Как обычно

— Чуя? — удивленно шепнул шатен, когда чужая голова с глухим стуком упала ему на плечо, начиная щекотать рыжими прядками оголенную часть шеи парня.       Они ехали на поезде со школы, вроде как обычно, уроков было ни больше, ни меньше, да и часы показывали пол шестого вечера, в то время когда они уже сидя едут в вагоне.       А за стеклами, в вагон пробирался ярко-оранжевый закат.       Да и в школе Накахара ничем не отличался от обычного себя.       Ну почти.       Он был все таким же злым коротышкой, который обожал рисование, хотя никому кроме Дазая об этом не говорил. Так то он и Дазаю об этом не говорил, сам присосался.       Рыжий тихонько сидел на уроке японского, что-то периодически записывая себе в тетрадь, и параллельно рисуя на клочке бумаги, которую Осаму ему любезно выбрал из своей тетрадки по алгебре. И потому, сидеть и слушать трель Йосано-сан о падежах, и заглядываться на рыжие локоны, которые переливались в свете солнца — одно удовольствие.       Накахара скучающе вглядывался в линии, подпирая голову рукой, и сердце шатена стучало в упоенье, наслаждаясь каждой секундой.       На следующем уроке, Чуя, все так же опираясь на свою ладонь, начал поклевывать носом: его лазурные глаза были прекрыты и длинные ресницы трепетали, говоря о том, что парень все-таки не спит. И это было… не как обычно.       На мгновенье Осаму даже захотелось, чтобы все перешептывания и ворчания учителя прекратились, позволяя рыжему подремать. Однако эти мысли улетучились так же быстро, как и появились. И потому в силу своей вредности, он перебинтованными руками скомкал клочок бумаги и метко кинул в соседа, попадая прямов закрытый глаз. От этого Чуя резко вздрогнул, открывая глазки, и потирая ладошкой ушибленное веко, злобно сощурился на ухмыляющегося Дазая, который высунул язык и игриво подмигнул.       Больше парень не дремал, а старательно выводил линии в своей тетради и рисовал.       Уже в поезде, они с коротышкой стояли перед дверями, крепко прижимаясь к друг другу телами, и у шатена бабочки в животе плесали и сказывались приятной теплотой, ощущая маленького Чую рядом с собой. Он вдыхал сладкий запах медных волос, блаженно прикрывая веки.       К середине пути, школьников стало поменьше, и они сели у большого окна, наконец спокойно вдыхая. Не прошло и десяти минут, как рыжеватая макушка оказалась у Дазая на плече, заставляя его вздрогнуть и посмотреть на мирно спящее лицо Накахары. — Чуя? — издал совсем тихий звук, похожий на шепет листьев, шатен.       Ответом послужило ещё большее давление в районе плеча.       Чуины глазки снова были прикрыты, но ресницы не трепетали — на этот раз он спал по-настоящему, обвисая на перебинтованном игрушечной куклой. Маленький рот с тонкими блестящими губами был слегка открыт, вызвая у него было «сопение». А небольшой волосок выбился из-за уха, и упал на крошечный вздернутый носик, украшавшийся еле видными веснушками, от чего он начал совсем мило дергаться. От этой картины у Осаму перехватило дух. Ребра словно сдавило, не давая сделать вдох, а сердце начало биться в такт ударами поезда о рельсы. Руки, лежащие на острых коленках, начали мелко подрагивать, тихонько сжимаясь в кулаки.       В один миг, вокруг них снова не осталось ничего и никого, и будто бы время остановилось, лишь бы продлить этот миг подольше.       Непроизвольно, на лице шатена появилась блеклая улыбка, а нос и щеки стали пунцовыми, заставляя кожу гореть. Казалось, даже через школьную рубашку и кофту пробивается тепло веснушчатого, оставляя ожоги по плечу. Никогда ещё Дазай не чувствовал себя так… необычно? Истерзанная муками душа, словно отогрелась ото льда, нежась в лучах тёплого солнца, растекаясь по телу волной мурашек и приятной дрожью.       