Под покровом ночи

Сон – странная, до конца неизведанная штука, которая уже не первое столетие привлекает внимание всего человечества. Сколько же экспериментов проводит научное сообщество каждый год, чтобы разгадать тайну сновидений, которые являются к людям исключительно в твёрдо предназначенной для этого фазе. Сон может хорошо запомниться и остаться с тобой на всю жизнь как яркое воспоминание, а может и вылететь из головы после первых минут пробуждения, безвозвратно исчезнув где-то во мраке сознания. Сны бывают яркими, красочными и приятными,  бывают жуткими, страшными и противными, бывают грустными, печальными и мрачными, бывают странными, ненормальными и мерзкими. Разумеется, с появлением картин перед глазами, когда человек спит, неразрывно связан мозг и разум. Люди могут пересказать свой сон, сравнивая его с реальностью и пытаясь найти скрытый подтекст в очередном бессмысленном рисунке сознания, могут бояться закрыть глаза хоть на мгновение, надеясь лишний раз не оказаться в самом ужасном противном кошмаре, от которого волосы встают дыбом, а тело машинально начинает дрожать. Уютный, милый, добрый сон – друг человека. Омерзительный, жуткий, излишне эмоциональный – его враг. Сон нельзя контролировать. Он появляется сам собой, проникая в твою жизнь подобно хитроумному ловкому змею, который в любой момент готов обернуться вокруг твоей шеи, вцепившись острыми клыками в кожу и впрыскивая смертоносный яд, способный убить тебя в твоей же кровати. Мы не чувствуем тёмной прочной как сталь чешуи, которая трётся где-то рядом. Мы не слышим устрашающее предупредительное шипение у своего уха. Мы не видим горящих жёлтых глаз с узким линейным значком. Мы всего этого не видим, но знаем, что всё это находится очень близко и в любой момент может причинить нам вред. Этот змей не станет жалеть или щадить тебя, даже если ты самый чудесный человек на всей Земле. Он готов забрать тебя в далёкий мрачный мир, не заботясь о последствиях, ведь они его не коснутся. Змей далеко не самый ужасный и бездушный. Он просто покорно выполняет свою работу, которую доверил ему тот, кто стоит свыше. Ещё никому не удавалось увидеть этого змея в полной красе, поэтому было крайне удивительно, откуда взялось его точное описание. А если учесть и приписку на форзаце книги о неоднозначности и возможной правдивости этих историй, становилось немного не по себе... Джон не мог уснуть. Была уже глубокая ночь. Знакомый белый круг луны уже давно парил над землёй, заливая мягким светлым серебром всё, чего только могло коснуться неделе синие. На небе сверкающий маленькие звёзды, превращая тёмное небо в моток синеватой бархатной ткани с незамысловатым узором в горошек или, если быть точнее, в точечку. На столе у писателя был полный беспорядок, который смело можно было назвать творческим хаосом. В дальнем углу одиноко стояла заброшенная печатная машинка советских времён, которую Джон удачно приобрёл у какого-то милого старика. На удивление она очень даже неплохо сохранилась, и эта старушка выглядела хорошо для своих лет, пускай и покрыта была тонким слоем пыли с редкими отпечатками пальцев. Слева на груде старых, побитых жизнью книг уместилась лампа, которая была электрической, но сделана она в стиле времён Российской Империи, поэтому смотрелось очень роскошно и довольно гармонично на стопке романов в поношенных обложках. Справа стоял удобный органайзер, полностью заполненный разными письменными принадлежностями, начиная от обычных шариковых ручек с синей и чёрной пастой до самого настоящего пера с острым концом и вложенной в коробочку небольшой чернильницей. Остальное пространство стола было заполнено бумагами, часть из которых была либо полностью исписана, либо заполнена ровным почерком на половину. На каждой рукописи красовались кляксы, пятна и разводы от размазанных и пролитых синих чернил. Чтобы разобрать это безобразие нужно было потратить около часа кропотливой работы, ведь многие листы, откровенно говоря, были самой обычной, никому ненужной макулатурой. Джон уже и не знал, какие бумаги были страницами его романа, а какие принадлежали недавнему порыву идеи о создании небольшой повести. Проза лежала вперемешку с поэмой, рассказ смешался со стихотворениями. Все листы, несмотря на их отличия в жанре, принадлежали одному и тому же направлению в искусстве – литературе. Однако прямо наверху всех страниц разных произведений лежала одна книга в твёрдом кожаном переплёте. Она была раскрыта где-то по середине всего содержания. Одна страница была заполнена текстом, а на второй красовался рисунок или скорее зарисовка, на которой во мраке леса чернел длинный змей с острыми клыками и сверкающими в темноте глазами. Писатель всё это время ходил вдоль своей комнаты, пару раз споткнувшись о лежащую на полу сумку. Он постоянно возвращался к столу, раз за разом перечитывая написанное в книге толстой книге, перед тем как вновь схватиться за голову и отойти в дальний угол помещения. Джон проходил мимо доверху заполненных  книжных полок, болезненным взглядом поглядывая на книги иностранных и русских авторов, каждый