Опасный соперник / Tyger! Tyger!

Мадам Снейп не имела привычки просыпаться посреди ночи, поэтому ей потребовалось несколько минут, чтобы понять, что голос мужа надрывается из камина в гостиной, зовя ее. – Я рад видеть, что Ваше Величество соизволили подняться с постели, – сказал он так, как мог сказать только он. – Иди ты, – она терла глаза, не успев толком проснуться, и брякнула первое, что пришло ей на ум. Северус усмехнулся. – Ну что за выражения, Спящая Красавица! Мисс Канаврон и мисс Хинтон вломились в кабинет Биннса, чтобы раздобыть, как я полагаю, ответы на тест по войнам гоблинов. В качестве отвлекающего маневра эти изобретательные барышни умудрились устроить одновременные взрывы в туалетах на седьмом, восьмом и третьем этажах. Мне нужно, чтобы ты как можно скорее забрала мальчиков. – Где они? – сонно спросила она. – В покоях Аргуса. Там есть портрет, который пока присмотрит за ними, – ответил он, поворачивая голову и прислушиваясь. – Северус, картина не может... – его голова исчезла из камина прежде, чем она успела закончить предложение. Гермиона накинула платье и направилась в комнаты Филча настолько быстро, насколько позволял ее огромный живот. Они с завхозом все время пытались снизить градус напряжения между ними ради Северуса. Но, как бы она ни старалась, она не могла заставить себя симпатизировать своему деверю. Филч же, со своей стороны, намеренно презирал ее. Она знала, где находятся его покои, но никогда там не бывала. И сейчас она брела по темному замку, мысленно проклиная девиц Канаврон и Хинтон. Когда она вошла в муляж шкафа, служивший входом в его апартаменты, она услышала, как поет женщина. Женщина? Женщина в комнатах Аргуса Филча? От этой мысли у нее мурашки побежали по коже. И определенно не по той причине, по которой они обычно появлялись от соблазнительной близости Северуса Снейпа. Она прислушалась, нащупывая в темноте скрытый рычаг или ручку, чтобы открыть проход в стене. Голос был звучным, теплым альтом, а песня — одной из тех старинных мелодий, которые она слышала из соседней комнаты десятки раз, когда Северус укладывал мальчиков спать. Понятно, что всякий раз он выглядел несказанно смущенным, если она осмеливалась попросить его спеть для нее. Даже несмотря на то, что у него был красивый голос и мальчики так привыкли к безупречному тембру своего отца, что, когда Гермиона попыталась спеть им, они попросили ее остановиться и больше никогда этого не делать. Мерлин, где же этот рычаг? Или это выключатель? Она вслушалась в слова. "Чем выше растет сосна, тем красивее ее ветви, Чем ласковее говорит молодой человек, тем лживее его клятвы, Они будут целовать и миловать вас, пока не добьются своего. А потом бросят, променяв на кого-то другого. Поэтому прошу вас, прекрасные и нежные девушки, Прислушайтесь ко мне, И никогда не вейте гнезда на верхушке высокого дерева. Ведь зеленые листья завянут, а корни сгниют..." Ее рука случайно нащупала рычаг. Она искала не на той стене. Если бы она не была так занята поисками двери, возможно, она была бы готова к тому, что увидела. В это совершенно невозможно было поверить, но жилые комнаты Аргуса Филча были гораздо уютнее, чем у нее. О сыновьях можно было не беспокоиться. Они спали, свернувшись калачиком, как два щенка, в детской кроватке, специально установленной в гостиной мистера Филча, скорее всего, самим хозяином или Северусом. Стало быть, они часто сюда приходили? Честно говоря, она ничего не имела против комнат-подземелий, уставленных книжными полками от пола до потолка. Их мебель, хоть и не отличалась особой уютностью, была благородной и удобной. Гермиона думала, что могла бы сделать ремонт и перестановку, если бы действительно захотела, но это казалось ей слишком легкомысленным занятием. Она всерьез задумалась об этом, только когда Джинни назвала их комнаты "библиотечной пристройкой". Хотя, справедливости ради стоит заметить, что она постелила ковры, когда Птолемей начал ползать. Но что и говорить, в комнатах мистера