Твои слёзы смешались с моим дождём: Не хочу быть один, я хочу быть вдвоём Face — 24/7
В обычную пору, когда за окном не так часто моросит, когда всякие малолетние маньяки не лезут в личное пространство, Тэёну снятся простые, бесформенные сны, после пробуждения они теряются ещё на этапе умывания, не стоя внимания. Но последнюю неделю Ли мучается кошмарами. О, есть тонкая грань, отличающая подлинный кошмар от обычного страшного сна. В кошмарах Тэёна есть одно лицо, один конкретный человек. Он улыбается, тянет свои руки ближе к телу Ли, и, когда старший стремится убежать, каждый раз по новой локации — город, поле, побережье — Чон неизменно догоняет его. Ловит, обнимает за плечи, прижимает ближе к себе. От силы его любви пятки Тэёна оказываются в воздухе на несколько мгновений, а от звонких поцелуев на щеках он начинает смеяться. Всегда — всегда — всегда отсмеявшись, Тэён разворачивается в руках своего соулмейта, долго разглядывает плечи, шею, глупую улыбку. И всегда ощущает мурашки по коже — даже сквозь пелену тягуче-сладкого сна — когда замечает в чужих глазах своё отражение. Тёмным силуэтом, но оно присутствует. Но стоит Тэёну приблизиться к глазам Юно, чтобы разглядеть там себя получше, как младший стремительно приближается своим лицом к его, успевая едва-едва коснуться губами губ, когда Ли просыпается. Первое утро казалось блаженным и сладким после такого сна. Тэён хихикал за завтраком и мчался в школу, чтобы повеселить своего соулмейта. Но стоило им действительно пересечься в коридорах, как всё воодушевление, сказка, потаённая мечта Тэёна — всё это лопалось под напряжением реальности, в которой Юно — малолетний пироманьяк, хотя и влюблённый в него — в Тэёна — но не стремящийся к каким-либо поцелуям. Нет, очень даже стремящийся, но не… Не туда, и не те, и не для того. Тэён думает только о настоящих поцелуях, те, которые в губы. Точнее, ему бы хватило и одного. Потому что есть одна вещь, точнее: целая сумма маленьких комочков вещей, которые образуются одним большим фактом. Тэён не может дать оценки своей внешности, чтобы быть уверенным в том, что став видимым, останется таким же привлекательным для Юно. Не видя себя, полагаясь на вкус, какое-никакое чувство стиля и ежедневные умывания, Тэён не может поставить себя в ряд других красавчиков хотя бы их школы, чтобы сказать уверенно, что он «ничего такой». Наверное, такой характеристики было бы ему достаточно. Но её нет. И не предвидится. Доставая из шкафа портрет своих восемнадцати лет — полгода назад — Тэён долго рассматривает себя. Он водит пальцем над слоями дешёвой, но яркой гуаши, которую использует для рисования старушка Можена, принципиально избегая масла и удешевляя свою работу. Может быть, ей стоило работать маслом? Тогда у Тэёна на портрете были бы карие, а не голубые глаза. У того Тэёна не серебрились бы пряди волос тут и там. На его щеках не было бы недовольного охристого румянца. И его щёки не казались бы настолько впалыми, что весь подбородок выглядит треугольником. Хотя да, у Тэёна нет щёк, и его брови густые настолько, насколько широкими прямыми их нарисовала Можена — это всё парень ощупывает на себе сразу же, пытаясь верить и выбранным способной женщиной цветам. Убирая портрет обратно, Тэён подходит к зеркалу, где ничего не видит. И очередной сон, где его силуэт снова отражается в чужих глазах близко-близко, обращается кошмаром навязчивой идеи и желанием увидеть-увидеть-увидеть. Тэёну снятся жуткие кошмары, когда в реальности сидящий совсем рядом с ним Юно переживает кошмары на яву. / Чон Юно подозревал, что за кучу прогулов по головке его никто не погладит, но он даже не подозревал, что ему придётся убирать спортивный зал, отрабатывать в школьной столовой, помогать преподавательнице химии с подготовкой к другим урокам, и помогать библиотекарше работать с компьютером. Все эти отработки медленно и уверенно высасывали его энергию и силы. Ещё по одной причине. Чон Юно