раз становясь всё мрачнее и грустнее. Стоило ему только дойти до пустой стены, как он воровато и нервно оглядывался на свой стол, словно боялся, что раскрытая книга на столе в любой момент могла пропасть. Подобное поведение Джон сам себе объяснил просто – писательский кризис. Он никак не мог взяться за работу. Стоило только писателю сесть за стол, собраться с мыслями и взять в руки ручку, как его словно передёргивало и начинало трясти. Джон не мог выжить из себя и строчку. Он не мог заставить себя написать хотя бы одно нормальное предложение, вновь и вновь зачёркивая слова на листе или в тетради. Джон перепробовал разные способы, чтобы вернуть себя в тонус, ведь ему нужно было закончить свой роман, над которым он работал уже около года или двух. Однако как бы он ни пытался, отдельные интересные идеи отказывались соединиться воедино в тексте. Джон уже начинал подозревать, что на него было наложено проклятие. Это нельзя было назвать выгоранием, ведь писатель хотел заниматься любимым делом. Это было что-то другое, то, что можно назвать приостановкой работы таланта. Бессилие начинало сводить Джона с ума. Он не мог нормально спать по ночам, постоянно слыша громкие слуховые галлюцинации, звенящие в ушах и похожие на голос одного небезызвестного литературного критика, который раз за разом называл его идиотом и бездарным отродьем, не способным связать и двух слов. Джон ворочался в своей кровати, пытаясь заткнуть уши подушками и укрываясь с головой тяжёлым тёплым одеялом, чтобы лишний раз не смотреть на ненавистный многострадальный рабочий стол, нагруженный рукописями. Писатель пытался заснуть, но эта задача оказалась ему непосильна. Сильное снотворное не помогало, а мешки под глазами становились всё больше. Джон стал вялым и медленным. Ноги зачастую отказывались служить своему хозяину, из-за чего он постоянно падал, спотыкался и держался руками за стены, не давая дрожи в коленях окончательно победить. Всё тело стало слишком тяжёлым и неподъёмным, даже несмотря на то, что писатель терял массу, становясь всё худее. Его кожа приобрела нездоровую бледностью и лёгкую желтизну. Руки дрожали, как у наркомана, не давая ему успешно совершить элементарные действия. Всё валилось из рук, каждый предмет казался тяжелее обычного раза в два, а то и в три. Несчастный писатель знал, что его здоровье находилось под серьёзным ударом, но ничего не мог с этим поделать. Он знал, что для улучшения своего состояния ему нужно было поспать хотя бы пару часов. Джон не мог уснуть. Он даже начинал забывать, что такое сон в целом и насколько это дело было приятным. Джон целыми днями пропадал в своей комнате, сидя на деревянном жёстком стуле за рабочим столом и диким взглядом поглядывая на исписанные листы тетрадей и блокнотов, валявшихся где-то с боку. Он сидел неподвижно, точно мраморная статуя, положив голову на руки и бесцельно смотря в одну точку. Писатель мог просидеть так несколько часов, пока голод или желание сходить в туалет не пересилят затуманенное сознание. Джон не выходил на улицу, не открывал окна, чтобы проветрить душное помещение, словно боялся, что свежий воздух окончательно добьёт ослабленный организм. Внешне Джон стал напоминать избитого жизнью калеку, который помимо проблем со здоровьем страдал от ментальных метаний и переживаний. Голубые глаза стали стеклянными и мутными, точно кусок непрозрачного синеватого хрусталя, покрытого тоненькой плёнкой сероватой пыли. Белок глаза заметно покраснел. Под нижними веками красовались огромные фиолетовые синяки от недостатка сна. Немного отросшие волосы были неряшливо растрёпаны и торчали в разные стороны. Некоторые пряди падали на лоб, неприятно щекоча кожу. Похудевшее тело было прикрыто колючей тканью растянутого бесформенного свитера, который Джон не менял уже несколько дней. Свитер был очень длинным и объёмным, но домашние шорты всё равно частично выглядывали из под вязаной шерстяной ткани. Джон был похож на восставшего из мёртвых вампира, который пару минут назад вылез из своего гроба. Куда же делся тот храбрый парень, гоняющий нечисть и носивший с собой свой верный револьвер, который не раз спасал его. Писатель постоянно тёр свои больные глаза, из-за чего веки ещё сильнее краснели. Джону казалось, что ему засыпали мелкий песок прямо в глаза и эти песчинки причиняли массу дискомфорта. От этой проклятой боли нельзя было спрятаться или убежать. Она стала сопутствующим везде, куда бы он ни направился. Джон толком не знал, сколько провёл бессонных ночей, ибо не вёл для этого специальный счёт,  однако что-то ему подсказывало, что вот-вот наступить ровно пять с начала момента безостановочного бодрствования. А если говорить о начале сбитого режима сна, то это началось где-то около трёх недель назад. Всё это время Джон спал от силы три часа в сутки. А сейчас это переросло в последнюю стадию – в стадию невозврата. Ему уже ничто не могло помочь. Ни таблетки, ни пилюли, ни натуральные средства. Это был конец. Джон сидел на стуле в позе лотоса, смотря на книге. Его беспокойный марафон по комнате закончился, и писатель