Филча было гораздо приятнее находиться. И это ее почему-то очень расстроило. – Шшшшшш, – донеслось с портрета на стене. В их комнатах не было картин. Они раздражали Северуса, а ей было как-то все равно. Когда она увидела портрет, то не смогла удержаться и открыто уставилась на него. Очевидно, пел именно он. Точнее она. Гермиона не могла отвести глаз. Не было никаких сомнений в том, кто перед ней. Эту женщину нельзя было назвать красивой или даже миловидной. Тем не менее, она была одной из тех дам, которым удавалось казаться очаровательными благодаря стараниям и различным уловкам. А вот и подлинник великолепного крючковатого носа Северуса. Ее кожа была не такой белой, но волосы и глаза были черными, как уголь. У нее было такое же вытянутое лицо и высокие скулы. Одежда была изысканной. В целом создавалось впечатление, что эта ведьма обладала безупречным вкусом. Кто бы мог подумать, что Северус так похож на свою мать? Ведьма с портрета смотрела на Гермиону с таким же любопытством. – Я уложила их, – сказала она. После ее низкого, сочного пения, высокий голос с придыханием, которым она разговаривала, показался Гермионе невыносимо фальшивым. – Ты — это она, не так ли? Ты жена моего сына. Гермиона кивнула. – Что он Вам рассказывал? – Северус мне ничего не рассказывает. Только "Привет, мама, вот дети", но Аргус не привел бы ко мне бастардов своего брата, какими бы очаровательными он их ни находил. Значит... Северус женат, – сказала она с напускной беззаботностью. Гермиона на мгновение задумалась. – Никто из них ничего не рассказывал Вам обо мне? Изображение склонило голову набок. – Я знаю, что тебя зовут Персефона. – Нет, это не так, – сказала она, моргнув. – Меня зовут Гермиона, Гермиона Джейн Снейп. – У Птолемея сложилось впечатление, что его мать — ведьма по имени Персефона, – с сомнением сказала дама на картине. – Это просто ласковое прозвище, которое Северус придумал для меня, шутки ради, – защищаясь, ответила Гермиона. – У моего сына есть ласкательное имя для жены? – с сомнением спросил портрет. – Мой сын, который Северус? Ты ничего не путаешь? Гермиона поморщилась. – Мы хорошо ладим. – Конечно, хорошо, – сказала она со слащавой улыбкой, взглянув на спящих детей, а затем на живот Гермионы. – Почему Вы не спросили о нас у других портретов? – спросила Гермиона. Портрет фыркнул. – Я не очень популярна. Гермиона подумала, что, если ты одновременно убийца и самоубийца, это значительно осложняет социальную жизнь, даже в двухмерном мире магических картин. Но вслух высказывать эту мысль и грубить определенно не стоило, что бы там Северус ни говорил о том, что картины — это вещи, а не люди. Северус был хорошим, очень хорошим человеком, несмотря на свой острый язык и инфантильный характер. Значит, и его мать не могла быть совсем плохой. Гермиона твердо определила линию своего поведения и посмотрела ведьме прямо в ее черные нарисованные глаза. – Можно, я буду называть Вас Мелюзиной? — вежливо спросила она. Ее свекровь на портрете приобрела весьма озадаченный вид. – Милая Нимуэ, конечно, нельзя. Гермиона приложила максимум усилий, чтобы не выйти из себя. – При жизни меня никто не называл Мелюзиной. Давай не будем начинать и сейчас. Зови меня Мелли. А как тебя обычно называют? Миона? Герми? – произнесла черноволосая ведьма глубоким грудным голосом, под стать ее пению. – Вообще-то, я не очень люблю уменьшительные имена, – призналась Гермиона. – Ты заставляешь всех произносить твое имя целиком? Всегда? Гермиона? – она рассмеялась. – Я понимаю, чем ты заинтересовала Северуса. Полагаю, вопрос в том, чем он заинтересовал тебя? Гермионе совсем не хотелось объяснять всю эту дурацкую историю с законом о браке и Люциусом Малфоем. Она подумала, а не сказать ли Мелюзине, что она сочеталась браком с Северусом из-за его тараканов? Вранье, конечно, но потом она вдруг поняла, что Мелюзина вовсе не спрашивала ее, почему она вышла за него замуж. Она спросила, почему он ей понравился. – Он очень умный, – слишком