не был откровенно ярым прогульщиком, были ребята и девчонки куда понаглее, с причинами менее уважительными, чем те, которые были у него, но… Юно оставался один. Едва кто-то из учеников видел, что этот парень уже стоит со шваброй в спортивном зале, как разворачивался и уходил, тут же оповещая других ребят. Никто не хотел оставаться с Юно наедине. Хотя юноша уверен, что есть способности более вредоносные, чем его. Из-за отработок Юно также редко стал видеться с Тэёном, который и без того последнюю неделю не часто позволял себя заметить, тем более, не давал касаться себя, обозначая молчаливый ультиматум: тот случай в деревянном домике на их месте был недозволен и не будет прощён так просто. Продолжая кружить мокрой тряпкой вокруг себя, слишком ленясь идти дальше по спортивному залу, Юно задаётся одним-единственным, очень обидным вопросом: «Почему Тэёну можно, а ему — нельзя?». — Работа в самом разгаре, а? — раздаётся со скамьи вдоль правой стенки, и Юно едва не роняет древко швабры от неожиданности, на что его соул только смеётся, — Не ожидал, да? Я понаблюдал, и подумал, что ты не совсем тут справляешься. Он намеренно скрипит кроссовками по полу, обозначая своё приближение, но брови Юно поднимаются выше, когда в ведро падает ещё одна швабра, на краткий миг становясь видимой, но тут же исчезая. — Вдвоём будет быстрее, — за Тэёном остаётся мокрый след. Смачивая тряпку и, также не заботясь о том, чтобы выжать её, Юно догоняет старшего: — Ты пришёл, потому что тебе стало жаль меня? — Нет, — полоса от тряпки ведёт левее, из-под обуви Ли раздаётся ещё более пронзительный скрип, чем прежде. — Ты….? — боясь своей догадки, Чон отворачивается от собеседника, позволяя себе счастливую улыбку. — Да, я скучал по тебе. Счастлив? Тэён останавливается резко и кидает швабру подальше от себя, скрещивает руки на груди и уже собирается сказать новую колкость, но плотнее сжимает губы, когда Юно, так и не обернувшись, бурчит: — Да, счастлив, — ускоряет шаг. Попыхтев на месте, Тэён снова хватается за свою швабру, спешно догоняет младшего: — Почему ты вообще один? Я думал, что с твоей способностью, ты должен быть популярным. — В прошлой школе был популярным, — пожав плечами, Чон замедляет шаг, — А тут, с новыми правилами, меня боятся. — Я знаю одного мальчишку, который управляет насекомыми. Вот уж кого стоит бояться! — Ли пытается поддержать своего соулмейта, — На Борён, моя одноклассница, может растягиваться во все стороны. Жуткое зрелище! Я клянусь! Твой огонь — так, пшик, в сравнении с тем, как может выглядеть Борён при желании! Обсуждение чужих способностей веселит Юно, работа идёт легче, и, в четыре руки, заканчивается скорее. Отмечаясь в журнале, Чон слышит копошение соула совсем рядом, и ему становится несколько волнительно от предвкушения обязательной прогулки после. Однако Тэён бросает его на пороге школы, где двое учеников замерли на пару минут, с недовольством наблюдая дождь. — Ладно, у меня есть кое-какие дела на сегодня, так что нам не по пути. Всё то время, что Тэён спускается со ступеней, Юно судорожно размышляет о том, что бы сделать, чтобы украсть у соула ещё несколько мгновений, несколько минут чужого внимания. Когда Ли уже выходит из-под козырька под дождь, Чон вскрикивает: — Стой! Перепрыгивая через ступеньку, оказываясь совсем рядом со старшим, Юно выдаёт, выставляя перед собой руки: — Дождь. Капли дождя. — Дождь. Капли дождя, — с издёвкой повторяет Ли. — Твой рисунок. То есть, — нервно взмахивая руками, Юно отходит на несколько шагов, кружится на месте, топает стопой, но, так и не услышав реакции, присаживается на корточки, пуская по поверхности асфальта пламя, мгновенно высушивая тот. Тэён не даёт Юно обратной реакции о том, что понял. Тяжко вздохнув, Чон объясняет: — Под тобой на асфальте нет капель. Как под машиной — всегда сухо. Так и под тобой. — И ты …. Предлагаешь мне лечь на асфальт, чтобы что? — Ох, — только теперь Чон