решил вновь прибегнуть к старой тактике – уставиться в какую-нибудь точку и сидеть так до самого утра, пока не прозвенит будильник. Всё бы ничего, если бы Джон не стал в очередной раз, сам того не подозревая, бездумным взглядом пробегаться по тексту лежащей на столе книги. Пару раз он просто пробежался по строчкам, не вникая в суть слов. Но вскоре писатель зацепился за пару предложений, наконец подключив и без того уставший мозг, чтобы хотя бы попытаться осмысленно прочесть написанное. «Пятый жнец тьмы – Чёрный Змей. Согласно преданиям и легендам это существо было порождено тьмой и мраком. После своего рождения оно было выброшено в мир человека, где вскоре сущность и окончательно поселилось. Змей был первым жнецом, который оказался на Земле. Древнее племя, которое несколько тысячелетий назад проживало на территории современной России, поклонялось пятому жнецу. Один жрец создал специальный алтарь, где и проводились жертвоприношения. Чаще всего Змею приносили дары в виде разнообразных украшений, которые имитировали луну, посох и самого змея. Считается, что такое решение о жертвоприношениях жрец принял после того, как жнец явился ему во сне, по-человечески сообщив о том, что люди после свершения некого страшного греха (какой именно это был грех не упоминается) будут погибать, когда спят. Змей, по словам мудреца, был велик и могуч, ведь его кожа состояла из крепкой стальной чешую то ли синеватого, то ли фиолетового цвета, но особенно сильно запоминались яркие, пылающие огнём глаза с узким змеиным зрачком. Встреча с пятым жнецом произошла во сне где-то в тёмном мрачном лесу, над которым кружилась луна. Мудрец больше не видел Змея и подобных ночных видений, однако знал, что пятый жнец тьмы был связан с человеческими снами и был способен убить любого человека во сне, попросту задушив его. После того как в племени массово начали погибать люди в собственных кроватях от неизвестных болезней, которые протекали абсолютно бессимптомно за исключением появления резкой бессонницы, слуховых галлюцинаций и в самом конце странных пятен на шее, похожих на следы от удушения, жрец решил начать поклоняться Змею, чтобы попытаться задобрить его и уменьшить гнев жнеца тьмы. Мудрец догадался, что Змей забирал души умерших во сне с собой как дань для князя тьмы, который стал прародителем жнецов тьмы. Чёрного Змея остановить практически нельзя. Ни одно орудие не способно прорубить стальную броню плотно прилегающих чешуек. Однако мудрец заметил, что если ночью, когда должно было случиться последнее и решающее нападение пятого жнеца, к жертве являлся человек, который всем своим сердцем любил жертву Змея и желал помочь ей уснуть путём нахождения рядом, то жнец уходил и оставлял свою жертву в покое, переключаясь на кого-то другого...» Дальше Джон не читал, ведь всё остальное для него не имело смысла, да и мозг просто отказался воспринимать информацию дальше. Писатель внезапно вспомнил, зачем откопал эту книгу с преданиями, которая, судя по обложке, пережила уже не первый десяток лет. Джон, когда настал третий день пытки бессонницей, решил обратиться к преданиям о снах, окончательно потеряв здравый рассудок. Он так сильно хотел найти причину своей проблемы, что, не раздумывая, выкупил странную книгу в каком-то сомнительном магазине на подобии чёрного рынка. И вот, копаясь в содержании Джон наткнулся на легендах о жнецах тьмы, один из которых, если судить по тексту, был виновником проблем писателя. По крайней мере симптоматика была очень похожа на то, что происходило с Джоном. То, что писатель только что прочитал, было не полным содержанием всей этой легенды, а лишь небольшим введением. Но она уже успела произвести на писателя особое впечатление. На самом деле он знал это предание наизусть, просто постоянно забывал, для чего хранит эту историю о Змее у себя в голове. Джон внезапно вздрогнул. Где-то в глубине его квартиры послышался лязг чего-то металлического и громкие щелчки. Кто-то открыл дверь и зашёл в прихожую, если судить по тяжёлым шагам где-то в коридоре. На часах, что спрятались за бумагой, было ровно 3:00. Глубокая ночь, что было ясно по полнейшей темени за окном. Писатель, оглядевшись, тихо вздохнул, выдавив из себя улыбку. Даже если это и грабители, то пускай забирают всё, что у него есть. Может, Джону удастся умереть от рук одного из них? – Джон, приятель, ты дома? Писатель чувствовал, как внутри что-то резко похолодело. Казалось, что его кровь стала холодной, точно лёд. Несмотря на внутреннее метание из стороны в сторону, внешне Джон оставался всё таким же непоколебимым. Он даже не шелохнулся, смотря в одну и ту же точку на стене. Тело резко окаменело. Писатель хотел бы пожаловаться с места и спрятаться где-нибудь в шкафу, но он не устоит на дрожащих ногах, которые наверняка подогнуться и позволят Джону отправиться в полёт до столкновения лицом с холодным полом. К нему в квартиру пришёл Линч. Человек, которого писатель хотел бы увидеть в последнюю очередь. Нет, не потому, что их отношения резко обострились и находились на грани ссоры, а из-за того, что Джон