Твоя песня чарует

*** 28 октября … года, семь часов вечера, север Москвы. Какой-то из вокзалов? Пути? Тратах-та-тах, тратах-та-тах…скрипит экстренным торможением, стоп-краном, поезд. Человек в светоотражающей жилетке около рельс, рядом собака: шевка, местная порода, случайно выведенная. Иные говорят с шакалами скрестили, кто с волками, а порой грят и про лис. Назвали по ошибке — время бедное, страну представлять на международных показах и выставках, даром сами те приехали: Москва ж недалеко (выставка где-то в Зеленограде), вот английские регистраторы напечатали. Понравилась им шевка, крепка, умна, здорова, с той поры, скоро тридцать лет служит верой-правдой при железных дорогах. — Смотри-ка, Дунь, чё там? Показалось: что-то выкинули, большое, не видно из-за встречных огней, заволокло лёгким туманцем землю, срываются снежинки с небес, тянет запахом тины и воды воздух, откуда-то попахивает дровами…тоненько, не всегда ощущается сквозь гарь дорог, мегаполиса и дым сигарет с ароматами жизнедеятельности. Обыденно мерзко. — Странно, — хмыкает служащий, — очень странно. Смотрит на часы, вздыхает, поворачивается, машет рукой собаке. — Пой-дё-о-ом, Дунь, всё равно не придёт теперь, эх…моя дорогая, эй! Псинка! Псина! Ну, ты и…шевка, говаривали умные люди, мужи учёные да бабы мудрые, ваша порода норова, дак не подверил же…подверил! Хэ-хэ-хэ, ой, простите, Семён Степанович…Семён Степанови-и-ич! Э-э-э…стой, стоять! Полицию вызову! Сука! Неизвестный похитил управляющего путями целого района, не запомнился преступник ничем, кроме ярко синей спортивной куртки (странной началу ноября этих краёв), красных волос, фиолетовых бутс и огромного, втрое больше самого, рюкзака. Приметы, какие легко сменить, только аномальная худоба повиделась, тонкие запястья, бледность. Собака выла. — Ранена? Уроды, урод один, что за! Вызову…позвоню Арине! Терпи, благодари, шевка ты по крови: чистоганом, болевой порог выше и шанс не здохнуть, именно так, через букву «з». Привет. Как? Знаешь, звоню-то… Поезд скрылся из виду, виднелись люди в окнах, запотевшие те и нет. Где-то свет, где-то выключен. Подошли другие сотрудники, помогли перенести. Приехала Арина, ветеринар, волонтёр, на ней светлое, едва не белое пальто, кожаные перчатки, туфли-лодочки на высоченном каблуке, брюки прямого кроя и беретка с краповыми, коричневыми, черными и тёмно-серыми вставками. — Жить будет, партизанка, — Арина улыбнулась, обездвиживая животное, — позвоночник…нет, не сломан, повезло. Кому? — Вам. Бывает хуже, столпотворение рассосалось, опустело, туман рассеялся, прояснилась картинка, но холод заставлял думать в другом направлении. Часы показывали разное время, их было двадцать, либо переделки, либо копии старых работ, реплики, референсы. *** Галина Николаевна пропала. Не вышла на работу, на звонки не отвечает и телефон вне зоны доступа. — Майский, ну, найди же ты хоть что-нибудь! Круглов, сидящий в непривычном кресле, поёрзал, включая проектор. Встал. Прошёлся взад-вперёд, обратно, помахал руками и размял кисти. — Ну, неть её здесь, Коль! Нет…ничего, будто не жила, или давно не…чё ты фыркаешь? А? Ничего не хочешь сказать? Петро-о-ович…чего-то не знаю? Раздосадовано опустился на привычный стул, опёр руками голову и вперился в поверхность, вдруг зло хапнул кулаком, чертыхнулся, выматерившись. — Билет…вот, Коль, чё ты? Блять… Сотрудники снаружи, наблюдая за метаниями заместителя, и мелкого взгляда хватит понять, что Амелина переживает, переступая с ноги на ногу, Холодов смотрит по сторонам, а Антонова, вконец выйдя из себя, убегает в морг. — Руку ударил, Серёг, руку…ещё ребят запускать, отбой… — Отбой… — послышался изумлённый возглас, наверное, его