От наслаждения парень прикрыл глаза, и вздернул голову кверху, прикусывая язык, чтобы не издать счастливый лепет, и ненароком не разбудить маленькое солнышко на плече.       В животе начали пархать бабочки с новой силой, вынуждая сердце совершать кульбиты, отдающие шумом в ушах.       Все это было слишком в новинку, внезапно колени начали дрожать, и скорее всего, если бы Осаму стоял, он бы уже громко осел, ударяясь чашечками об пол, или хуже того, сразу в обморок, от перенасыщения милотой Чуи.       Хотя, почему-то, ему начало казаться, слово они каждый день после школы едут в поезде, а коротышка дрыхнет на нем, как обычно…       И ему слишком хотелось, чтобы это не заканчивалось, чтобы они как можно дольше ехали до дома, оставаясь наедине другим другом.       Алый свет заката красиво обрамлял спящее лицо Накахары, подчёркивая скулы и острый подбородок. Он невольно сорщурился, стараясь спрятаться от света. А его губы поддатливо поблескивали от слюны. И шатену очень сильно захотелось избавить рыжего позорной шутки о том, что во сне у него все «убегает» изо рта, и коснутся своими. Распробовать его сладость, и возможно, укусить, чтобы оставить о себе какой-то след. От этих мыслей щеки начало ещё сильнее жечь, а перебинтованная рука сама по себе перекатилась на чужую коленку, скрытую под тканью клетчатых штанов, поглаживая.       Как в забытии, голова Дазая начала медленно наклоняться к Чуе, закрывая глаза и при открывая рот, инстинктивно облизывая сухие губы.       Оказываясь в нескольких миллиметрах от заветной точки, карие глаза уперлись в прикрытые веки напротив, которые невинно трепетали от появления тени. Мысли снова вернулись к обладателю, отрезвляя разум, что если злобный коротышка проснется в самый неподходящий момент, то ударит так сильно, что Осаму пожалеет о том, что тот его не убил. Но все-таки отдаваясь голосу бешенно стучащего сердца, парень полностью закрыл глаза, видя перед собой только темноту, и невесомо коснулся тёплых губ веснушчатого.       В этот момент в темноте начали блистать вспышки, кружа голову от ощущения мягких и горячих уст на своих — сухих и холодных.       Он медленно обвел нижнюю губу языком, собирая скопившуюся слюну. Глаза были до сих пор закрыты, и только оставив лицо Чуи и оказавшись в десяти сантиметрах от него, они легонько приоткрылись, смотря расширенными зрачками на спящего парня.       Это было лучшее чувство, которое когда-либо испытывал Дазай, оно было несравнимо даже с тем, когда он впервые пытался навредить себе. Внезапно прожжужал гудок, напоминающий о том, что они не одни, и все еще едут в поезде. Шатен мгновенно отскочил от рыжего, который в свою очередь начал сонно хлопать глазками, ошарашенный громким звуком. И Осаму невольно засмотрелся на его безмятежное лицо, без привычных нахмуренных бровок. Лазурные радужки вскоре нашли карие, и смотрели в немом впросе.       Как же шатену захотелось затискать такого милого и невинного Чую в своих руках, целуя везде, где можно, заставить улыбнуться своей прелестной улыбкой. И он приоткрыл рот, чтобы озвучить вертевшееся на языке лежащему на собственном плече Накахаре: — У Чуи текут слюнки, — и язвительно ухмыльнулся, вгоняя в бардовую краску парня, который тут же ошатнулся от него, стискивая зубы и привычно хмурясь.       То, что у перебинтованного вырвалось совершенно не походило на то, что он собирался сказать, и его до сих пор смущенная душа зарылась глубоко в подсознании, уступая место привычному, любившему стебать Чую, Дазаю.       На это рыжеволосый покраснел ещё сильнее и вскочил с места, намереваясь выйти на этой остановке, когда до их дома оставалось три-четыре.       И когда он видел убегавшего Накахару в окнах вагона, он лишь улыбнулся, умиляясь тому, как бурно реагирует его друг.       Теперь все снова как обычно, и не надо притворяться.