— В чём дело, Дос-кун? Неужели пролил бокал праздничного вина?
Кап-кап.
Шут бросает взгляд на стремительно увеличивающееся багровое пятно.
Кап.
Он знает, что это. Он видел подобное много, очень много раз. Но почему сейчас?..
Кап-кап.
— Что происходит?.. — фраза вырывается из него неосознанно, сама по себе. Но она не несёт никакого смысла, ведь шут понял всё ещё с первой секунды.
Демон мёртв.
Из здания тюрьмы вальяжной походкой выходит тот, кого ещё недавно все считали трупом. Но шут не обращает внимание ни на Дазая, ни на его слова. Его взгляд прикован к растекающейся лужице крови. Всё кончено.
Когда Дазай открыл дверь вертолёта, чтобы удостовериться, что злодей действительно повержен, взору Гоголя открылся ещё живой демон. Его лицо было перекошено от адской боли, однако на губах играла всё та же хищная ухмылка, словно он всё ещё был уверен в том, что это не конец. И Гоголю хотелось в это верить. Вдруг у дорогого друга есть запасной план? Вдруг он поддался нарочно, а сейчас произойдёт чудо, и…
Но чуда не происходило. Это действительно конец. Глаза Фёдора постепенно затухают, по мере того, как вместе с кровью из него выходит жизнь. Гоголь чувствует, как подкашиваются его ноги, а в глазах стремительно темнеет.
Кап.
Кап-кап.
Рука взмахнула шинелью словно не по своей воле. Всего мгновение — одно крошечное мгновение, и изуродованное тело Достоевского оказывается у него в руках. Прежде, чем Дазай успел заметить произошедшее, шут прижал умирающее тело к себе и взмахнул шинелью уже во второй раз, скрыв их от лишних глаз.
Кап-кап.
Гоголь срывает с себя рубашку и дрожащими руками обвязывает её вокруг раны Достоевского, надеясь, что это хотя бы немного остановит кровь. Белоснежная ткань мгновенно превращается в кровавую тряпку. У Коли вырывается нервный смешок.
— Только посмей сдохнуть, ублюдок! — Коля трясёт Фёдора, чтобы тот не смел засыпать. Что-то влажное капает на его руки. Лишь через несколько секунд шут осознаёт, что это его собственные слёзы.
Кап.
Лужа крови под Фёдором становится всё больше. Гоголь изо всех сил пытается остановить кровотечение. Слабое дыхание демона придаёт ему сил.
Шут слышит полицейские сирены и шум вертолётов. Их уже ищут. Гоголь прижимает Фёдора к своей груди, не замечая, как собственные руки измазаны в крови по самые локти.
— Ты будешь жить, слышишь? Ты не можешь умереть сейчас, — словно в бреду шепчет Николай, поднимаясь на ноги. Фёдор пытается что-то сказать, но у него слишком мало сил. По подсчётам Гоголя, он сможет продержаться ещё немного.
Шут тащит демона дальше, чувствуя странный прилив сил. Он полон решимости спасти дорогого друга во что бы то ни стало.
Кап-кап.
Сколько они уже скрываются? Час? День? Месяц? Год? Гоголь уже сомневается в том, что мир за пределами их убежища действительно существует. О нём напоминает лишь гул вертолётов где-то совсем не далеко.
Рука Фёдора ложится на плечо Гоголя, но неловко соскальзывает. Шут дрожит, сжимая бледную ладонь. Он истерически смеётся, сплетая их пальцы вместе.
— Жив! Жив! Как ловко мы всех обманули, Дос-кун! Они ещё поплатятся, ах, как они поплатятся…
Шут прижимает демона к себе, тыкаясь носом в бледную шею. Достоевский не возражает. Его руки обвивают плечи Гоголя, то ли обнимая, то ли ища опору. Демон истощён, но всё же жив. Гоголь не перестаёт плакать, прижимаясь ближе.
— Мы ещё им покажем, Дос-кун. Мы всем покажем. Они заплатят за всё.
Кап-кап.
— Что он там орёт?
— Видимо, он в бреду. Несите смирительную рубашку, пока снова не начал рвать на себе волосы.
***
Гоголь открыл глаза, пробудившись от животного крика, эхом отозвавшееся по камере. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что крик принадлежит ему самому.
Коля опустил взгляд, заметив, что всё это время он прижимал к себе подушку, причем с такой силой, что она порвалась, и из неё полезла набивка. Чувствуя, как к горлу подступает паника, шут откинул подушку в сторону и вскочил с кровати, принимаясь с яростью колотить по стене.
— Выпустите меня отсюда! Выпустите немедленно, он умирает! Он сейчас умрёт!
Но стены Мерсо встретили его крики равнодушным безмолвием.
***
Шут успокоился лишь к утру, обессиленно упав на колени и, забившись, в угол, беспомощно зарыдав. Сигма отшатнулся от монитора, скривившись в отвращении.
— И давно это с ним?
— Вот уже три года зовёт своего дружка, — равнодушно ответил охранник, послав медиков в комнату, чтобы заключённому вкололи успокоительное. — После того случая нашли его неподалёку от Мерсо, так он даже не сопротивлялся. Ему пытались объяснить, что его дружок помер в вертолёте, но, видимо, у него уже окончательно съехала кукуха.
Сигма молча кивнул, через монитор наблюдая за тем, как обмякшего Гоголя уложили на кровать. Сигма пытался найти в себе хоть каплю жалости, но, как бы они ни старался, всё равно не смог.
— Хэй, что ты здесь делаешь? — парень вздрогнул, ощутив на плече руку Дазая. — Кажется, Фукудзава просил тебя, чтобы ты перестал к нему ходить. Пойдём, остальные уже заждались.
— Да, да… — Сигма рассеянно взглянул на Гоголя, которому вкалывали успокоительное, крепко держа за руки и ноги, чтобы тот не вырвался.
— Ты не посмеешь умереть! Не посмеешь! — пронзительно закричал Гоголь, залившись истерическим хохотом, который свидетельствовал о том, что от рассудка этого человека совсем ничего не осталось. Сигма поморщился и поспешно отвернулся.
— Пойдём. Скорее бы покинуть это жуткое место.
