Ловушка

весна 1576 года

На пороге королевской опочивальни Келюс остановился. Дождался быстрого острого взгляда и рассеянного кивка и только тогда тихо шагнул на ковёр. — Скажи-ка, мой дорогой Келюс, изумруды или сапфиры? Король Генрих задумчиво крутил в пальцах овальную брошь с сапфиром. На кровати перед ним было аккуратно разложено женское платье из мягкого жемчужно-серого бархата, расшитого серебром. Белели кружева по краю корсажа, мерцали атласные рукава. — Это платье для Её Величества? — Келюс осторожно провёл кончиками пальцев по бархату, наслаждаясь прикосновением. — В таком случае, сапфиры слишком тёмные, государь. На мой вкус. — Твой вкус слишком часто совпадает с моим. Придётся признать его безупречным, — Генрих наконец-то улыбнулся, небрежно бросил брошь в шкатулку и протянул руку. — Иди же скорее сюда и скажи, что ты думаешь. — О платье или о Вашем Величестве? Келюс прижался губами к костяшкам, погладил большим пальцем королевское запястье, вдохнул знакомый аромат ирисовой воды. — То, что ты думаешь обо мне, я знаю, — Генрих рассмеялся и потрепал его за подбородок. И тут же помрачнел. — Как знаю и то, что думают другие. — Если бы я мог заставить всех глупцов любить вас так, как люблю я, государь, — проникновенно сказал Келюс. — Ни один бы не ускользнул. Генрих перехватил его руки и прижал к своей груди, а потом выпустил с откровенным сожалением. И вновь повернулся к кровати. — Пусть считают меня тщеславным, сколько угодно, меня это не заботит. Преумножать красоту — занятие богоугодное. Король расправил складки юбки со смутным сожалением о тех временах, когда он примерял женские платья на себя — чтобы показать сестрице Маргарите, тогда ещё неловкой и диковатой, как следует двигаться и держать себя, чтобы мужчины восхищались, а дамы завидовали. Жёсткие объятия корсета всегда нравились королю больше, чем железная клетка кирасы. Равно как и бесстыдство длинных юбок, под которыми воздух свободно ласкает бёдра, как внимательный и нежный любовник. — Преумножать красоту Её Величества — несомненно, — еле слышная колючая нотка в голосе Келюса царапнула слух, отвлекая Генриха от воспоминаний. — Тебе, Малыш, этот цвет тоже был бы к лицу, — с самым невинным видом отозвался он. Колючая нотка могла обернуться обидой, капризно поджатой губой и нахмуренными бровями. Но Келюс подхватил игру и ответил лукавой улыбкой. — Хотите убедиться, государь? — Я вижу, в твою ясную голову пришла какая-то шалость? — Говорят, что не далее, как вчера, наш славный Бюсси имел неосторожность утверждать, что женские ласки никогда не сравнятся с мужскими. На лице короля промелькнула недовольная гримаса, как происходило всегда, если при нём упоминали бывшего любимца. — И ты намереваешься его переубедить? — Если у моего короля найдётся ещё одно платье, — Келюс наклонился над шкатулкой, вытянул длинную жемчужную нить и приложил сначала к своей груди, а потом к лифу серого наряда. Генрих склонил голову набок и задумчиво разгладил усы. Жемчуг был к месту, и всё же чего-то недоставало. — Подай-ка мне брошь с гранатами, — сказал он. — Твоя неприязнь к Бюсси, мой дорогой, меня огорчает, ведь ещё совсем недавно все мы были так дружны. Келюс вложил брошь в протянутую ладонь. — Осторожно, государь, эта игла слишком острая, — заметил он. — А Париж не Краков. Мой государь слишком великодушен, некоторым это не идёт на пользу. Король приложил брошь к платью, подколов её жемчужную нить, и удовлетворённо улыбнулся. — И опять ты прав, Малыш. Я никогда не могу тебе отказать, и ты этим беззастенчиво пользуешься, — строгость в его голосе была притворной. Келюс придал своему красивому лицу высокомерное выражение: — Разве не для этого и дружат с королями и принцами? Они посмотрели друг на друга и расхохотались одновременно. *** Луи де Клермон, барон де Бюсси д’Амбуаз, не был набожным человеком, но считал себя добрым католиком. В Париже быть добрым католиком было легко — достаточно было лишь не являться гугенотом. Бюсси не имел обыкновения начинать день с молитвы, а заканчивать его и подавно предпочитал в чьих-нибудь нежных объятиях, шепча отнюдь не благочестивые слова. Однако после каждой дуэли Бюсси считал своим долгом явиться в храм — каждый неудачный удар или пропущенный укол напоминали, что милость Божья по отношению к нему не бесконечна. Апостолы на колоннах церкви Святого Жермена встретили его строгими взглядами. Уголки каменных губ были скорбно опущены, и Бюсси прогнал с лица улыбку. Вечерняя служба только что началась. Тускло мерцала позолота, певучая латынь разливалась в подрагивающем воздухе и навевала дремоту. Заскучавший Бюсси принялся украдкой разглядывать присутствующих, особенно дам, и прикидывать, в чьей постели он бы не отказался провести пару ночей. Незнакомку в вуали он заметил не сразу — во время службы от любопытных взглядов даму загораживала высокая компаньонка. Но потом они встали и направились к выходу, и Бюсси потянулся следом, словно его приворожили. Дама в вуали тоже была довольно высокой для женщины, но стройной и изящной. Простое тёмное платье подчёркивало хрупкость её фигуры. Дама была особой знатной, в этом Бюсси не сомневался, несмотря на отсутствие пышной свиты и украшений. И всё же он её не узнавал. У чаши со святой водой дама остановилась. Изящные длинные пальцы окунулись в воду, вуаль приподнялась, когда дама коснулась лба — лица Бюсси так и не увидел, только светлый локон и мочку ушка. Тайна дразнила воображение — Бюсси немедленно представил себе нежную кожу щёк и длинную шею под белым кружевом воротника. Он помедлил лишь мгновение, но его оказалось достаточно, чтобы незнакомка затерялась среди людских спин. Бюсси ринулся следом, не слишком заботясь о том, кого толкает. Лучи закатного солнца ослепили Бюсси, когда он выскочил под портик. Ни дамы, ни её компаньонки под колоннами не было, но стоило Бюсси шагнуть на площадь, как к нему подбежал мальчик-паж и молча вручил клочок бумаги. «Улица Святого Антуана, аббатство, полночь. Silentium». Он хотел расспросить мальчишку, но тот исчез так же тихо и безмолвно, как и его госпожа, пока Бюсси разворачивал записку. Бюсси спрятал записку в кошель, и задумался. Женщина под вуалью ни разу не повернула голову в его сторону — записка могла быть и не от неё. Врагов у Бюсси хватало, любой из них охотно бы пригласил Бюсси на свидание с острой сталью. Однако если Бюсси не явится в назначенное место, он никогда не узнает наверняка. Таинственная красавица в церкви была знаком, решил Бюсси. Он не сомневался, что Господь определил ему смерть в бою — он не стремился безоглядно к ней навстречу, но и избегать тоже не собирался, как не собирался избегать и любви. *** С последним ударом колокола он приблизился к монастырским воротам. Улица Святого Антуана лежала в темноте, как большая часть Парижа, но в каменном кольце у входа в аббатство Святого Антуана висел чадящий факел. Напротив монастыря Бюсси ожидала высокая и крупная женщина, закутанная в покрывало. Стоило ему приблизиться, она развернулась и молча зашагала прочь, поманив его за собой. Бюсси узнал в очертаниях её фигуры компаньонку дамы под вуалью, поразился её бесстрашию и тут же возликовал: записка была всё-таки от неё! Женщина вела его вдоль улицы Святого Антуана, и прежние подозрения мало-помалу возрождались в его сердце и полностью окрепли, когда она остановилась перед скромной калиткой в стене. За стеной наверняка был дворик или сад — лучшее место для засады. Дом, к которому примыкала стена, был ему незнаком. За оградой росла яблоня, вся в призрачной дымке недавно распустившихся цветов, и ветви её упирались в окна второго этажа. Перед калиткой женщина обернулась и прижала палец к губам. Лица её во мраке было не разобрать, Бюсси не мог сказать, молода она или стара, красива или безобразна. Она толкнула калитку и снова поманила его за собой. «Это всё-таки ловушка», — весело подумал Бюсси, шагая следом в небольшой дворик и готовясь выхватить шпагу. Калитка глухо стукнула за его спиной, опустился засов. Но дворик, заставленный горшками с какими-то травами и цветами, остался пустым. Никто не выскочил на Бюсси с обнажённым оружием из тёмного угла. Бюсси прислушался и не услышал ничего подозрительного, только собственное дыхание и обычные ночные шорохи, да какую-то пичугу в кроне яблони. Женщина в покрывале самым бесцеремонным образом дёрнула его за рукав, а потом указала наверх. На втором этаже