Помутнение

      Эрит отводит взгляд от загорелой кожи, едва заметно сводит брови. Скулы почти горят, и он лишь надеется, что в полутьме зала для служений никто не заметит этого. Что Рам не заметит. Ему не нужен ни свет, ни взгляд вблизи на лицо Эрита, чтобы понять. Лишь бы слишком занят был, лишь бы голос Богини не давал ему отвлечься.       Не смотреть.       Проклятое одеяние, открывающее слишком много взгляду, не дает покоя. Тхакур так и норовит снова посмотреть на Рама. Лицо его во время служений принимает такое отрешенное выражение, что и без того привлекательное, становится еще красивее. Эрит скользит взглядом по смотрящим куда-то не сюда глазам, высокой переносице, ловит приглушенный блик на золотом кольце в носу, задерживается на полных губах.       Недопустимо.       И все-таки он смотрит дальше, опускает глаза, неспособный побороть искушение. Брахман, на служении Богине… вот так смотрит на другого брахмана. Рассматривает, как его кадык двигается с каждым произносимым словом, слушает вкрадчивый, почти завораживающий голос, прослеживает жилу на шее. Цепляется взглядом за впадинку меж ключиц, скользит по очертанию выпирающей косточки с каким-то предвкушением.       Нельзя.       Через мгновение его взгляд прикован к открытой смуглой груди. Эрит шумно сглатывает, не успевая даже подумать о том, что будет, если кто-то услышит и заметит. Он делает медленный глубокий вдох, но все равно не может оторваться. Смотрит почти жадно, у самого сердце бьется где-то в ушах, но он продолжает смотреть.       Эрита тянет к Раму, и это просто невыносимо.       Ему кажется, будто он не может вдохнуть полной грудью, и дело вовсе не в количестве людей вокруг, не в тяжелом воздухе зала для служений, не в дыме свечей и благовоний. Он не задыхается, но будто с каждым вдохом задерживает дыхание, лишь бы не привлечь внимания. Лишь бы еще секунду позволить себе смотреть.       Пламя свечи бросает отблески на загорелую кожу Дубея, пляшущими пятнами света выхватывая то едва заметную ложбинку, выделяющую мышцу, то темный сосок, то линию ребра. Эрит жадно следует взглядом за сменяющимися тенями и бликами, чувствуя себя так, будто этот огонь разгорается и в его груди, где-то за слоями дорогой белой ткани, за собственной плотью, за хаотично бушующими энергиями в нем.       В следующую секунду пустой взгляд мерцающих глаз Рама будто бы вцепляется в Эрита. Дышать становится нечем.       Служение заканчивается, Эрит пытается придать своему лицу привычное отстраненное выражение, за которое прослыл человеком спокойным и сдержанным. Не выходит.       — Эрит, останься. Хочу кое-что обсудить, — Рам говорит это так обыденно, что для любого вокруг это прозвучит, будто им нужно обсудить какие-то детали служб, формальности работы в храме или неразборчивое видение. Но Тхакур понимает, что Рам заметил.       Безумное желание бежать, чтобы не искать приемлемых ответов на грядущие вопросы друга, захватывает неприятной волной мурашек, заставляет едва заметно вздрогнуть и повести плечом. Он смотрит на Дубея пару секунд, прежде чем молча кивнуть, и остается, пока люди вокруг постепенно покидают зал.       Рам выходит молча, и Эрит знает, куда тот идет. Сам он нечасто заглядывает в ту комнату, но сейчас у него нет ни выбора, ни пути отступления. В теории он мог бы просто покинуть Калигхат, но… его неумолимо тянет к Раму.       И он смиренно идет следом.       В небольшой комнате чуть свежее, чем в зале, но дышать почему-то только сложнее. Он не любит и не хочет лгать, никогда не любил. Поэтому обычно либо умалчивает, либо увиливает, либо говорит прямо, но сейчас… он уверен, что Рам не даст ему скрыть это неприемлемое чувство, тянущее из него жилы с каждым днем все больше.       — Ты чувствуешь что-то необычное в последнее время? — Будто невзначай спрашивает Дубей, опускаясь на богато украшенную скамью. Его поза вальяжна, тело расслаблено, но цепкий взгляд не оставляет лица Тхакура.       — Ты о видениях? — Ровным голосом уточняет он, надеясь перевести тему.       — Нет.       Эрит смотрит в светлые глаза разных оттенков. В его голове нет ни мыслей о том, как извернуться, ни судорожных попыток что-то придумать, ни страха. Вместо мыслей там почти пусто, только смутные ощущения пытаются облечь себя в слова и не могут.       — Сегодня на служении, — добавляет Рам. Его голос обманчиво спокоен, но Тхакур лучше других знает, каким он бывает, когда хочет добиться своего. А сейчас он хочет добиться ответов.       — Сегодня на служении я чувствовал себя странно, — расплывчато подтверждает Эрит, добавляя еще щепотку правды в надежде, что Дубей обойдется этим. — Голова закружилась.       Рам тяжело вздыхает, медленно встает со своего места.       — Скажи мне как есть, — все так же чарующе, вкрадчиво, но жестко требует он. Тхакур делает два шага назад на каждый шаг Рама в его сторону, но вскоре упирается спиной в стену.       — Помутнение, — снова пытается ускользнуть от ответа. — Задумался не о том. Вечер слишком душный, я не мог сконцентрироваться.       