Цветы, расцветающие от улыбки

      Ангелина улыбается краем губ воровато и нагло одновременно, в последнем своем эфире советует насладиться зимой и холодом в старый новый год. От ее тихого смеха у Лины мурашки по коже. Да что там. Ее враз как будто закручивает снежным вихрем, крутит, с прямой дороги сбивает, не отпускает, не дает вздохнуть. Лина задыхается.       Дыхание перехватывает, стоит только в готический зал войти. До этого она старается Изосимову даже взглядом не искать. Ангелина — это морозный, щедрый на стужи февраль. Ангелина — цветастые Павлопосадские платки, длинные в пол дубленки-шубы, пушистые варежки, на которых не тают снежинки. Строгий взгляд, хоть и приподнятые в непонятном сожалении брови. Неизменные стрелки, неменяющаяся ухмылка.       Лина — упрямый, бунтарский март. Лина — это короткие куртки, тонкие негреющие кофты, приближающие долгожданную весну, капюшон вместо шапки, впопыхах накинутый в подъезде. Это когда мурашки пробегают по рукам от порывистого ледяного ветра, но куртка все равно нараспашку.       Ангелина все реже смотрит на нее в зале и вне его, не дает перехватить взгляд, не ищет чужого, не позволяет заглянуть глубже, помочь, поговорить. Лина досадливо–грустно поджимает губы, нехотя отмахивается от Влада. Девушке поверхностные отношения не нужны. С этой женщиной такие не интересны. С этим человеком, промерзшим до основания, ей ловить нечего. Хочется сгоряча аж плюнуть под ноги. То ли зима такая бездушная, то ли человек.       Джебисашвили медленно забирает проклятый холод, он хоронит все хорошее в ней под толстым слоем смерзшегося, слипшегося снега, кружевной наст до несворачивающейся крови режет кожу острыми краями. Внутри все покрывается ледяной коркой, чужой взгляд колет тонкими острыми иглами. Лина слишком нежная для такого. Она в такой зиме не выдерживает.       Битва заканчивается, Лина этого не замечает. Ангелина, кочующая из Москвы в Питер и обратно, успевает заметить только это. Сапсан несет ее через белеющую землю, заметая сквозняками через холодные стекла окон. В такие моменты Изосимова ощущает себя кочевником без постоянного пристанища. В такие моменты она вспоминает свое мартовское солнце.       Лина помнит старую сказку о царевне, от улыбки которой распускаются цветы. Мама в детстве рассказывала, только маленькая девочка названия не запомнила. Спустя время даже нигде не смогла ее найти, как будто той и не существовало вовсе. Может, мама Лины ее выдумала? Отчего же тогда внутри хрупкие стебли теперь скребут грудную клетку шершавыми листьями и нежными лепестками, когда она видит такую знакомую улыбку, косящую на одну сторону.       Улыбки в прямом эфире мелькают все чаще. Ангелинины глаза светятся, Лине кажется, даже вспыхивают маленькими огненными светлячками.       У подъезда Джебисашвили лежат крутые темнеющие сугробы. До весны далеко, но она уже чувствует ее в воздухе. С крыши капает талая вода, барабанит по откосам пластиковых окон, не давая ей уснуть по ночам. Впервые бессонница не приносит девушке тянущую тревогу и раздражение; внутри все сладко тянет от странного предвкушения. Лина мечтательно закрывает глаза и давится порывом мерзлого ветра из открытого окна.       Зима тает.       Зелень чужих глаз загорается ярче. Теперь это не тусклый болотный цвет ряски, но свежий бледно-зеленый зарождающейся жизни. Лина боится потревожить, хочется написать, позвонить, встретить, у нее руки чешутся коснуться чужих ладоней, встряхнуть, закричать.       Весна. У Ангелины внутри медленно оттаивает ледник.       Она разрешает себе вспомнить глаза, густо подведенные карандашом, рваные короткие пряди у лица, поменявшие цвет раза три, не меньше. Полупрозрачный голубой еле-еле тлеет тоской и безнадегой. Изосимова ухмыляется самой себе, да непривычно широко. Улыбку впервые за последнее время сдерживать трудно, да и не хочется. По правую руку от нее в готическом зале раньше грело ее персональное солнце, Ангелина хочет вернуться в промозглый декабрь и разогнать руками пресловутые тучи, которые так мешали им обеим.       Теперь уже март подходит к концу. Сугробы у подъезда остаются лишь в воспоминаниях.       На Лине привычного ей и ее окружению вырвиглазного цвета куртка, какая-то дизайнерская рваная шапка, тонна украшений на покрасневших от речного ветра пальцах. Она попеременно прячет руки в карманы. Чай, не май месяц, в Питере так тем более.       С трудом она находит в застарелой переписке адрес Ангелины. С пустыми руками не приходят, так что пакет со всякими сладостями уже шуршит в ее руках. Лина рада. У нее на душе уже август и ноги дрожат как перед первым свиданием. Она нервно кусает губы, вспоминая, как это делала Изосимова, каждый раз нервничая перед испытанием. Непроизвольная улыбка растягивает накрашенные губы.       Ну если только та ее выпрет с порога, Джебисашвили ей все выскажет. И за холодный прием, и за не более теплое отношение последние четыре месяца.       Лине никогда не нравилась зима, а Ангелина, казалось, живет в ней. Зато Лине нравится Ангелина, несмотря на то, что они существуют в разных сезонах.       У Лины весна и лето внутри переплетаются, превращаясь в цветочно-ягодное месиво, когда она игнорирует лифт и через ступеньку пролетает несколько маршей, забывая отсчитывать этажи. Кнопка звонка вдавливается так глубоко, что переливчатая трель еще долго будет звучать в ушах соседей. Лине плевать.       Перед Линой распахивается дверь, и она падает в густую скошенную зелень. Ангелина впервые молча смотрит на эту странную девочку напротив. Этот пронзительный голубой в крапинку цвет почти незаметен из-за расширившихся зрачков. У Изосимовой вдруг что-то обрывается и идет мелкими предательскими трещинами. С оглушительным треском внутри ломается февральский лёд.       Ангелина не чувствует цветов внутри, ее легкие не забивает душно пахнущими лепестками и соцветиями, пыльца не оседает и не мешает дышать. Она спокойно забирает пакет со сладким из протянутых замерзших рук, одновременно втягивая Лину внутрь квартиры, пахнущей свежим воздухом. Где-то на кухне хлопает незакрытое после проветривания окно.       У Ангелины не расцветают душистые лилии, не корябаются шипами розы, не опадает белоснежный жасмин. У нее внутри спокойно и неспешно разворачиваются широкие тяжелые листья папоротника. Лина широко улыбается и сгребает ее в объятие, грозящееся никогда не закончиться. Ангелина прижимает ее ближе, одной рукой зарываясь в волосы под шапкой, и привычно тихо смеется.       От этого долгожданного смеха у Лины внутри распускаются цветы вишни.