***
А ведь про топливо верно подмечено, потому что, присоединившись к своим товарищам по учёбе (и постели) и получив от Сёко презент в виде сладких пончиков в клубничной мастике с посыпкой, становится настоящим двигателем по производству шума и энергии. Выражение лица Сёко даже обретает некоторую раздражённую тень, когда она проигрывает Сатору в сражении «не задуши меня в объятиях», и эта же самая тень слой за слоем покрывается чмоками высокого шамана, который, не целясь, просто выпускает залп поцелуев прямиком в лицо Иэри. И они, как долбаная посыпка на пончике, приземляются всюду: в щёки, в веки и брови, в нос, в виски — даже когда девушка пытается вывернуться из рук назойливого Годжо. И никто толком не понял, была ли это благодарность за сладости, которые он и так получал от любовников с завидной регулярностью, или формулировка радости и похвалы за успешное поступление. В общежитие они возвращались втроём. Рукоять зонта, сжимаемая ладонью Сугуру, стукнула по белой макушке. — Ты-то зачем под зонтом идёшь? Своей техникой ты можешь блокировать дождь, незачем занимать место. Жертва физического насилия нарочито состроила страдальческое лицо и потёрла белую голову. — Я-то могу, но хочу идти к вам ближе! Вдвоём под зонтом идти романтично, а со мной — втройне романтичнее! — Только теперь мы все плечами толкаемся и мокнем, — недовольно возразила Иэри, на самом деле, смиряясь с неудобством. — В таком случае, держать его становится твоей ответственностью, — Сугуру вручает рукоять зонта беловласому шаману. Вот только Сильнейший со своей позицией ответственного согласен не был и, когда уже показались деревянные пагоды корпусов техникума, а до общежития оставалась каких-то пару сотен метров, сорвался с места вперёд вместе со злосчастным зонтом. Сёко с Сугуру быстро переглядываются и так же пускаются в бега — не то от дождя, не то за озорной фигурой Сатору, умудряющегося неистово хохотать во время бега. А смех у него дурацкий, по-настоящему идиотский — не то клокочущий, не то ревущий, как двигатель мотоцикла, и оттого Сугуру и Сёко теряют всякую злобу шаг за шагом по мокрой брусчатке, пока на лицах не выступит нежеланная улыбка и они, прыснув, не захохочут вместе с ним. Ведь Сатору — их Полярная звезда. Светило. Маяк. Наглый и самоуверенный до той неприличной степени, что даже злиться на него перестаёшь, потому что всё, что он своей уверенностью делает — освещает путь и толкает вперёд, на дорогу из жёлтого кирпича. Сёко останавливается где-то посреди сэкитэй, хватается за живот, начинающий болеть со смеху, и Гето, так же смеясь, возвращается к ней медленным шагом. Сатору выбрасывает зонт куда-то в сторону, а сам снова, не сбавляя темпа, мчится к ним и, едва побежав, руками сгребает обоих к себе, ближе. Его губы находят мокрый от дождя лоб Сёко и щёку Сугуру. Он улыбается непозволительно ярко, словно бы в этой улыбке боги заключили саму суть слова «сияние». И Сатору счастлив-счастлив-счастлив, когда такая же улыбающаяся Сёко пинает его кулаком в живот, совсем не больно, и грозится в следующий раз все его любимые сладости затолкать ему в задницу. Когда Сугуру, непривычно спокойный для таких случаев, просто упирается лбом в его ключицы и закрывает глаза, улыбаясь. Вымокшие до нитки, они пускаются в пляс на испорченных узорах из гальки, которые кто-то старательно выводил граблями несколько часов — всё равно всё смылось бы дождём. Сугуру наставляет зонт на Сатору, как шпагу, и вот, это уже импровизированный бой фехтовальщика с рукопашным бойцом. Иэри теряет всякое самообладание и кружит рядом с ними, мечется с одного фронта на другой, то ставя Гето подножку, то щекоча подмышками Годжо. В круговерти собственного чувства бескрайней вольности они уж много раз нашли пятнадцатый каменьИ мир под их ногами становится ничтожно маленьким, они носками ботинок вырисовывают на гальке свои сюжеты, истории и лица — вот карикатурно мускулистый Яга, а вот скряга Гакуганджи. Их ничем не сдерживаемая энергия высвобождается и фонтанирует, они сливаются и чувствуют тонкое и эфемерное чувство духовного единения друг с другом и с самими собой. Энергия Сатору свежа, как мятная конфета, энергия Сугуру обдаёт горечью, а у Сёко пахнет лилиями. Они смеются уже одинаково, прыгают по громадным и маленьким валунам - не боясь разбиться! ведь они сейчас бессмертны, - но чтобы не портить своё искусство, и в итоге падают в эту самую гальку друг за другом, чтобы хохотать во весь голос и целоваться — все втроём. Вместе созидая чудо, в поисках единственного и неповторимого бессмертия — их юного, задорного, влюблённого счастья.***
