буклете, рядом с улыбающимися лицами вожатых и желтым забавным солнышком?       Нет. Змей нет.       Они не ютятся в щелях под корпусами. Не таятся в овраге. Не греются на раскаленном асфальте.       И ярко-красные пожарные щиты стоят на дорожках возле жилых корпусов вовсе не для того, чтобы любой мог забрать с них тяжелую лопату, и попытаться узнать, что будет, если разрубить ей змею пополам.       Разрубить змею пополам очень просто. Нужно только крепко держать хвост и голову.       Не нужно кричать.       Не нужно зализывать две сочащиеся свежей кровью красные точки.       К тому же, у санитарок в медпункте все равно нет противоядия от укуса гадюки.       Оно им не понадобится.       Потому что никаких змей в лагере нет.       Клянусь, каждую смену в лагерь приезжает ровно столько детей, сколько потом уезжает.       Ты швыряешь сердечко в пропасть.       Девчонка с авиамодельного тоже кидает сердечко.       Карусели на детской площадке похожи на опрокинутое набок велосипедное колесо.       Только спиц в нем немного. Всего четыре.       И нужно, чтобы сиденья на ободе колеса крутились быстрее, быстрее, еще быстрей.       Для этого в центр, между спицами, забирается доброволец. Он хватает широкую балку, и крутит. Толкает ее вперед. Бегает по кругу возле надрывно скрипящей вкопанной в землю оси.       Он бежит, и бежит, и бежит.       Детишки на сидениях смеются и скатываются набок под действием центробежной силы.       От скорости захватывает дух.       А знаете, что будет, если смельчак, бегущий по кругу, держась за железную балку, споткнется и начнет падать?       Прежде, чем он упадет, за краткую долю секунды его позвоночник настигнет другая, точно такая же балка.       Я имею в виду… чисто гипотетически.       Клянусь, каждую смену в лагерь приезжает ровно столько детей, сколько потом уезжает.       Ты отправляешь в полет очередное сердечко.       Детский смех и голоса все еще не затихают вдали.       Детям запрещено выходить за территорию лагеря.       Запрещено ходить по дороге, ведущей к шоссе.       Запрещено доходить по ней до заправки, на которой продают сигареты.       Дети слушаются.       Ни одно маленькое бездыханное тело не было найдено пару недель спустя в глубоком бетонном колодце на обочине дороги, ведущей к трассе.       Ни одно.       Клянусь, каждую смену в лагерь приезжает ровно столько детей, сколько потом уезжает.       Перестань, наконец, пялиться на этот колодец.       И вот дискотека закончена. Голос из микрофона отправляет детишек спать.       Взрослые лучше знают, что следует делать детям.       А другие взрослые ждут детей дома. Хотят получить в подарок маленькое гранитное сердце.       А знаете, что происходит, когда ты становишься взрослым?       Вот что. Ты работаешь на заводе. Работаешь в офисе.       Часами сидишь за станком. За компьютером. За прилавком.       Миллионы людей. Миллионы рабочих мест. Пугающе единообразный продукт какого-то зловещего инкубатора.       Черт побери, тут и правда нужна твердокаменная задница.       Крепче гранита.       Детишки об этом не думают. И все-таки, эти детишки обречены когда-нибудь подрасти.       Все дети вырастают однажды.       Ведь правда?       Каждую, каждую смену в лагерь приезжает ровно столько детей, сколько потом уезжает.       Пора уходить. Но в ведре остается еще целая куча фигурок. Десятки и сотни сердечек. Тысячи маленьких задниц.       Девчонка с авиамодельного кружка смотрит в ведро.       Девчонка с авиамодельного кружка говорит:       — Много их.       Она говорит:        — Интересно… почему их все-таки не забрали? А?       И ты отвечаешь:       — Не знаю.       Ну, может быть, они просто больше им не нужны?