понимает, какой же бред пытается сделать. Смущаясь своей глупости, он машет ладонью: — Пока, Тэён, — и уже срывается в бегство, когда старший ловит за запястье. — Нет, подожди. Его ладонь тянет Юно ниже, ещё ниже. Пока Чон не понимает. Он ложится рядом с Тэёном прямо тут же: на главной дорожке, ведущей к центральному входу в школу. Они лежат вместе прямо тут, переплетя пальцы, мокнут под дождём. От холода по позвонкам бегут мурашки, и Ли замечает: — Ты можешь согреть себя, самовоспламенившись. — Но вряд ли это согреет нас обоих. — Чёрт возьми, конечно же, нет! Пальцы Юно держат пальцы Тэёна. Пальцы Юно соединены с пальцами Тэёна. Они соединены поверхностно. Переплетены кожа к коже. И если Юно может пускать искры по собственной коже, то, вероятно, он сможет пустить тепло и по коже Тэёна! Новая идея отзывается по всему телу юноши теплом, грудная клетка поднимается выше на вздохе, а пальцы сжимают ладонь соула: — Тэён-а, ты же…. Ты можешь…? — Чон не знает, как это сформулировать, но Ли, будто читая его мысли, говорит тихо: — Я доверяю тебе. — Но я ещё…! — Когда ты долго сомневаешься, это касается твоей способности, — усмехается Тэён, подмечая за Юно эту деталь, — Так что давай, пробуй. Умереть от твоей руки не так страшно, как попасть под грузовик. — Ах, Тэён…. — Делай уже, иначе я уйду! Юно требуется время на то, чтобы собраться. Одно дело — гореть неконтролируемо под силой своих мыслей. Совсем другое — пустить заряд по коже, по верхнему слою кожи. Это должен быть достаточно короткий импульс, желательно, чтобы не обжечь тела их обоих, не пропалить одежду: хоть она и влажная, Юно боится чуть-чуть перестараться. Искорка бежит по его собственному телу, давая необходимое тепло, но она скоро теряется на уровне рёбер, сжигая следом короткие волоски. Тогда Юно пробует снова, пуская несколько пушинок огня в путешествие по своему телу, и обрывает ту уже и запястья правой руки, которую держит Тэён. — Будь готов, — предупреждает Чон, довольствуется пренебрежительным хмыком старшего. Требуется высокий уровень контроля для того, чтобы пёрышко огня, промчавшись по его телу, перескочило с ладони на пальцы Тэёна, поднялось выше по его предплечью, высушив рукав одежды, и потерялось около плеча. — Ты… смог, — заторможенно отвечает Ли, сильнее сжимая пальцы Чона своими, — Давай ещё. То, как теснее жмётся кожа к коже, как Тэён доверяет ему, посылает по телу Юно гулять несколько огненных перьев разом. Они собираются паровозиком, перетекая с пальца на палец, устремляясь по порывисто дёргающейся грудной клетке старшего, теряются в низу его живота, неспособные совладать с силой водяных капель. — Е-ещё, — голос соула кажется странным. Он не испуган, не счастлив, вряд ли улыбается, но такое его звучание волнует Юно в самом компрометирующем смысле, так что искры собственного пламени становится почти невозможно контролировать, когда по вискам стекает не дождь, но пот. И впервые тот огонь, который создал Юно, проходит по телу Тэёна полностью и возвращается к хозяину в троекратном размере приливом жара к щекам, отзываясь волнением под лёгкими. Оранжевые искры становятся лиловыми и мчатся по второму кругу от кончиков пальцев Чона к кончику носа Ли, возвращаются обратно. Их треск вопреки усиливающемуся дождю перекрывает то, как тяжело дышит Тэён, и понимание его напряжения Юно получает ощущением того, как сильно Ли сжимает его пальцы своими. — Что ты тут делаешь?! — из школы выбегает охранник под зонтиком. Перед тем, как подскочить на ноги, Юно в последний раз пускает по ним с Тэёном поток огня, когда видит … очертания старшего. Чону невероятно везёт, и он успевает различить в стремительно испаряющихся каплях дождя блеск огненных вспышек по поверхности кожи лица Тэёна. Юно впервые видит лицо Тэёна. Он видит его большие глаза, высокие скулы. Треугольный подбородок. Он видит его торчащие уши, шею, плечи. Юно видит Тэёна так близко, так скоро, меньше секунды. Но даже за это время, он замечает, как старший начинает щуриться, пытаясь понять, действительно ли он сам отражается в глазах Юно. — Чон Юно, я сейчас же передам твоему….! — продолжает возмущаться охранник, фотографируя ошарашенного скорым побегом своего соула ученика, и отправляя в учительский чат это недоразумение. Юно не слышит его. Он стремится запечатлеть линии сухого асфальта на том месте, где всего мгновение назад рядом с ним был Тэён.///