же: «Ты плачешь там, чтоль?» послышалось. Холодов тоже ушёл. Нервозность, прозрачные стены показались странной роскошью, не казённой необходимостью экономия освещения, привычный неон и футуризм давил, пугал, накренял мозги… — Николай Петрович! Амелина подала стакан воды, рука самой дрожала, край ногтя обломился, тряслось и тоненькое колечко. — Выйдем? В буфет? Всяко там проще… Кивнул с благодарностью. Будто никого. Даже лаборантов. Комната отдыха встретила слишком быстро, не как обычно, идёшь туда вечность, и путь сам сладок после беспрерывной работы, и ноги прилипают, и замедляешь. — Салфетки подать…простите, знаю, как выглядит, прости… Закипал чайник, сотни раз перепаянное переносное устройство работало, иногда шло рябью и пищало (как материнская плата). На жвачку приклеен анекдот о лопате, коллективная фотка с анапского пляжа, пара магнитиков из Прасковеевки, календарики Джанхота и Кабарадинки, фото с Ахрипо-Осиповки. Магнитики в виде мяты, горы и лося, различная мелочь. — Это ты меня прости, — Круглов потёр глаза, улыбнулся, глядя на их с Галиной снимок у памятного креста, — раскис…блин! Улыбка преобразила настолько, что породила ответную, Оксана медленно покачала головой, на автомате не сводя глаз с изображений, стикеров, наклеек. Подняла брови, присвистнула. — Кажется, поняла, — тут же посерьёзнела, — из-за этого…переживаете? Найдём. Моргнули друг другу. Молча. Время работать. *** Майский возвращался путём Галины в офис, на электричке: в то время, а это была ночная смена, проще добраться так. «Угу, ехала в семь вечера, соседи говорят, как обычно…они ж нечасто! Петровичу позвонить?» — отвлёк служащий в жилетке рядом с ним забинтованная собака. — Вы… — Я. Что за порода? Ответ не интересовал, блёстки на ошейнике да. — Спасибо, интересно, что это? — Вы не дослушали! Злило. Зеваки обходили стороной: уборщики, машинисты, грузчики, проводники, контролёры. — Блять, простите, не до этого, знакомое… Служащий рассказал о похищении Семёна Степановича, ранении собаки, противоестественном тумане и визите ветеринара. — Раньше не могли рассказать?! Кабинет… где его?! Майский потопал в здание, прикрываясь от солнца: ни облачка, мимо проехало несколько электричек и пара поездов дальнего следования. В коридорах тихо, звук клавиш, музыка, писк бесперебойника, радио. Молодой смутно знакомый неформал сидел на месте охранника. — Бобби, ты? Ирландец! Пришлось заорать, тот обернулся, округливая слегка заспанные глаза: «Правду, чтоль говорят, мол у Ирландца ребёнок? Два?» — Не один, Мутант, не один! — Едрить Мадрид, не слышал, кто Мунтаном назовёт лет так…ладно, по работе, как оно? Дело-то семейное? Приятель ответил честно. — Сложно, но ни за что б не променял, эх, десять лет первенца ждали, — и улыбнулся, рыжие волосы упали на лицо, борода искрилась в лучах, — по какому вопросу? Пожали руки. — Скажи-ка мне, вампир, о что помню, хэ-хэ, радио часто работает? Не думал, что кто-то ещё слушает… Ирландец пояснил, так и есть, кроме пожилых уборщиков: их несколько один двоюродный дед Семёна Степановича, приятельница мамы того самого служащего, тётя Настя, Михаил Дмитриевич Нектаровский, Ломов Александр Юрьевич, никто и не крутит. — Нектаровский…погоди, интересно не нашего Толика, ладно. Кто ещё? — Да все. Первого Соком прозвали, кстати, больше всех радио, старьё, но неплохое…танго, вальсы, фокстроты, вкус есть, и в смену с происшествием работал… Приятель пояснил: уборщики дружная команда, но не дядя Сок и Лом, терпеть друг друга не могли. Краем сознания Сергей выхватил звук работы шредера. Ого! Рванул наверх. — Э-э-э, туда нельзя! Успел, едва ворвавшись в кабинет: некто пытался задушить