поспешно ответила Гермиона. Мелли одарила ее знакомым недоверчивым взглядом. На свете было много и других умных волшебников, которые были гораздо менее устрашающими. Менее сложными. Гермиона вздохнула. – Честно говоря, я не могу представить себе другого мужчину, который мог бы так глубоко чувствовать, к тому же он невероятно предан. А почему Вы вышли замуж за отца Северуса? Мелли закрыла глаза, испытывая глубокую боль. – Потому что он сделал мне предложение? Потому что я любила его, даже несмотря на то, что он никогда не смог бы никого полюбить так, как любил себя? Не очень хороший ответ, не так ли? Гермиона не знала, что сказать в утешение. Все, что вертелось в ее голове, — это куча вопросов. – Простите, если я Вас расстроила. Это слишком личный разговор для относительно посторонних людей, – сказала Гермиона. – А мы разве посторонние? В конце концов, в нас обеих побывало что-то темное, – с горечью сказала Мелли. Гермиона была возмущена. – Северус – не темное! – Он, черт возьми, не солнечный лучик. Только не лги мне. Я знаю, кто он такой. Я создала его. Мелюзина была в ярости, как и Гермиона. Они обе были правы и обе ошибались. – Тогда какого черта Вы это сделали? – огрызнулась Гермиона. – Как можно совершить подобное преступление, а потом резко изменить решение и ненавидеть то, чего так сильно хотели? Зачем? – Тебе не понять, – сказала Мелли. – Потому что я маглорожденная? – спросила Гермиона. – Ты грязнокровка? – свекровь выглядела искренне потрясенной. Казалось, ей потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Когда она это сделала, то заговорила более спокойным тоном. – Тебе этого не понять, потому что ты не была замужем за Аврелием Снейпом. – Ну так объясните, – процедила Гермиона сквозь зубы. – Все, кто знал Аврелия, любили его. Не просто любили — обожали. А он любил вечеринки, танцы и скачки. Любой день, проведенный с Аврелием, превращался в праздник. Я знала его с самого рождения. Он был мне как старший брат. Я была некрасивой заучкой, и находиться в его присутствии было все равно что нежиться на солнышке. Он женился на мне, потому что я была самым лучшим и благодарным зрителем из всех, что у него были. Для него не было ничего важнее лести, и я могла дать ему это не хуже любой симпатичной девушки. Даже лучше. – Продолжайте, – Гермиона скрестила руки на груди. – Но я не могла подарить ему наследника. Он всегда был ловеласом, и с каждым годом, после рождения Аргуса, это только усугублялось. Знаешь, что он обычно отвечал, когда я спрашивала его, почему кто-то из моих знакомых видел его с другой женщиной? Классика жанра – "Мелли, любовь моя, это была не женщина, это была шлюха", – как будто это имело какое-то значение. Это ведь была всего лишь шлюха. Какое дело мне было до любви такого жалкого маленького сквиба, как Аргус, когда мой Аврелий с каждым днем отвергал меня все больше? Золотое солнце ускользало от меня. Я была дурой. Прошло долгих четырнадцать лет, и у меня наконец родился еще один ребенок, который выжил. Еще один мальчик. Он был таким же красивым и умным, как мой муж, но в нем было не больше магии, чем в самом простом магле. Не больше магии, чем в Аргусе. Но тогда золотой Аврелий прошептал мне на ухо: «Это беспроигрышное пари, Мелли. Дай мне это, и я буду любить тебя вечно. Докажи, что любишь меня, Мелли. Это всего лишь сквиб. Они хрупкие, как яйца; он, скорее всего, все равно скоро умрет". И я убила своего прекрасного мальчика и зачала чудовище, которое было так же похоже на меня, как мой прекрасный Аури был похож на моего мужа. Уродливый. Озлобленный. Северус с самого начала был с червоточиной. Я не могла смотреть на него, не вспоминая о своем преступлении. Я пыталась быть ему матерью. Что еще я могла сделать? Но кто смог бы полюбить ТАКОГО ребенка? – сказала Мелли. – Вы были его единственной матерью, другой у него не было, – в голосе Гермионы не было ни капли сочувствия. – Вину свою полностью признаю, – самокритично улыбнулась ведьма на картине. – Жаль, что