не хотел, чтобы Егор видел его в таком виде. Писатель в целом не хотел, чтобы кто-то из близких ему людей нашёл его в таком состоянии, когда внешне он похож на оживший труп из черновика книги Стивена Кинга. Линч уехал на другой конец России для очередного расследования. Он не должен был вернуться так рано! А тем временем громкий звонкий голос, эхом отражавшийся от стен, вновь повторил один вопрос, постепенно приближаясь к Джону. Писатель на миг аж отрезвел и резко собрался с мыслями, пускай и в разы медленнее, чем пару месяцев назад. Дверь в комнату медленно раскрылась и из проёма в тёмную комнату проникла узкая полоска света, которая постепенно начинала увеличиваться, а вместе с ней становился громче жалкий скрип петлей двери. На фоне света возник тёмный силуэт, а вместе с ним на полу распласталась чёрная, как ночное небо, тень. – Джон?... Этот вопрос был задан очень тихим шёпотом. Джон ощущал чужой взгляд на своём затылке, но не рисковал оборачиваться, искренне надеясь на то, что всё это – очередная мудрёная галлюцинация. Он не хотел верить в то, что за его спиной в дверном проёме стоял Линч, с тенью шока, переживания и испуга смотрящего на фигуру писателя. Торопливые шаги. Линч каким-то образом резко повернул писателя лицом к себе, капец внимательно всматриваясь в пустые голубые глаза. Джон видел, как журналист изменился в лице. Во взгляде Егора читался чистый ужас, который можно было увидеть только в тех моментах, когда человек видит умирающего рядом с ним лучшего друга. Тёплые ладони лежали чуть выше локтей писателя. Чужие пальцы вцепились в шерстяную ткань, безжалостно сминая её. Хватка журналиста усиливались с каждой секундой, едва не доходя до несознательного причинения боли. – Джон... О, боже... Писатель неподвижно сидел, виновато опустив взгляд куда-то вниз. Он не мог заставить себя посмотреть в сверкающие от волнения зелёные глаза, которые, казалось, смотрели прямо в душу. Линч, бегло осмотрев друга с ног до головы, быстро прочитал его, как открытую книгу. Ему не нужно было задавать лишних вопросов, чтобы понять, что случилось с Джоном и почему тот выглядит крайне плохо и нездорово, точно вечный пациент психиатрической лечебницы. Волосы упали на лицо, практически полностью скрыв холодные бездушные глаза в образовавшейся тени. Журналист, стараясь сохранить нейтральное выражение лица, тихо вздохнул, собираясь с мыслями. Он немного хмурился, но вскоре полностью убрал со своего лица остатки паники. Егор, взяв себя в руки и чуть успокоившись, уверенно взглянул на писателя, пытаясь проследить, куда тот смотрит. Линч хотел, чтобы Джон смотрел на него, но решил для начала не давить на друга, боясь усугубить и без того экстренную ситуацию. Он собрал в себе всё спокойствие, ласку и нежность, чтобы негромко и мягко спросить: – Джон... Как долго ты не спал? Писатель молчал. В горле появился странный горький ком, мешавший ему. Эта преграда, застрявшая где-то внутри, не давала Джону издать и звука при помощи голосовых связок. Он искренне хотел ответить, ведь не мог врать Линчу в такой момент, но не смог выжать из себя хотя бы малейшего слова. Писатель, некоторое время виновато помолчав, быстро пожал плечами, не рискуя поднять глаза на друга. Он не хотел видеть его настолько обеспокоенным и нервным, пускай журналист и хорошо скрывал свои душевные переживания где-то в глубине своего сердца. Егор всегда был добр по отношению к нему, поэтому Джон не хотел лишний раз волновать исследователя тайн, который и без проблем писателя постоянно трепал себе нервы. А тем временем Линч, решив озвучить беззвучный ответ Джона, тихо прошептал одно только:«Не знаешь, да?» А затем журналист резко замолк, не переставая смотреть в опущенные глаза писателя, словно надеясь, что рано или поздно он всё-таки поднимет их на него. Егор знал о психологии людей, ведь далеко не в первый раз работал с самыми разными личностями. Вот и сейчас он решил применить полученные за время работы знания. Линч хотел аккуратно растормошить Джона, чтобы получить хотя бы каплю информации, а затем уже обдумать план действий. Самая главная задача на данный момент – не дать писателю резко закрыться. – Джон... Хорошо... Ты не знаешь, как долго не можешь уснуть... Но... Давно ли это началось? Можешь не говорить. Просто кивни, если да. Линч проговаривал каждое слово чётко и достаточно медленно, чтобы давать Джону возможность вникнуть в смысл. Уловив очередной кивок мученика, Егор тихо выдохнул, начиная несильно поглаживать писателя по плечам. Журналист, пока успокаивал друга, пытался понять, как поступить дальше. С одной стороны на кону стояло здоровье его приятеля, а значит, нужно было действовать быстро и кардинально, но с другой, что он мог сделать сейчас? Линч мельком оглядел комнату. Помещение было не в самом лучшем состоянии, ибо в нём царил самый настоящий хаос. Из-за этого творческого беспорядка идеально заправленная кровать смотрелась крайне чуждо и негармонично. Постель никак не вписывалась в общую картину, особенно сильно выбиваясь из общей композиции. Однако помимо заправленной кровати