старика с флешкой в руках, остатки листов выпали. — Пусти… Удар по затылку, извиняющийся голос приятеля. *** Круглов ходил кругами, вдыхая и выдыхая. Ничего. Телефон Майского молчал. — Сука! В кабинет ворвался Холодов. — Теперь точно знаем, что Галина Николаевна пропала на этом участке, единственное, что успел Сергей, с кем-то разговаривая название старой песни…не могу вспомнить…чарует… Дверь распахнулась. Султанов. — Не шипи, Коль, и чёрт меня не носит, согнётся пополам от веса. Эта? Включил плеер, запись пестрела артефактами, звук плохой. — Получше нет? — Есть, но, в-нулевых, классика, ремастеринг хрень, между нами говоря, а во-первых, именно она была… Сел. Начался мозговой штурм. Никого больше не трогали. Нервы на пределе. Бессильная злость. — Султаныч, ток не гри мне, что опять кого-то поставишь? Ты ж не поставишь? Круглову насрать на субординацию: нас-рать, впадал в плохое, комичное и фанмасгоричное гротескное подобие депрессии. Не хотелось ничего. Есть и спать тоже. Холодов замер, прижав шею, бочком вышел, кривя рот. Смех замминистра, начавшийся с фырканья, обрушился громогласным ржачем, с иканьем, сипением и подхрюкиваньем. — Слушай, какая кхуям субординация, Коль, я ж так тебе ща ебало могу набить…и всё! Хохотали в голос. Оба. Едва не сломали пару стульев. — А давай, может, так министра понос, инфаркт микарда и аневризма не хватит, а у тя жопа станет меньше? — Валяй! Ток не здесь, но начальника я-таки пришлю, протокол, прости… *** Остальная часть службы ходила после перфоманса как по струнке: с официозными лицами, как кол проглотившие, лица кирпичами. Майор и генерал-майор вышли из спарринг-зала спустя четверть часа, взмыленные, со ссадинами, уставшие, но спокойные. — Опять какого-то ученика пришлёте? — Сюрприз… Сюрприз показался через несколько дней: молодой юнец, с атласной белой кожей, в блестящем модном костюме и прилизанной причёской. Прошёл в переговорную. Большая часть команды с кислыми минами выслушивала сосунка, не умеющего двух слов связать: зависал на каждом втором, смотрел долгими взглядами, наматывал крупные светлые кудри, щёлкал ноготочками и теребил созвездие серёжек в ухе. Амелина, пробормотав нечто между «ваши предпочтения ясны» и «куколка небесная», удалилась. Султанов клацнул от досады, посылая вдогонку яростный взгляд. Ушёл и Тукаев, Белая, Березин и другие сотрудники, вызванные из отпусков да отгулов. — Погодите вы, а! Ладно, Петрович, разбирайся со своим серпентарием сам…поеду, и так как на работу, звони… Настроение ни к чёрту. Круглов прошёл в кабинет. — Здравствуйте. Нотки размеренной чувственной речи бесили, слышался хорошо поставленный профессиональный голос. — Поёте? — Миленько у вас, футуризм, неон…ах, да, раньше, пока не…сломал. — Сочувствую. — Не стоит, товарищ майор, не стоит, — молодой начальник читал уклад и положение, — дела давно минувших дней! Николай позволил себе улыбочку, ехидную и злую. — Говорите не стоит, сами почти напели мотив романса, не помню, кто его знает ещё, и в своё время не популярен. Играла скинутая неделю назад Султановым композиция. — Знаток музыки посмотрю? — Вам это интересно? Или прощупываете почву… Но всё потерялась в «ах какие ж цветы», «хороший почерк», «точные данные» и прочем вперемешку со точнейшими замечаниями по делу. *** Ничего не бесило Майского так, как проснуться хрен знает где. Знакомые голоса. — Марат? Диалог затих, в комнату зашёл целитель, загораживая проход. — Здраствуйте, как жизнь? Видите, я даже говорю это слово без нужной буквы, а когда пишу…простите. Смешно. Сергей поднялся, опираясь за стенку, принял помощь хозяев. Эдик ел. — Опять. Случилось? — Майский пожал плечами: сам не