Когда предки отвернулись

Его младшая имеет ужасное свойство напиваться до беспамятства. Конечно, по своей воле она может мгновенно прийти в себя, как бы странно это не звучало, но иногда ему приходилось будить её утром, потому что, если он не разбудит её, то потом она будет измываться над ним в три раза больше, чем стоит. Почему он, мужчина, должен этим заниматься? Почему мужчина должен заходить в женское общежитие, пускай и самую дальнюю комнату от остальных женщин, и будит молодую девушку? Хороший вопрос, Пэк Чон и сам не знает. Как будто этого ему было мало, Чхон Мён или не раздевается вовсе прошлой ночью, или слишком сильно распахивается, словно его младшая забывает о том, что она юная девушка, и Пэк Чон может лишь думать, что предки оберегают её честь, ибо ткань никогда не была слишком неприлично открытой, когда он заходил. Чхон Мён нелегко разбудить, ни голосом, ни потряхиванием, ни чем угодно другим. — Сахёнг, ещё слишком рано… — ворчит она, даже не признав его, дыша на него каким-то ужасающим перегаром, смешанным с кислым и сладким запахом одновременно, переворачиваясь с бока на спину, укладывая руки с обеих сторон от своей головы, словно она маленький ребёнок. Чёрная ткань её формы съезжает с одной стороны её тела, и разум Пэк Чона пустеет. Очевидно, к этому утру предки ещё не проснулись или отвернулись от него. Пэк Чон никогда не видел женскую грудь до этого момента обнажённой, и он перестал дышать, не имея ни малейшего продвижения в мыслительном процессе. У Чхон Мён маленькая грудь, как и она вся сама; Чхон Мён довольно миниатюрная девушка, отчего сила в её ударах кажется воистину демонической, а злости в ней больше, чем в целой армии; и были те, кто бы даже сказал, что у неё совсем нет округлостей (это ложь, природа точно не обделила её в узкой талии, подчеркнутой поясом; не говоря уже о прикрытой накидкой аппетитной заднице), и Пэк Чон теперь знает, что это не так. Обнажена только левая сторона, кожа белая, с рубцовыми шрамами на рёбрах, талии и плече, которые он может видеть; выпуклость небольшая на груди и кажется поразительно мягкой, а сосок тёмный и затвердевший от холода ночного воздуха; Чхон Мён очень легко мерзнет. У неё должны были быть перевязки или бинты, или что бы не носили женщины под всем этим, Пэк Чон не знает, но он точно знает, что их форму молодые девушки и женщины не надевают на голое тело. Чхон Мён дышит, медленно и спяще, сонно повернув голову на бок, давая больше простора для того, чтобы разглядеть привлекательную линию шеи, и он наблюдает за подъёмом её груди, за редким моментом спокойного и умиритворенного её лица, очень и очень красивого лица и очень и очень маняще мягкой открытой грудью. Пэк Чон тяжело и шумно сглатывает, отчего-то в горле стало безумно сухо. Это не намерено, это не флирт, каким она его иногда награждала, оттягивая ворот формы в сторону из-за летнего зноя, а пот стекал по её коже, когда она кокетливо улыбалась ему, ловя его взгляд — это случайно, и от того невероятно пикантно. У Пэк Чона кружится голова… ах, точно, он ведь не дышит. Он делает вдох, и тянет дрожащую руку вниз, чтобы взять одеяло, спавшее ближе к полу. И он замирает на миг, держа над своей младшей тёплую плотную ткань; его глаза неправильно долго смотрят на маленькую упругую мягкость и твёрдый соблазнительный сосок: он хочет прикоснуться, — пока его глупые руки, будто не подтолкнул кто-то, и он не укрыл Чхон Мён. Пэк Чон деревянными шагами вышел за дверь, закрыв её, чувствуя себя на взводе. Он закрывает глаза, и видит на обратной стороне век обольстительно оголённую кожу своей младшей, невольно вздрагивая. Он идёт на тренировку, более сложную, чем планировал, игнорируя проблему в своих штанах.