взгляд журналиста зацепился за небольшой полупустой бутылёк, стоящий на краю тумбочки. На бутыльке виделась размытая надпись «Снотворное». Это немного пояснило Егора, поэтому он, решив подтвердить свою догадку, задал вопрос, который скорее походил на утверждение: – Джон, ты не спишь, потому что не можешь заснуть, да? Ответом послужил очередной молчаливый кивок. Джон всё ещё сидел, виновато опустив голову вниз. Он был похож на маленького зверька, который находился на грани жизни и смерти. Где-то внутри своей души писатель скитался из стороны в сторону от своего бессилия, из-за чего в его пустом взгляде промелькнула нотка глухой печали, которая не скрылась от зорких зелёных глаз. Линч потянулся к голове Джона, запустив пальцы в мягкие волосы и начиная аккуратно массировать кожу у корней прядей. Сначала журналист начал очень бережно перебирать пряди писателя, тем самым проверяя реакцию друга на прикосновения. Джон еле заметно вздрогнул, но убегать от чужой руки не стал. Писатель решил поддаться искушению и неосознанно начал подставляться под чужие ласки, ненадолго прикрыв глаза от приятного ощущения. Линч, заметив, что его приятель не стал ворчать или пытаться убежать от прикосновений, начал аккуратно пробираться вглубь пушистой макушки, кончиками пальцев надавливая на определённые точки головы. Этот внезапный сеанс массажа журналист делал просто мастерски. Казалось, что он с невероятной точностью знал, чего хотел Джон. Писатель смог немного расслабиться. По крайней мере его плечи больше не были так сильно напряжены. Егор, довольный произведенным эффектом, улыбнулся уголками губ и продолжил своё дело. Каштановые волосы были очень мягкими и приятными на ощупь, точно пушистое облако. Линч мысленно подметил эту странную особенность, не став озвучивать свои мысли вслух. Журналист пропускал шелковистые пряди между пальцами и убирал их с чужого расслабленного лица, зачёсывая их назад. Егор выудил откуда-то из кармана чёрную небольшую заколку и заколол отросшую чёлку писателя. Внешне это выглядело достаточно неплохо и очень даже миленько. Когда Егор убрал свою ладонь с головы Джона, последний ответил на это разочарованным дрожащим вздохом, разрезавшим царившую ранее тишину. Писатель лениво приоткрыл глаза, которые, если судить по ощущениям, буквально слипались. Голубые радужки немного боязливо поднялись на Егора, мельком оглядев его лицо. Ранее пустые бездушные радужки таинственно сверкнули. Джон своим взглядом молча спрашивал, почему Линч остановился, на что журналист ответил ободряющей улыбкой и лёгким, практически невесомым прикосновением к чужому плечу. – Я отойду ненадолго, Джон. Я просто чайник поставлю и сразу же вернусь к тебе, хорошо. Джону было откровенно говоря стыдно за самого себя. Мало того, что он и его комната выглядели просто ужасно и запущено, так он ещё не мог обслужить своего гостя. Линч собирался всё сделать и хозяйничать самостоятельно. На самом деле это не было чем-то постыдным, просто писателю это казалось немного неправильным. Джон чувствовал, как голова резко заболела и закружилась от резкого прилива потока эмоций. Висок неприятно пульсировал и горел, но писатель, игнорируя тупую боль, опустил ноги вниз и попытался подняться, используя краешек стола как трость. Разумеется, что ничем хорошим эта идея не закончился. Джон, умудрившись запнуться о собственные ноги, потерял равновесие и едва не упал. Его спас во время подоспевший Егор, который подхватил писателя и дёрнул его на себя, позволив ему перенести часть веса на себя. – Аккуратнее, Джон. Писатель мигом отвернулся от Линча, чувствуя, как новая волна вины захлестнула его. Журналист же тихо вздохнул, наблюдая за отчаянными попытками Джона твёрдо встать на ослабевшие ноги. Егор закинул руку друга на своё плечо для удобства и покрепче сжал его в своих руках, не давая окончательно рухнуть на пол. Бессонные ночи дали о себе знать, что не могло не волновать, ведь в добавок ко всему перед глазами вся мебель и обстановка в комнате начала двоиться. Джон не мог даже на ногах устоять, то сложно было представить, что сейчас в целом происходило с его организмом. Под черепной коробкой резко зажглась нестерпимая боль. Писатель, несмотря на все усилия, не смог сдержать тихого болезненного стона, который он безуспешно пытался заглушить и удержать в себе. – М-да... Джон, я доведу тебя до кровати и уложу. Не хочу, чтобы ты встретился лицом с ламинатом... Не хватало тебе к синякам под глазами добавить разбитый нос... Линч, нервно усмехнувшись, усадил Джона на кровать. Писатель тут же отвернулся от журналиста, свернувшись в подобие клубочка. Он согнул ноги в коленях, прижал их к груди и обнял колени руками, как обиженный ребёнок. Журналист тихо усмехнулся и, потрепав друга по волосам, двинулся в сторону кухни, прикрыв за собой дверь. Джон остался в одиночестве и в полной тишине. Он мельком взглянул в окно, увидев, что в темноте ночного неба выделялся длинный змеиный силуэт с хищными золотистыми глазами. Змей уловил на себе чужой взгляд, свернулся в кольцо и растворился черной дымкой во