знал. — Ох-хо-хо, майор, плохо дело, ты у нас побудь пока, лады, вдруг киллер вернётся? Дед жив. — Дед? — С тобой дед был, — мрачно продолжил Марат, — еле откачали, про какую-то фантасмагорию рассказывал, теории заговора что ли, выкинули кого-то… — С поезда? Внутри похолодело, кровь отлила от лица, руки задрожали. — На, мы подумали пригодится, вдруг помрёт, но жив…пронесло… Те самые блёстки: много, рассыпаны по краям бумаги, волос приятеля. «Ирландцу угрожать могли, ему есть, что…кого терять, мы не общаемся давно…», — хотя всё равно было обидно, Майский случайно нагрел лист и обомлел. Почерком приятеля была мольба. — Чёрт, спасибо. То есть этот лист с ним был? — Угу, Эдик, ж вас и нашёл. Ты как сюда добрася. Он не помнил, наверное, его, как и Рогозину выкинули из состава, а он по путям пошёл, тащ на себе. Связи тут нет. — Слушайте от падения самолёта ничего… — Официально да, а так: нет, там выпивка, жратва… — Техника есть какая? Майский пояснил, что любая для связи пойдёт. На закате вышли, хорошо одевшись. Бортовую технику не сняли, кабина открытая, охрана куда-то ушла. *** Дело пошло. В переговорной полно народа. — Моё имя Ин, нет это полное имя, — новый руководитель скривил губы, — прошу. Николай Петрович, почему… — Обычно мы проводим! Все вздрогнули, прокатился ропотный гул. Холодный взгляд, тем не менее больше ничего, кроме взгляда: Круглов вспоминал, что именно зацепило в Рогозиной — искра, живость, как пастельный нанос красок на личности, или как прядка, случайно выбивающаяся из… —…Петрович! Вы показались мне… — никого, кроме них, Круглов озирался, моргая глазами. — Да, а тут спокойно, всю жизнь б здесь, ах… Ничего нового по расследованию. Хотелось раствориться. — Кстати, что вас связывало с… — Хватит, — пустая хрустальная ваза звякнула на столе, — имейте границы, товарищ…Голеанский, извините, Ин Войтович! Оба замолчали. *** Ломов с Холодовым усиленно рылись с отправленными Майским материалами. —…смотри, Андрей, — в пинцете зажат кусочек пластика, — эту шутовину всем нашим запихал, наследие тихоновское: оно отключилось … ага понятно, то есть мы владеем не всей информацией. — Белая об этом же говорила, мол, будто специально подложили, странно, почему Березин ничего не нашёл. — Значит версия актуальная, только нерадостная, так хоть надеемся на связь с Галиной Николаевной… Голеанский был скорее приложением, мебелью, а то вообще отсутствовал: постоянно позволял себе опаздывать, мог торчать в гардеробе часами и в уборной, нахваливал (зачастую невпопад) красоту помещений, пил зелёный чай с ванильными булочками и манерно слизывал с них пудру. — Какие продвижения? — в этот раз начальник припёрся на работу в костюме с лёгким люрексом, новыми платиновыми серёжками и туфлями из крокодиловой кожи. — Мне звонил… — Мне тоже! Ин Войтович, вы и так всё знаете! — Круглов раздражённо сел на своё место, в этот раз наконец-то опять перешли в привычный для летучек кабинет. — Поезд, перегон, внутренняя станция, дурацкая песня и…собака. — Собака? — Да, — Амелина до этого молчавшая протянула папку, — в материалах, присланных Майским, есть упоминание какой-то собаки, но только упоминание и какого-то служащего…самих-то материалов нет! Андрей дополнил информацией о редкой, считай местной, породе, исчезновении Семён Степановича, уборщиков. — Николай Петрович… Но тот вскочил, тут же садясь обратно, заявляя, что новых сотрудников он не печатает. *** Мухи. Пауки. Тараканы. Мусор. Ничего нового, окромя шума в голове, ставшего привычным за последние…сколько она здесь? Призрачно знакомый голос, шорохи осыпающегося песка, крысы. — Кто ж ты такой, Фер Г? Одинокая записка: «Поправляйся, Галя, надеюсь, что Инушка тебе