я не дала ему то, в чем он нуждался, но эта часть меня умерла в тот день, когда я предпочла мужа своему ребенку. Она умерла, когда я зачала Северуса. Конечно, нет худа без добра. Все, что связывало нас с мужем, было также разрушено в тот день, как будто утекло вместе с кровью нашего убитого ребенка. Я перестала быть раболепной женой Аврелия, а он перестал пытаться разыгрывать из себя обаятельного негодяя. Мы ссорились, регулярно и неистово. Аврелий обвинял мальчика, но мы оба знали, на ком лежит вина. Однако, если я произносила это вслух, мой муж награждал меня побоями. – Но ведь он чувствовал себя достаточно виноватым и сдался властям, – заметила Гермиона. Что касалось фактов, версия Северуса ничем не отличалась от версии его матери, но тут ей пришло в голову, что он вообще не понял истинных мотивов произошедшего. – Это тебе Северус сказал? Мой муж не чувствовал себя виноватым: он боялся. Мы с ним происходим из очень древнего рода. Очень древнего, погрязшего в инцестах. Я была умной ведьмой, очень начитанной. Большинство моих знакомых считали меня всезнающей сукой. Мой муж был очень красивым. Но ни один из нас не обладал силой, достаточной для сотворения чего-то большего, чем ваши базовые заклинания, – сказала Мелли с ноткой веселья в голосе, как будто ее все это забавляло. – Тогда чего он боялся? – озадаченно спросила Гермиона. – Мальчика, конечно, – ответила Мелюзина. – Северус был совсем ребенком, когда Ваш муж попал в Азкабан, – Гермиона не могла не указать на это. – Северусу было пять лет. Знаешь, что до смерти напугало моего дорогого мужа? Это случилось в июне. Мы завтракали в саду. Милый маленький Северус, – она произнесла это со слишком знакомой усмешкой, – разыгрывал сцену из «Победы над Гриндевальдом», его мнимым противником была жаба. У него была эта книжка с картинками, в которой, как я полагаю, были опущены самые страшные и кровавые подробности. И этот, как ты говоришь, «совсем ребенок», взял в руки палочку — заметь, не волшебную, а обычную, отломанную от дерева, — и закричал: "Умри, умри, умри!" — не заклинание, а просто "умри, умри, умри" — и разнес жабу на куски. Мой муж не смог бы этого сделать, даже если бы очень захотел. И я бы не смогла. – И что Вы сделали? – спросила Гермиона. – А что я могла? – Мелли пристыженно опустила глаза. – Я избила его до полусмерти и велела ему никогда в жизни не играть ни с чем, хоть отдаленно напоминающим волшебную палочку. Глаза Гермионы расширились. В голове у нее всплыла предостерегающая речь, произнесенная знакомым голосом нараспев: "НИКАКИХ ДУРАЦКИХ ВЗМАХОВ ВОЛШЕБНОЙ ПАЛОЧКИ…". – Сама понимаешь, после этого Аврелий боялся поднимать на меня руку. Он был уверен, что наше маленькое отродье убьет его, если он причинит вред его мамочке. Так этому скоту и надо, – ухмыльнулась Мелли, что ни капли не добавило ей привлекательности. – Значит, вы убили ребенка, который любил вас, ради мужа, который вас не любил. Вы сознательно использовали темный ритуал, чтобы зачать могущественного волшебника, а затем наказали его за то, что он использовал силу, ради которой и было совершено преступление, – Гермиона уперла руки в бока. – Неудивительно, что он боялся иметь детей. – Пфф, – Мелли закатила глаза, в ее голосе звучали гордость и горечь одновременно. – Моему Северусу совершенно неведомо чувство страха. Гермиона почувствовала, как по ее телу пробегают горячие и холодные волны гнева. – Ваше мнение, конечно, очень интересно. Но Северус, которого я знаю, боится всего на свете. Он боится даже воспользоваться собственной палочкой. – Ты лжешь, грязнокровная потаскуха, – прошипела Мелли. – Вы знаете, что в школе его называли Нюниусом? Потому что после того, как вы нашли для себя выход и трусливо покинули этот мир, он плакал на протяжении почти всего первого года обучения. В школе другие ученики регулярно проклинали его, потому что он был слишком замкнутым — нет, скорее слишком напуганным — чтобы дать сдачи. Но он боялся не их, а самого