мраке. Джон криво усмехнулся, уставшими глазами жадно впиваясь в то место, где ранее красовался пятый жнец тьмы. Джон приоткрыл свой рот, чтобы что-то тихо прошептать, но резко остановился, начиная рвано набирать воздух в лёгкие. Слова отказывались вырываться наружу, застряв где-то в подкорке сознания. Он утратил способность говорить, потому и не мог позвать на помощь, которая, к слову, всё это время возилась на кухне. Вскоре писатель плотно сжал свои губы, не переставая смотреть в одну точку. Безысходность напоминала глубокую мрачную бездну, которая затягивала его. Внезапно на шее появилось странное утяжеление, груз, который был неприятно холодным и противным. Дышать становилось всё тяжелее и тяжелее. Вокруг горла Джона сжималось невидимое кольцо, медленно перекрывающее доступ к кислороду. Казалось, что вокруг шеи сжималась невидимая петля. Писатель сделал пару резких вдохов, которые особо ему не помогли. Лёгкие начинали гореть и болеть. Змей пытался забрать его с собой. Этого странное кольцо на горле – его скользкий хвост, покрытый твёрдой чешуёй. Странный голос в ушах – его шипение. Голова начала кружиться. Приступ тошноты подошёл к горлу, рискуя в любой момент вывернуть наружу внутренние органы Джона. Появились большие цветные пятна перед глазами. Очередная галлюцинация, которая была так противна, так омерзительна, что приступ тошноты резко усилился, а во рту появился характерный кислый привкус. Всё тело ломило, конечности онемели, а в голове вспыхнул очаг пронзительной острой боли. Однако все подобные неприятности меркли на фоне сильнейшей усталости, которая взяла контроль на писателем, едва не заставив того столкнуться лицом к лицу с обмороком. Если он потеряет сознание, то сражение будет безвозвратно окончено победой Змея. Джону было страшно. Он не хотел умирать подобной смертью, но ничего сделать не мог. Ему оставалось лишь смириться со своей участью. Писатель медленно закрыл глаза и расслабился, давая возможность пятому жнецу забрать очередную душу с собой, оставив бездыханное тело на кровати. Зачем сопротивляться, если надежды больше нет... Но тут произошло то, чего Джон никак не мог ожидать. Кровать, на которой он сидел, прогнулась под чужим весом. Кто-то сел рядом с ним, пододвинувшись поближе. Тёплые руки обвились вокруг его живота, притянув ослабевшего писателя к тёплому телу. Джон широко распахнул глаза. В голубых радужках загорелись первые тусклые огоньки сохранившегося рассудка. Тут на плечо Джона легло что-то приятно тяжёлое. И вот что-то начало приятно щекотать бледную кожу, едва ли не заставив засмеяться от нового ощущения. Мысли немного прояснились, а тёмная полупрозрачная пелена наконец сошла с глаз. Голубые глаза оторвались от окна. Писатель мельком взглянул налево и увидел знакомую копну чёрных как смоль волос, которые своими торчащими концами ласково щекотали щёку Джона. Линч лбом уткнулся в чужое плечо, спрятав своё лицо в колючей ткани свитера. Сложно было сказать, что именно творилось и кружилось в головах у обоих, но каждый из них точно выяснил для себя, что им необходимы были эти объятия. Одного они спасли от верной гибели, а второго заверили, что его друг всё ещё жив и находится рядом. Только сейчас Джон осознал, что сдавливающего ощущения на горле больше не было. Доступ к кислороду наконец восстановился и дышать стало в разы легче. Боль полностью ушла. Единственное, что осталось неизменным, так это сильная усталость и слабость во всём теле. Однако появилось кое-что новое, то, что писатель, как он думал, безвозвратно потерял. Сонливость. Сильная сонливость, которая заставила его ненадолго прикрыть свои глаза и шумно расслабленно выдохнуть. Это до боли приятное ощущение нежно убаюкивало. Тепло чужих ладоней нежно согревало и дарило чувство защиты и безопасности. Писатель вздохнул с облегчением, немного откинувшись назад и прислонившись спиной к чужой груди. Линч, уловивший положительную ответную реакцию от Джона, лишь усилил хватку на талии писателя. Он оторвал свой лоб от чужого плеча. Однако сделал журналист это только ради того, чтобы положить на плечо писателя свой подбородок и, самодовольно расслабленно улыбаясь, взглянуть сбоку на бледное лицо Джона, которое приобрело слабенький розоватый оттенок. Линч заметил, что его друг сидел, не раскрывая глаз. Всё шло по плану. Он сможет помочь писателю, чего бы ему этого не стоило... На самом деле Егор отошёл не для того, чтобы поставить чайник. Он пытался разыскивать в интернете информацию о книге, которая лежала на столе писателя. Линч успел прочитать пару строк со страницы о Змее, догадавшись, что скорее всего Джон смог разузнать, что было связано с бессонницей. К сожалению, и здесь не обошлось без мистики и паранормального. Узнав о том, что к писателю заявился не просто озлобленный дух, а самый настоящий пятый жнец тьмы, Линч решил не медлить. Он выяснил, что бороться с этой сущностью нужно путём тактильной близости вроде объятий, поэтому журналист, узнав всё, что нужно, кинулся к писателю, успев в самый последний момент сжать холодное тело в своих руках. Егор