всё объяснит…», кто такая Инна? Почему имя…или это не ошибка? — Тут написано: «Фер Г. Г.», что ли? 01.01.71 — 01.02.2022 дата жизни… В голове у Рогозиной ничего не происходило. Рядом с датой буквы «В», «Ф» и «Г»… — Инициалы…возможно, некий Фер отец… — постепенно стало доходить. — Семьдесят первый! Семьдесят первый! Так…получается ВОЙТ УМЕР?! Мысль высосала жизненные силы, Рогозина вдруг вспомнила, что на неё вообще-то напали и голова забинтована…даже запах лекарств и вполне съедобная пища не так волновали, как желание поспать из-за перенапряжения. *** Амелина вычитала, что киллера по прозвищу Снежный Голем ищут много лет по всему миру: работает чисто, молод и чрезвычайно амбициозен, умён, хитёр, изворотлив. Ни возраста (хотя среди хакеров ходила байка о крайней молодости, ни внешности, ни…только любовь к романсам замечена. — Куколка небесная! — сама себе язвительно прошептала она, тут же поражаясь догадке, — быть этого не может… Продолжая сидеть на хакерском форуме, радуясь доступу, заботливо оставленному Иваном, наткнулась и на другие совпадения, а также на обсуждение обстоятельств смерти Голеанского-старшего, умершего через месяц после дня рождения. — Николай Петрович! Но это был Ин, смотрел цепко, остро и нисколько не зефирно-кефирно, действовать надо было споро: Оксана позвала начальника, якобы случайно цепляя баллончик с нервно-паралитическим газом, изъятый у опрошенной недавно ветеренарши (новый глава ФЭС особенно рьяно её возненавидел). Прибежала охрана. Круглов. *** Султанов и прибывший с ним Щеглов, недовольно скалившийся, Майский, держущийся за голову: подрался с Голеанским. — Подвёл ты меня, Егорка! Тот лишь ссутулился, вздохнул. — Вы бы неодобрили, а мы с Ином…Ин Войтычем давние друзья, спасал много раз меня он. Киллер говорите, скорее, ликвидатор. Кто-то… — Мы уже знаем кто, — Круглов сел рядом, — Арина ветеринарша эта, её рук дело. Зачем только? Выяснилось — она дочь криминального авторитета, найденного ФЭС случайно, при расследовании другого дела. Отец Арины похищал детей, занимался чёрной транспортологией, торговлей людьми и захватом чужих квартир. К ним подошёл и бывший-новый глава, другой абсолютно, будто сбросивший толстый слой кожи. В руках держал томик японской поэзии, какую-то икебану и напиток: смузи.. — Это она убила…пыталась таким обра… — А они знакомы? — Майский смотрел скорее в пол, чем по сторонам. —…были, простите! — Да. Дед Фер Гериевич Голеанский товарищ Николая, тоже адвокатом…странно только, что отец Арины её же насиловал много лет, а… — Это можно объяснить, — Егор вздыхал, — как же так вышло, Инушка? Голеаский поведал: не рассчитал силы, собаку, служащего, двух дворников и коварство ветеренарши, что задействовала столь грязные методы: угрожала приятелю Майского, наняла должника-наркомана, следила. — Семён Степановича нашли? — Мёртвого, того пацана тоже: передоз, дедушкам ничего не угрожает. Пока Рогозина долечивается, руководство снова перейдёт под начало Щеглова, Голеанского временно оставили, отстранив для вида от руководства за якобы превышение полномочий на допросах. — Не спорь, Ин, в твоей первоклассности не сомневаюсь, но молод и горяч, Оксана обвела вокруг пальца… — Но то Оксана, — Майский отпустил в адрес Щеглова шутку, — хотя, Егор Александрович, абсолютно согласен… Круглов поднялся. Султанов тоже. — Сработаетесь, Коль, не прочь кости поразмять пойти? Заманчивое предложение. — Э, а я? — А тебе, Майский, — хохотнул Щеглов над бессловесной шуткой Ина, — я лично назначу внеочередные тесты бдительности и самообороны, чтобы не расслаблялся перед старыми приятелями. Под дружный пересмех можно перевенуть сожную страницу жизни. Начать новую.