себя. Кое-кто очень хорошо постарался, вбив ему в голову, что он монстр, – сказала Гермиона. – Он и есть монстр, – бесстрастно произнесла Мелюзина. – Ну кто теперь из нас лжет? – спросила Гермиона. – Он порочный, пропитанный кровью монстр, – прошипела Мелюзина. – Вы не заслуживаете такого сына, как Северус. Знаете, а он ведь вас защищает. Я думаю, он вас даже любит. Если здесь и есть монстр, то это точно не он, – сердито сказала Гермиона. Гермиона ожидала, что после этих слов лицо ведьмы на картине исказится от ярости. Она ожидала увидеть на лице своей свекрови выражение, подобное тому, что было у Северуса много лет назад в "Визжащей хижине". Вместо этого черноглазая Мелли опустила голову. – Лгунья. Северус презирает меня, – решительно заявила она. – Ему следовало бы это делать, но нет. Он не раз защищал вас передо мной. Не знаю почему, но он отказывается думать о вас плохо, – сказала Гермиона. Ее мозг лихорадочно заработал. Она вспомнила ту ночь, когда родился Птолемей и приводящую в замешательство мольбу Северуса стать его матерью. Тот факт, что в тот момент он был внутри нее, немного выбил ее из колеи, но теперь, после разговора с этой странной ведьмой, она поняла гораздо больше, чем хотела. Желай меня. Вот о чем он просил ее. Хоти меня. Он жаждал почувствовать себя желанным. – Лгунья, – тихо произнесла картина сквозь слезы. – Ты подлая лгунья. – Он по сей день верит, что вы покончили с собой, чтобы не быть его матерью, – обвиняющим тоном сказала Гермиона. – Он прав, – ответила Мелли, в ее черных глазах все еще блестели слезы. __________________________________________ В предрассветный час они возвращались в свои покои. Сэти и Птолемей спали, уютно устроившись в карманах отцовской мантии, которые, казалось, не имели размера. Благодаря его скользящей походке и объемной одежде никому бы и в голову не пришло, что он несет своих отпрысков, общий вес которых составлял около двадцати пяти килограмм. Бессонная ночь не прошла даром для Гермионы, и, по ее ощущениям, ребенок внутри нее весил столько же. Очевидно, телосложение они унаследовали от отца. – Эти ненормальные маленькие идиотки, Хинтон и Канаврон, наложили дополнительные чары на каждый гребаный туалет. Нам с Минервой потребовалось почти два часа, чтобы остановить подачу воды. Я почти – заметь, почти, а не в полной мере — захотел, чтобы близнецы Уизли вернулись, – сказал Северус с тихой досадой. – Северус? – позвала она. – Да? – Северус, остановись на минутку, пожалуйста, – попросила она. – Что? – Северус, мне нужно тебе кое-что сказать. – Что? – прорычал он, теперь уже откровенно раздраженный. – Я люблю тебя, – сказала она. Его брови сошлись на переносице. – Это из-за моей матери? Ты опять разговаривала с портретами, как с живыми людьми? – Это из-за тебя. Я тебя люблю. Я никогда этого не говорю, а должна. Я тебя люблю. Не имеет значения, как это произошло. Важно то, что я люблю тебя, я хочу тебя. Ты мой, Северус Снейп, – сказала она, возможно, слишком поспешно для таких важных слов. – Кажется, ты уже говорила это раз или два, – оцепенело произнес он, его лицо ничего не выражало, что послужило ей достаточным свидетельством того, что им овладели шок и паника. – Но ты достаточно часто выражала это... другими способами. Она положила руку на его заросшую щетиной щеку, почти боясь, что он отвернется от нее. – Я люблю тебя, Северус, ты понимаешь? Слушай. Я повторю это еще раз. Я люблю тебя. Какое-то мгновение она не понимала, что происходит, потому что ее со всех сторон обступила чернота. Горячее дыхание на лице и сопение ее малышей подсказали ей, что она закутана в просторную мантию мужа. Она почувствовала, как его лицо приблизилось к ее лицу. Он зарылся носом в ее волосы. Три слова тихо прошелестели у нее над ухом. – И я... тебя. Ее сердце загудело, подобно готовой взмыть ввысь серебряной стреле, сдерживаемой только тем фактом, что он все еще не решился произнести опасное слово "люблю". – Я... тебя, – повторил он. Этого было достаточно.