сидел, подогнув ноги под себя Он позволил Джону опереться о него, как о спинку стула. Журналист обнял писателя так крепко, как только мог, пытаясь согреть довольно холодное тело своими руками. Атмосфера, которая воцарилась между ними, была очень спокойной и по-своему доверительной. Линч знал, что его писатель в независимости от ситуации всегда старался быть сильным. Поэтому образ обессилевшего Джона, полностью расслабившегося в его руках, был немного непривычен. Этот уставший и потрёпанный жизнью человек не был больше похож на смелого искателя приключений на пятую точку с револьвером в руках и большим боевым стажем. Джон не был слабым, он бы попросту сонным и усталым. Ему нужна одна единственная перезагрузка. Пока писатель утопал в тягучей прострации, журналист, аккуратно оторвал одну руку от Джона, стараясь делать всё очень бережно и медленно, чтобы лишний раз не тревожить его. Егор вытянул руку и зацепил кончиками пальцев лежащий рядом пушистый мягкий плед, который накинул на свои плечи ради того, чтобы сгрести в охапку писателя и укрыть его тоже. Журналист проделал это с чрезвычайной ловкостью, не отрывая головы от чужого плеча и даже несмотря на то, что он делает. Линч с печалью посматривал на своего друга боковым зрением, а писатель в это время всё сильнее и сильнее поддавался искушению заснуть в чужих руках, однако сна не было ни в одном глазу. Лишь старая сухость и резкая боль захватила веки, не давая погрузиться во тьму. Бодрствование постепенно сходило на нет, но перевозбуждённое и перепуганное сознание при помощи остаточной энергии старалось поддерживать организм Джона в относительно активном состоянии, что больше похоже на муку, чем на желание спастись. Но всё же писатель смог впервые за пять дней ощутить потерянные манящие прелести сна во всей красе. Он наслаждался приятным теплом и жаром, который исходил от тела Линча. Он наслаждался ощущением чужих рук, лежащих на его животе и крепко прижимающих его теснее к журналисту. Он наслаждался накатившим спокойствием и умиротворением, которое приятно усыпляло и убаюкивало. Он наслаждался присутствием рядом человека, которому была не безразлична его судьба. Но тут Джон резко распахнул свои прикрытые веки, посмотрев куда-то вперёд. Он чувствовал, как горячее дыхание резко опалило его шею где-то у основания его головы, заставив волосы на затылке встать дыбом, точно шерсть у кота. Кожа мгновенно покрылась тысячами мурашек, которые пробежались от шеи к кончикам пальцев рук и ног, точно заряд тока. Всё произошло так быстро, что писатель даже толком опомниться не успел. В частности во всём была виновата усталость, ведь теперь каждое действие со стороны казалось неимоверно резким, внезапным и практически неуловимым, точно лёгкое прикосновение весеннего солнца. Странная пелена вновь появилась перед голубыми глазами, но на этот раз виноват был далеко не недосып. Это было что-то другое, что-то новое и неизведанное, что можно было сравнить с первыми эмоциями от неожиданно чудного и особенного момента. Дыхание Джона стало глубже. Он вновь прикрыл свои глаза, поддаваясь воле новых странных ощущений и чувств. И без того медленно и туго соображающий писатель окончательно потерял нить смысла, не желая больше думать и размышлять. Ему хватило пяти бессонных ночей для этого. Сейчас он должен был получить свой заслуженный отдых за мучения. Джон не стал сопротивляться тому, что Линч подозрительно близко своим лицом оказался у его шеи. Журналист, мельком взглянув на писателя, удостоверился в том, что ответного сопротивления не было, поэтому он решил продолжить начатое, попутно проверяя состояние сонного. Линч уткнулся носом в чужую шею, раз за разом опаляя нежную бледную кожу влажным тёплым дыханием, которое, из-за близости, приятно обжигало кожу, заставляя её приобрести полупрозрачный алый цвет. Лёгкая розовизна затронула и щёки, и кончики ушей. Джон на глазах постепенно начинал оживать.  Писатель медленно таял в чужих руках, точно кубик льда на батарее или сжатый в разгорячённых ладонях. Ему не было стыдно или неловко. Ему было спокойно. Он чувствовал себя в безопасности. Он хотел довериться тому, кто сейчас сжимал его в своих объятиях. Он хотел просто побыть рядом с тем, кто был близок и дорог его сердцу, его душе. Внезапно шеи Джона коснулось что-то очень мягкое и приятно тёплое, что разгорячило кожу и заставило её покрыться очередной порцией многочисленных колких мурашек. Это был небольшой нежный поцелуй, который скорее можно было назвать чувственным прикосновениям губ к нежной коже, напоминающей лист бумаги, на которой отпечатался слабый розоватый след, исчезающий прямо на глазах. Хоть этот миг и был быстрым и мимолётным, но он заставил Джона в очередной раз шумно выдохнуть, но на этот раз выдох получился куда длительнее и громче. Писатель невольно едва не задействовал свой голос, однако даже если бы это произошло, то винить его в этом нельзя было. Кто смог бы удержаться от тихого стона после того, как место лёгкого поцелуя было опалено горячим дыханием. Само же ощущение мягких губ на шее не желало