Синий дождевик рвётся на плече, когда Марк снимает с себя чехол с гитарой. На это недоразумение мальчишка только цокает языком. Сегодня он снова останавливается в переходе: погода не позволяет дышать более свежим воздухом и петь песни без пресловутого эха. Но Марк не то, чтобы когда-либо мог быть в обиде на погоду. Слишком затратно — обижаться на что-либо. Или кого-либо. Против воли на губах возникает улыбка и сладкие мысли о своем соулмейте, о самом любимом человеке управляют пальцами юноши, который настраивает гитару и пробует первые лёгкие трезвучия, увеличивая их до аккордов. Прокашливается, вспоминая, как сияет лицо Донхёка, когда он слушает его песни. — Твои слёзы смешались с моим дождём, Не хочу быть один, я хочу быть с тобой. — Не хочу быть собой, я хочу быть с тобой. Я не чувствую боль, но я чувствую любовь. Пальцы Марка уже несколько секунд не проводят по металлическим струнам: он смотрит на того, кого ждал, для кого играл, кого всегда хотел. Сегодня Донхёк кажется особенно грустным. На его голову низко надвинут капюшон куртки, глаза тоскливо блестят, и обычно румяные щёки кажутся бледными. — Чего бросил играть? — кривится лицо Донхёка, отчего Марк дёргается на месте, — Играй и пой. Это остатки твоей способности, глупо ими пренебрегать. — Остатки сладки, не так ли? — полными надежды глазами Ли заглядывает в лицо своего соулмейта, но тот ниже тянет капюшон и роняет сухой смешок. — Просто продолжай играть и не беси меня. — Хёк-и, — Марк прикусывает нижнюю губу, точно зная, что сейчас Донхёк не в настроении, и поэтому будет злиться. И он вспыхивает! Он так ярко вспыхивает своей личностью, что самая дурацкая улыбка на свете озаряет лицо Марка. Когда Донхёк вцепляется в его плечи, начиная трясти и приговаривать: — Ты недостоин того, чтобы я снова звал тебя по имени, Марк! Ты недостоин, понимаешь ли ты это?! После всего того, что ты натворил, Марк! — Тогда назови меня так, как ты выбрал, — перехватывая его запястья. За минувший год они оба выросли. Взросление в четырнадцать случается скачками, особенно, если вы не видите друг друга двадцать четыре на семь. Особенно, если невозможно сравнить. Для Марка мерилом его роста был Донхёк. Всегда мелкий и вёрткий, он обычно легко умещался в руках Марка, пока не начал резко расти, нагоняя и перегоняя Ли. Теперь же вышло, что Марк снова оказался выше, его плечи, на которых кроме школьного рюкзака и гитары висел груз ответственности и ошибки, стали шире тех, на которых лежали обида с многочасовой интеллектуальной работой. Лицо Донхёка тоже изменилось. Хотя детская припухлость щёк ещё не сошла, уже сейчас он стал выглядеть строже, серьёзнее. Конечно, как иначе, если теперь нужно столько трудиться, чтобы удержаться на прежнем месте под солнцем. Даже если прямо сейчас над ними идёт дождь. Марк изучает Донхёка глазами также голодно, как сам Донхёк рассматривает его родинки на щеках и шее. У Донхёка они находятся едва ли не зеркально тем, какие есть у Марка. А за время их разлуки, шоколадные метки идеально отразились на лицах и шеях обоих, так что если стереть глаза, нос и губы, родные матери мальчишек терзались бы сомнениями. Это обоим кажется жутко странным, но не менее притягательным. — Я так сильно хочу быть с тобою постоянно: Назови смешным, назови меня странным, — напевает Марк, скользя пальцами под куртку своего соулмейта, делая их ещё ближе. — Важно то, что я с тобой, Важно то, что рядом, — отзывается Донхёк. Он доверчиво прикрывает глаза, тянется носом