зажгли свечу, и мягкий её свет очертил женский силуэт у распахнутого окна. Бюсси посмотрел на свою провожатую. Та кивнула. Лазить по деревьям ему не приходилось с самого детства. Он ухватился за ветку, пристроил ногу в развилку ствола и подтянулся. Ветки качнулись, осыпая его лепестками. Бюсси вдруг почувствовал себя мальчишкой, который лезет в монастырский сад за крыжовником — вот только тогда ему не мешали ни плащ, ни шпага, и он был точно уверен, что удерёт от сторожа с его дубинкой. Заветное окно было совсем рядом — Бюсси прижался к стволу, бросил быстрый взгляд внутрь. В небольшой спальне дама была одна, и единственная дверь была закрыта. Незнакомка протянула руку к Бюсси и отступила в глубину комнаты. Он перехватил ветку поудобнее, качнулся и уселся на широкий подоконник, радуясь собственной ловкости. Бюсси увидел гобелены на стенах, резную мебель, одинокую свечу на столе, но ничто из этого не привлекло его внимания. Таинственная незнакомка была так близко и теперь-то, без сомнения, смотрела именно на него. Но, к досаде Бюсси, на даме снова была вуаль, закрывавшая верхнюю часть лица. Он видел округлый подбородок, бледные щёки и красиво очерченные губы. Дама лукаво улыбнулась его разочарованному вздоху. Бюсси решительно шагнул к ней, протянул руку, чтобы приподнять кружевной край вуали — незнакомка быстро отстранилась. — Сударыня… Она покачала перед его лицом указательным пальцем в запрещающем жесте. — Почему вы молчите? Опасаетесь, что я узнаю вас по голосу? Клянусь честью… — теперь палец прижался к губам Бюсси, требуя молчания. Бюсси покорно наклонил голову и приоткрыл губы, оставляя на нежной коже невесомый поцелуй. Палец, длинный и изящный, пах ирисовой водой. Незнакомка тихо вздохнула, а потом снова улыбнулась и поманила Бюсси за собой, но не к кровати, как он надеялся, а к креслу у второго окна. Знаками она потребовала, чтобы он сел. Бюсси сбросил плащ, снял перевязь и пристроил на сундук рядом. Дама наблюдала за ним молча, лишь уголки её губ подрагивали, словно она сдерживала веселье. За складками полупрозрачной ткани смутно угадывались большие глаза, ровный, немного длинноватый нос, и в этих чертах Бюсси мерещилось что-то знакомое. И в том, как дама закусила пухлую нижнюю губу, когда он протянул руки, приглашая её к себе на колени. Она покачала головой и вдруг опустилась на пол у его ног. Бюсси растерянно замер. Ладони дамы скользнули по его ногам, сминая ткань штанов, бесстыдно ощупывая бёдра. Бюсси потянулся к ней снова, но она лёгко шлёпнула его по руке. Нельзя ни разговаривать, ни прикасаться — правила игры одновременно и раздражали Бюсси, привыкшего подчиняться только своим желаниям, и разжигали в нём любопытство и нетерпение. Пальцы незнакомки сжимали и ласкали его плоть через ткань, пока член не отвердел. Тогда дама ловко распутала шнуровку и извлекла его изнывающего дружка наружу. Бюсси вцепился в подлокотники кресла. Он слышал множество историй о чужих любовных похождениях, но его собственные любовницы никогда не предлагали ему столь непристойные ласки, даже весьма искусная в постельных утехах королева Наваррская. Рука незнакомки сомкнулась вокруг ствола, сдвинула крайнюю плоть, обнажая головку. Бюсси чувствовал её жаркое дыхание — и это сводило его с ума. Он уже готов был нарушить все правила разом, когда дама вдруг откинула вуаль, наклонилась и коснулась его языком. Влажным, горячим и невероятно юрким — он обежал головку по кругу, тронул щель, от чего Бюсси не выдержал и застонал. Все сомнения и подозрения, все мысли разом покинули его голову, оставив восхитительную пустоту. Всё его существо сосредоточилось в одной единственной точке. Губы незнакомки обхватили головку и медленно опускались вниз, одна ладонь сжимала основание члена, другая перекатывала яички. Бюсси мучительно хотелось проникнуть глубже, он попытался приподняться в кресте, вскинуться, но поза была неудобная. Руки незнакомки легли на его бёдра с неожиданной для женщины силой удерживая его на месте. Она выпустила его член — чтобы провести языком по всей длине и вобрать в рот снова целиком. И это повторилось снова, и снова, и снова — Бюсси чувствовал, как неумолимо приближается к самому пику наслаждения, постыдно