уходить, раз за разом напоминая о себе новым потоком приятного одурманивающего жара. Джон, не открывая голубых глаз, зажмурился лишь крепче, точно кот, соскучившийся по ласкам. Он в пол уха слушал слова журналиста, который ласково шептал какие-то приятности, заверяя писателя в том, что скоро всё будет хорошо, что он рядом и никому не отдаст писателя. Дыхание Джона заметно участилось, хотя и оставалось довольно спокойным, глубоким и равномерным. Линч воспринял это как возможность продолжить дальше, потому он, больше не стесняясь и ничего не боясь, начал буквально без перерыва усыпать бледную кожу всё новыми и новыми поцелуями, каждый из которых был по-своему уникален. Каждое прикосновение губ врезалось в память Джона, как нечто невероятное, похожее на небесное благословение, ведь оно было таким прекрасным, таким запоминающимся. Писатель давно перестал следить за ходом своих мыслей, который резко появился и также резко канул в небытие, ведь каждый поцелуй, оставленный на шее затягивал в пучину гармонии, покоя и умиротворения, заставляя забыть обо всём: о неправильности происходящего, о неловкости, о стыде. Тёплая ладонь проникла под ткань свитера. Кончик указательного пальца, несильно надавливая на кожу, медленно вёл незатейливую ровную линию вдоль позвоночника начиная с самого верха и доходя до низа поясницы, там он останавливался и вновь начинал движения, но на этот раз уже к верху до начала шейного отдела. И так по кругу. Вскоре на спину писателя легло уже три пальца. Казалось, что их владелец намеренно надавливал на некоторые определённые точки, с невероятной точностью угадывая, какие из них оказались особенно чувствительны к прикосновениям мягких подушечек тёплых, даже горячих пальцев. С каждым новым нажатием на них по телу проходил приятный разряд электрического тока, из-за которого лёгкая дрожь бегала по телу. Тёмное помещение наполнялось всё новыми звуками, которые были похожи не только на шумные длительные выдохи, но и на тихие хриплые стоны, мечом разрезавшие глухую тишь. Стоило только Линчу в очередной раз припасть к коже, которая уже давно приобрела нежный полупрозрачный вишнёвый цвет, как с уст Джона слетал тихий то ли откровенный хриплый стон, то ли краткий скулёж, растворяющийся в тишине посещения, окутанного интимным мраком. Даже тусклая лампа, ранее освещающая одну половину стола, сама собой потухла из-за умершей внутри корпуса батарейки. Казалось, что всё живое и неживое старалось повлиять на атмосферу, чтобы сделать её максимально подходящей для этого момента. Вскоре Линч, решив перестать ласкать чужую шею, остановился под разочарованный тихий выдох. Журналист крепко сжал свои руки на чужой талии и потянул Джона за собой, ложась вместе с ним на кровать и подталкивая под голову писателя подушку в белой наволочке. Затем Егор, расправив плед и удобно схватив его за края, хитро взглянул на лежавшего рядом, чьи голубые глаза всё-таки распахнулись и сонно посмотрели в ответ. Журналист сгрёб писателя и притянул его поближе к себе, затягивая в свои тёплые уютные объятия и скрывая каштановую макушку под плотной тканью пушистого пледа. Одну ногу Линч ловко закинул на ноги Джона, своим теплом грея холодные нижние конечности писателя. Правая рука легла на талию, а вторая рисовала круги на спине поверх свитера. Журналист с лёгкой самодовольной улыбкой на губах наблюдал за тем, как Джон сонно щурился и вскоре прикрыл свои глаза, лбом уткнувшись куда-то в ткань белой шёлковой майки. Он медленно погружался в царство Морфея, наслаждаясь длительным пребывания в нежных объятиях, даровавших ему безопасность от внешних угроз... Остального Джон не видел и не помнил, так как сон наконец взял вверх над сильным проклятием бодрствования разума. Он быстро отрубился и заснул очень крепко, не задумываясь прижимался всё ближе к источнику тепла, закинув на него свои руки для удобства и вцепившись в тонкую белую ткань. Вблизи было слышно, как Джон забавно сопел. Ну точно вылитый кот! Линч, оторвав ту руку, которая раньше лежала на спине писателя, положил её на торчащую из-под пледа каштановую макушку, начиная нежно перебирать пряди и пропускать их через пальцы, убирая их с умиротворённого лица. Он с тёплой улыбкой на губах подметил, что расслабленное лицо Джона потихоньку становилось все живее и здоровее. Проклятие вскоре полностью снялось, оставив после себя лишь намёки на тёмные круги, синеющие под глазами, и всё ещё бледную, но уже немного порозовевшую кожу. Когда Линч окончательно убедился в том, что писатель крепко заснул и этой ночью наверняка больше не проснётся, журналист, не отрывая руку от чужой головы, погрузился в царство снов следом за другом, напоследок невнятно пробормотав хриплым шелестящим голосом одно только: – Спокойной ночи... Сверху на лежащую в кровати пару легло шёлковое чёрное покрывало этой ночи, которое растворится в свете нового дня, стоит только краю утреннего солнца вспыхнуть на горизонте. Покой и умиротворение. И никакой пятый жнец тьмы не посмеет нарушить эту идиллию, уж Линч об этом позаботится, верно охраняя сладкий сон Джона.