Получили все. За уничтоженные узоры из гальки в саду камней, за юмористические изображения на ней же, за непристойный поцелуй с участием всех трёх, скачки по камням — в общем, по полной программе и за всё хорошее и не очень. В качестве наказания изначально планировалось всех троих отправить в сад исправлять ситуацию и наводить порядок, однако позже от этой идеи отказались под предлогом «безнравственная молодёжь еще какую гадость на святой земле выкинет», что, конечно, было более разумно, поскольку Сатору уже подумывал в самой середине сада граблями нарисовать половой чл- узор. Троицу было велено разделить и послать на разные задания, а Иэери на весь день озадачить делами в морге, однако контролировать исполнение данных поручений оказалось некому, поскольку обстоятельства потребовали строчного вмешательства начальства в Киото, и молодёжь, даже не получившая никаких толковых указаний, была временно переведена в режим самообучения. Яга, в свою очередь, одарил каждого из троицы взглядом аки "ну вы и позорники", однако порицать молодых людей не смог. В конце концов, кто он такой, чтобы пресекать бушующий дух живой юности, что плещется и живёт лишь в любви? Он смотрел на их дикарские танцы, слушал восторженные возгласы и, откровенно не сдерживаясь, улыбался. Да снизойдут до них боги, это сумасшедшее и одухотворённое ликование никогда не покинет их трепещущие души. Солнечный свет, тёплый и всеобъемлющий, струился через каштановые волосы свечением пылающего дерева. Они разметались по парте, пока голова Иэри лежала на предплечье, которое, в свою очередь, лежало на учебнике. Чёрт бы побрал эту микробиологию. Глаза сквозь волосы смотрели пьяно. Двигались вслед за перемещениями моря пылинок в этом золотом потоке. Они кружились как снежинки, но по-другому: снежинки суетные в своём полёте, быстрые и жаждущие тепла — так и пытаются попасть на тёплые ладони, чтобы растаять; пылинки же вращались медленно и лениво, но были такими ловкими, что к ним не подобраться, не поймать. Сёко глаза закрывает, грудь ее вздымается на парте в утомлённом вздохе. С задней парты на талию тянутся руки и замыкаются в замок аккурат под рёбрами, неприятно прижимая к спинке стула. Разморенный той же негой, Годжо вжался носом в выпирающий позвонок на ее спине и, словно бы проследив её взгляд, пробубнил в ткань пиджака: — Так много пыли… И почему ее видно только при солнечном свете? Гето обернулся с передней парты, а затем и вовсе развернулся на стуле, уперевшись локтями в стол Иери, водрузив на ладони подбородок. — Сёко, ты же читала об этом. Вчера вечером. Мягкое мычание раздалось у неё из груди. Значит, когда Гето вчера соблазнял ее со спины, отвлекая от учёбы, он попутно подглядел ей в книгу? Хитрый чертец. — Это эффект Тиндаля, — она вытянулась и выпрямила вперёд руки, подобно кошке, расправляющей когтистые лапы. Сугуру ловко сцепил их пальцы, а Сёко, словно бы ничего не происходит, снова уложила щёку на свой локоть. — Свет рассеивается, когда проходит через неоднородные тела… взвешенные частицы… М-м-м, — Сугуру аккуратно и мягко похрустывал костяшками девичьей руки, стреляя острым взглядом на тела, развалившиеся на партах. Сатору отвлечённо смотрел на пустой класс, пока одна его рука пересекла грудную клетку одноклассницы. Пальцем он стал поддевать и крутить гравированную пуговицу на пиджаке, щёлкать отросшим ногтем по резной поверхности, как бы невзначай излишне прижимаясь запястьем к женской груди. Сёко шикнула. — Сатору, мне нечем дышать. — Представь, мне тоже, когда я смотрю на тебя, — с озорной интонацией съязвил обладатель алебастровых волос, за что справедливо был шлёпнут по шаловливой руке. Наблюдательный взор Сугуру от такой картины приобрёл спокойно-радостное выражение в скользнувших вверх уголках глаз. Деревянная спинка стула резко упёрлась ему в живот, когда он склонился ниже и уложил свою голову на голову подруги. Всегда неугомонный Годжо уловил это движение и одной из своих рук освободил несчастный живот девушки, чтобы заключить в себе ладонь Гето. Необыкновенная нежность снова объяла их и убаюкала в ласковую, летящую дрёму. Три сгорбленные спины еще некоторое время были согреты солнцем, по-матерински нежно оглаживающем их черты.