быстро, словно мальчишка-девственник. Он жаждал излиться прямо в этот прекрасный рот, и одновременно страшился этого, не зная, как далеко ему позволено зайти. И не в силах разрешить свои сомнения, он потянулся к незнакомке — и его не оттолкнули. Ладонь Бюсси коснулась щеки, прижалась — и замерла, ощутив тонкие колючие иголочки по линии челюсти. Он замер, не понимая, что именно нащупал, член его напрягся, готовясь выплеснуться, а незнакомка, наконец вскинула на него глаза. Такие знакомые голубые глаза графа Келюса. Бюсси излился с хриплым стоном. Келюс выпустил его член и самым непринуждённым тоном произнёс: — Вы восхитительны на вкус, Бюсси, и готов поспорить, что ни одна из ваших дам этого вам не говорила. Ярость и удовольствие всё ещё догорали внутри. Бюсси потянулся к голове Келюса и сдёрнул проклятую тряпку вместе с чепцом, к которому она крепилась. Короткие светлые волосы Келюса распушились облаком. Он язвительно улыбался - о да, Бюсси хорошо знал эту улыбку, и ямочки на щеках, и округлые, словно удивлённо приподнятые брови. — Вы! — Неужели вам не понравилось? — Я убью вас! Бюсси рванулся к шпаге, но не успел — кинжал Келюса уткнулся в его горло. — С нетерпением жду нашего поединка. Каждый раз при взгляде на меня, вы будете вспоминать этот момент, — Келюс неторопливо поднялся на ноги и наклонился над ним, чтобы продолжить вкрадчивым шёпотом над ухом. — И вы всегда будете гадать, насколько сладко было бы зайти через другой вход. Бюсси не собирался его слушать. Он почти нащупал рукоять шпаги на сундуке. «Подлец Келюс наверняка не один, — думал он, — там за дверью должны быть Ливаро и Можирон, чего же они ждут? И Келюс…» тут мысли Бюсси окончательно утратили ясность, потому что Келюс отошёл от него, как ни в чём ни бывало, беспечно повернулся спиной и расправил пышные юбки . И это движение напомнило Бюсси о его собственном непристойном виде. Умереть с членом наружу было бы довольно унизительно, поэтому он выпустил шпагу и принялся оправляться. — Вы никому об этом не расскажете, — потребовал он у спины Келюса. — О, я никогда и ничего не скрываю от моего короля, Бюсси, именно в этом суть преданности… — Келюс оглянулся на него и медленно провёл языком по лезвию кинжала. Бюсси вскочил. Голубые глаза смотрели на него насмешливо и холодно. Жаркая ярость плескалась внутри, требуя уронить Келюса на кровать, лицом вниз в вышитые подушки, задрать чёртовы юбки и наказать его самым унизительным способом. Опробовать запретный плод. «Насколько сладко было бы…» — раздался в голове вкрадчивый шёпот, и Бюсси словно окатило ледяной водой. Келюс именно этого от него и ждал. И потому Бюсси гордо вскинул подбородок и подхватил плащ и перевязь. — Меня всегда поражало, как далеко может зайти ваша преданность, Келюс. — Вы даже не представляете, — уголки губ у Келюса на мгновение опустились, лицо стало серьёзным, или Бюсси лишь показалось в зыбком свете единственной свечи? — Тогда скажите государю, что мне понравилось, — Бюсси направился к окну, рассудив, что уходить лучше знакомым путём. — Но этого недостаточно, чтобы вернуть мою преданность. Во дворике внизу было пусто тихо. Он сбросил вниз шпагу и плащ сел на подоконник и ухватился за ветку яблони. — Осторожнее, мой дорогой Бюсси, — ласково сказал Келюс, свесившись через подоконник, и глядя на него сверху вниз. — Я надеюсь увидеть вас завтра в Лувре. И не забудьте ваш знак отличия! Ярко-жёлтая с чёрной вышивкой шёлковая подвязка упала вниз вместе с лепестками яблонь. Бюсси возмущенно выругался и отбросил её в сторону, как ядовитую змею. Келюс в окне расхохотался. Он слышал, как стукнула калитка, выпуская Бюсси на улицу Святого Антуана, как вернулась на свою ветку потревоженная ими пичуга и негромко засвистела новую песню. Келюс опустился прямо на пол, откинулся затылком на кровать. Язык его ещё чувствовал горьковатый привкус чужого семени, колени болели от стояния на жёстком полу, ныла уставшая челюсть. Он провёл пальцами по опухшим губам и вспомнил поплывший, беспомощный взгляд Бюсси на самом пике удовольствия. «Я хочу повторить, — подумал Келюс, задирая юбки и обхватывая свой член. — Хочу это снова увидеть». А потом… потом можно будет его убить.