Дубей высокий, и хотя Эрит немногим его ниже, сейчас друг нависает над ним так, что он готов поверить, что переродился чем-то ничтожно маленьким. Как, впрочем, и заслужит, если продолжит свою жизнь в таком же духе.       — Я брахман, Эрит, — негромко говорит Рам, упираясь предплечьем в стену возле его лица. — Ты тоже брахман. Знаешь, каково это. Видеть. Чувствовать. Понимать.       — Разумеется, — Тхакур неровно тянет уголок губ в попытке улыбнуться, но Рам жестко усмехается в ответ, завидев это, чем заставляет нахмуриться. — Что… что ты понял?       Ленивая ухмылка на лице Рама исчезает так же быстро, как появилась, и ее место занимает всерьез обеспокоенное выражение.       — Так нельзя, — полушепотом говорит он. — Это невозможно, Эрит. Ты мой друг. Я не хочу…       Эрит чувствует, как огонь в груди опаляет что-то живое, болезненно и горько.       — Я не хочу, чтобы ты навлек на себя что-то ужасное. Мы оба не должны…       Рам не произносит, о чем догадался, но Эрит уверен, что в его глазах слишком легко прочитать всю правду. Для этого даже не нужно зрение как у Дубея, брахманские силы или контакт с высшей энергией. Достаточно того, что Рам склонился над ним так близко, что еще немного и их носы соприкоснутся, и смотрит в глаза серьезно и неотрывно.       — Я знаю, — шепчет в ответ он. — Я знаю, Рам. Но не могу не…       Он тоже обрывает свою фразу, чтобы не сказать чего-то, что заставит друга отвернуться, уйти, что сломает их привычный уклад и разрушит те комфорт и понимание, что связывают их сейчас. Вместо слов Тхакур лишь тяжело и шумно выдыхает, слушает стук собственного сердца и смотрит на чужие поджатые беспокойно губы.       — Это невозможно, — повторяет Рам. Медленно, словно ребенку неразумному втолковывает. — Мы женимся на девушках из дюжины. Так предписано. Это наш долг перед богами.       Каждое слово для Эрита не больше, чем пустой звук. Он слушает голос, а не суть, подмечает новые едва заметные мимические морщины, опавшую ресницу на щеке, блеск цепочки натха.       — Я знаю, — так же повторяет он, разжимая ладони, которые сжал, сам того не заметив.       Рам молчит, буравит его взглядом, будто чего-то ждет, пытается что-то понять, увидеть, рассчитать. Тхакур не думает ни о чем, кроме того, что его тело словно пылает, будто магнит тяготеет ближе, теснее к телу Дубея.       Когда Эрит тянется вперед, он понимает, какая это ошибка.       И зачем-то Рам совершает ее тоже.       Они встречаются на полпути, если ничтожное расстояние между ними вообще может считаться за «путь». Это лишь касание губ, но они не разрывают его, и скребущее, горькое, жгучее чувство в груди Эрита успокаивается. Он цепляется за дорогую ткань, узоры на которой успел выучить за этот вечер, и кончики его пальцев задевают теплую кожу на груди Рама.       Нет. Этот огонь не гаснет, он превращается в тлеющие угли. Тепло, если следить, и сожгут, если оставить без внимания.       Ладонь Дубея ложится на его щеку, и что-то в том, насколько отчаянно держится за этот поцелуй Рам, запускает волну будоражащего ощущения по телу Тхакура. И это не те же мурашки, что холодно и мерзко окатили его существо, когда он понял, что тот все увидел, — это что-то новое. Настолько непривычное, что Эрит не сразу замечает, как крепко вжимается своей грудью в чужую, как рука друга со стены перемещается на его бедро.       — Твои закрытые одежды, — распаленным шепотом ворчит тот, скользя ладонью второй руки по щеке Тхакура, вниз, к шее, чтобы вцепиться в застежку его ворота. — Будто тебе жарко не бывает.       Эрит хочет сказать, что бывает. Возразить, что сейчас он словно полыхает, будто в него засыпали угля и поворошили, чтобы лучше горело. Но не успевает, потому что когда сухие и теплые губы Дубея касаются его шеи, он говорить больше не может.       — Как на тебя смотреть теперь? — Рам опаляет выдохом шею, прежде чем снова прикоснуться поцелуем. Мгновением позже этот поцелуй становится влажным, горячий язык скользит вдоль жилы к ключицам. Тхакур распахивает глаза, пустым взглядом смотрит в высокий потолок комнаты. С его губ срывается глухой стон, больше от неожиданности, чем от несдержанности.       Дубей ухмыляется — не видно, но чувствуется кожей, — и, почти не отрываясь от его шеи, шепчет:       — Тише. Смотреть на тебя спокойно не смогу, оставь хотя бы шанс слушать, не тронувшись умом.       Эрит закусывает губу, чувствуя, как пылают снова скулы, но теперь это не стыд, не страх и не презрение к себе. Он крепко сжимает пальцы на дорогой ткани облачения Рама, чтобы привлечь его снова ближе, заставить поднять лицо и впиться уже самому поцелуем. На этот раз он позволяет себе больше, размыкает губы, несмело, почти робко. Дубей шумно втягивает воздух носом, а потом проводит языком по его нижней губе.       Если это недопустимо, то почему ощущается так правильно?       Тхакуру кажется, что никогда он не чувствовал себя на своем месте так, как сейчас, в руках лучшего друга. Два просветленных, они целуются под крышей храма Богини.       Пусть все катится к асурам, и если он за это потом будет наказан богами — тоже пусть.