ближе к носу старшего. И Марк скользит по нему кончиком своего носа, вжимаясь в щёку, соприкасаясь лбом с виском Донхёка. Его ладони выбираются из-под куртки, чтобы обнять дорогого человека, и тот вздрагивает под позабытым нажатием под лопатками, не спеша расположить свои руки на скучающих по нему боках Марка. — Я люблю тебя, хочу с тобой быть постоянно, Назови смешным, назови меня странным. Контрольный. От Марка. Который зарывается носом под ворот куртки, добираясь до идеально выглаженного и надушенного английского воротника дорогой рубашки Донхёка. Только теперь его соулмейт хватается пальчиками за твидовый пиджак Марка, ещё не решаясь обнять так, как обнимал всегда прежде, но уже прижимаясь всем собой к горящему в груди сердцу. Марк же отстраняется первым, он утирает большими пальцами слёзы со щёк Донхёка, ласково улыбается его надутым губам: — Когда ты придёшь в следующий раз? — Через … — обычно красноречие не покидает его, но сейчас, видимо, особенная ситуация, — Полгода. — Что? — Мама предложила переехать в Японию. Там есть школы для юных дарований, вроде меня. Средь учебного года было неудобно, но какой-то ребёнок утерял свою гениальную способность, и появилось вакантное место. — Ты же тоже неспособный, — хмурится Марк, ощущая волну боли из-за своего поступка год назад. — Я умный даже без способности, — легко улыбается Донхёк, — И я умею работать, полагаясь не только на сверхъестественные силы. Но и на себя. Конечно, меня там ждут. Ноги едва держат Марка. Он так долго трудился, так долго добивался Донхёка — снова так долго шёл к их объятиям, чтобы сейчас тот сказал ему об отъезде. — Эй, Марк, всего полгода, — обнимая его щёки ладонями, натянуто-обнадёживающе улыбается Донхёк. — А потом ещё год. И ещё один, — от осознания Марк и сам бледнеет. — Всего лишь года. Это — не вечность, — отмахивается мальчишка, доставая телефон и демонстрируя разблокированный контакт соулмейта, — Ты больше не в чёрном списке, так что я надеюсь слышать твои песни. Где-нибудь ещё, кроме парапетов и переходов, знаешь ли…. Он не успевает договорить, снова оказываясь в объятиях Марка, более крепких и отчаянных. — Мы зря потратили этот год, — гундосит Марк. — Нет, не зря. — Зря, как же зря! — впутываясь пальцами в его волосы. Донхёк на это улыбается, пытаясь отстранить от себя соулмейта. Несколько дней назад он уже пережил вспышки ненависти к себе за зря потраченный год, который они могли бы провести вдвоём в любви и гармонии, а вышло оно вот как. Но разве Донхёк будет винить себя или Марка за то, что в итоге, он смог отойти от своей неспособности, за то, что смог научиться жить без неё, и даже смог подняться так высоко? Конечно нет, о чём речь вообще. И если бы Марк не верил в их связь, в их любовь так сильно, чтобы продолжать выходить на улицу и играть, петь, то Донхёк бы не справился. И он уверен, что сейчас они тоже справятся. — Твои губы на моих…? — Донхёк делает из этого вопрос. Потому что, выходит, это он — тот, кто не заслужил поцелуев от своего любимого человека за то, что они оба провели год в разлуке. Однако Марк тут же отстраняется и, обняв челюсть младшего пальцами, улыбается сквозь слёзы досады: — Назови меня так, как выбрал сам. — Это жутко смущающе, — кривится Донхёк. — Целоваться на людях тоже тяжело. — Когда тебя это вообще смущало?! — Когда наши губы не встречались целый год, Хёк-и, — Марк смотрит с ожиданием. Его большой палец скользит по коже Донхёка, чуть дрожа, и Ли не может не оправдать чужого столь волнительного ожидания, когда произносит робкое: — Милк. Тут же получая долгожданный, нужный, как воздух, поцелуй. От него дрожат ребра, трясутся поджилки, кружится голова и мутнеет сознание. От того, как трепетно Марк мажет губами по его, Донхёк ощущает себя особенным, способным, всесильным. — Милк, — ещё один поцелуй. Марк обещает Донхёку ждать. И продолжить верить в себя, в Донхёка. Марк обещает верить в них. Донхёк верит Марку.///